Гоголь: сборник тредов

Ведет Александр Христофорович Якова Петровича на встречу с доктором, а чувство — будто бы на смотрины, и заранее Александру Христофоровичу совестно, будто коли пойдет что не так, так непременно это его личный недосмотр. — Вы от него много не ждите, — тоном говорит виноватым. — Он, понимаете, пьет страшно, да другого у нас нет, только если сами изволите в потрохах-то копаться, — Яков Петрович хмыканьем отвечает. — А только помягче вы с ним, богом прошу. И так пьющий, а от вас еще в петлю полезет.... — Эка вы в меня верите, — скалится Яков Петрович. Дремлет доктор, к стене прислонившись. — Ну вот вам и пожалуйста, — сквозь зубы Александр Христофорович цедит, да набирает воздуха, чтобы над ухом у пьяни рявкнуть. — Охолоните, милейший, — говорит ему Яков Петрович мягко. Перед телом сонным присаживается, за колено трогает. Вскидывается Бомгарт, трет кулаками сонные опухшие глаза, улыбается грустно. — Батюшки, здравствуйте, вы никак уже... — Да-с, позвольте, — смотрит Яков Петрович, глазами мерцая черными, сам в улыбке губы растягивает, так же снизу и руку тянет для пожатия. — Яков Петрович, следователь. — Леопольд Леопольдович... простите, пожимать не буду, я уже успел, если позволите, осмотреть нашей голубушки внутренний мир, а вот отмыться... — На том свете все отмоемся, — говорит Яков Петрович сладко, встает пружинисто, кружит вокруг тела разложенного. — Ну-с, покажете? Зря опасался Александр Христофорович, что сожрет петербургский следователь доктора-размазню. Судачат вдвоем о деле, в требуху тычутся, там у них артерии, здесь вены, сверху еще латынью устелено. А то и говорит Бомгарт тарабаращину какую-то, а Яков Петрович — в хохоте сгибается. — Леопольд Леопольдович, ну не при даме же! — и на тело мертвое с укоризной смотрит, а доктор в ответ улыбается виновато да стеклами очков лукаво поблескивает. С делом заканчивают, а расходиться не торопятся. Выясняются общие знакомые, подумать только, как тесен Петербург. — Панов! — сияет Бомгарт. — Да мы с ним на одном курсе... а он теперь по вашу душу режет? — Когда режет, когда шьет, а когда — тут Яков Петрович подмигивает, — и копает. — Милейший, не при полиции же, — посмеивается Бомгарт. Надо же, кто-то о нем вспомнил. Так и тянет сплюнуть. Уходят под вечер — а как торопились Яков Петрович, как требовали скорейшего вскрытия! — Вы заходите, — просит Бомгарт. — Тут из столицы только наш немецкий надсмотрщик. Тоскую... — Всенепременно. Кулаков Александр Христофорович не сжимают, но тростью помахивают сильнее нужного. Яков Петрович, напротив, жизнью кажутся довольным, даже дышат будто бы глубже прежнего. — Хорошо, продуктивно, всегда бы так, — знай себе приговаривает, а Александру Христофоровичу от того пуще прежнего трость то ли перегрызть хочется, то ли сломать, да об кого-нибудь живого. — Знал бы раньше, что вам подавай компанию со дна, так не дворянское собрание бы созывал вас приветствовать, — вырывается у него недовольно и едко. Останавливается Александр Христофорович, дышит медленно, убеждая себя успокоиться, не гнать коней, не гневить уважаемого человека. Яков Петрович тоже останавливаются. Глядят с интересом, пальцами по набалдашнику трости постукивают. — За что вы его так не любите? — спрашивает, и в тоне его необычная мягкость. Александр Христофорович от такого вопроса аж вдохом давятся, прокашливаются невольно. — А за что любить? — ядовито переспрашивают. — Никчемный ссыльный доктор. Жизнь похоронил, в работе бесполезен, ни друзей, ни семьи, ни дела, только и может, что заливать в себя самогон. На каждое слово обижается, будто еще помнит о чести, а сам чуть что — в слезы! Дышат Александр Христофорович с трудом, словно марш-бросок сделали. Стыдно за Бомгарта, так, что самому впору краснеть... Молчат Яков Петрович, словно и правда слова его обдумывают. Может, понимать начинают, на какого человека время свое бесценное потратили? — Знаете, — говорит Яков Петрович задумчиво. — Мне порой так тошно бывало, что зеркала хотелось перебить, лишь бы рожи своей не видеть. Вам такое не знакомо? Александр Христофорович моргают озадаченно. Эка ловко Яков Петрович тему меняют, полюбуйтесь-ка. — Нет-с, не доводилось. — Понимаю, — кивают Яков Петрович, а что им понятно? Кто бы объяснил? — А все же должен вам сказать, Александр Христофорович. Не будьте так жестоки. Душевный он человек, приятный. И очень даже еще могут пригодиться. Вот увидите. И трогают за локоть как-то мягко до страшного. Уходят Александр Христофорович, попрощавшись скомкано. По участку долго слоняются, все из рук валится после беседы неприятной. Совсем уж сдавшись, к зеркалу идут, смотрят на себя со старанием. Рожа как рожа, и на что Яков Петрович намекали? Бакенбарды пора бы равнять, что ли?