***
С улицы доносилось заунывное постукиванье; кто-то приколачивал вывеску к очередному мини-ларьку. В этом старинном районе такие вещи не редкость. В гробовой тишине, прерываемой лишь однотонным стуком, щелчок снятого с предохранителя пистолета прозвучал как удар грома в затишье. То хладнокровие, с которым совершалось это действие, повергало в самый настоящий ужас — если твой ближайший друг способен так просто тебя пристрелить, то куда вообще катится этот чертов мир? Именно такие мысли в этот момент посещали лейтенанта. Сейчас ему хотелось заснуть после очередной попойки на полу около собственной кровати и проснуться в помятой одежде, с жуткой головной болью, но от привычного голоса Коннора, будившего его встревоженными толчками, или от звонкого лая Сумо… Да даже от ежедневного звонка механического оператора, возвещающего о новых просроченных счетах. Хотелось не верить, что это — жестокая и всепоглощающая реальность, безучастно пожирающая всех: друзей, родных и домашних животных. Хотелось… Удостовериться, что это кошмар. Просто очередной кошмар. Коннору предстояло принять решение. Если быть точнее, то просто исполнить долг. Тот долг, так старательно преследуемый им всю недолгую жизнь. Приказ, неукоснительно приведенный в исполнение. Он крепче перехватил рукоять пистолета; нет, руки не дрожат, просто для надежности. Для того, чтобы закончить все одним уверенным выстрелом. Указательный палец дернулся, но еще не нажал на курок — что-то невидимое продолжало удерживать его от такого простого, казалось бы, действия. — Что с тобой такое, Коннор? — чуть сжав губы, холодно усмехается Андерсон. — Производишь расчет, куда лучше выстрелить? Или, может быть, куда будет болезненней? Он делает несколько шагов вперед, и андроиду хочется остановить его грозным движением рук, но те перестают слушаться. Тело словно дает выбор: либо стреляй, либо стой неподвижно. — Знаешь, что самое обидное? — Хэнк говорит практически спокойно, словно ни капли не взят на мушку. — Может, что мне так не везет в жизни? — Андроид недоуменно замечает, что нижняя губа собеседника начинает дрожать. — Да нет, не в этом дело. Плевать, что у меня всегда все идет наперекосяк. Это жизнь, и я прекрасно все понимаю. — Мужчина нервно пожимает плечами, словно пытаясь избавиться от какого-то невидимого груза, и подходит почти вплотную. — Я потерял всех и даже умудрился снова кому-то довериться. — Его голос непослушно дергается, понижаясь до хриплого шепота. — И это оказалось самым идиотским решением в моей жизни. Довериться гребаному… роботу. Подумать, что он может стать мне, — он уже стоит настолько близко, что дуло практически касается его груди, — сыном. Сыном, представляешь? Просто пластиковая… — с трудом сглатывает ком в горле. — Кукла. Огромный зверь сомнения медленно прокрадывался в самые затаенные уголки подсознания, своим тихим и неумолимым рыком затрагивая те его струны, которых, казалось бы, не должно существовать у механического существа. В голове вертелись тысячи фраз и отголосков прошлого, смешанных с возможным будущим, путавшихся с отдельными отрывками воспоминаний.«Ты вечно живой, Коннор. А не задумывался ли ты, что на самом деле вечно мертв?»
Хэнк смотрит ему в глаза и чуть поднимает голову, усмехаясь сквозь надоедливые слезы.«Там, где человек проявит милосердие, ты спустишь курок, списав ответственность на вымышленный долг.»
Приглушенный лай Сумо почти не касается слуха, словно шелковой ниткой проскальзывая сквозь дрожащие пальцы.«Я бы умер за тебя, Коннор, а ты сделаешь все, чтобы убить меня. Этим мы и отличаемся.»
Внутри гремит взрыв, осколками вонзаясь в каждый измученный миллиметр тела. — Я бы умер за вас, лейтенант. Хэнк удивленно замирает, чуть приоткрыв рот и наблюдая за тем, как пистолет, управляемый почти недвижимой рукой Коннора, меняет свое направление в сторону виска андроида. Он кричит, стараясь выбить оружие. Раздается выстрел.***
03 сентября 2039 года. Мир подверг себя разрушительному воздействию собственных изобретений. Природа неистово бушевала против человеческих попыток заменить все живое пародией на жизнь: повсюду бесновались тайфуны и обвалы, погода никак не могла стабилизироваться. Но уже как второй месяц все налаживалось. Кажется, даже в жизни Хэнка Андерсона. Он особенно любил стоять около причала, огороженного черным резным забором для общей безопасности, хотя уже лет десять, как практически никому не доставляло удовольствия просто наблюдать за вечным и спокойным движением волны. Это было последнее место в этом городе, где можно было отгородиться от всех и вся, сбросить тысячу собственных лиц, сплетенных в течение жизни. Вода говорила на другом языке — и одновременно на всех языках мира. Она убаюкивала, понимала и давала ту ласку, которую сейчас не получал почти ни один человек на земле. Речушка, к удивлению всего Детройта, не загрязненная ядовитыми выхлопами и бытовым мусором, сейчас издавала мирное журчание, разносимое десятками волн разных форм и размеров, легким звоном отдающееся в ушах. Хэнк чувствовал в груди что-то новое, неизведанное и до внутренней дрожи необъятное. Или попросту давно забытое счастье. Новое устройство, напоминающее собой старенький радиовещатель, к всеобщему удивлению транслировало песню группы The Beatles, о которой большинство живущих ныне людей и не слыхивали. А вот Хэнк знал ее прекрасно и теперь тихо насвистывал уже забывающийся мотив:«Hey Jude, don't let me down. You have found her, now go and get her. Remember to let her into your heart, Then you can start to make it better. Hey Jude, don't make it bad. Take a sad song and make it better. Remember to let her under your skin, Then you'll begin to make it.»*
Солнце щекотало его лицо, чуть обветренное из-за неумолимого течения времени, но все с таким же ясным и горящим взором. Закаленные годами огоньки в светлых глазах превратились в долговечные блики от факелов — они не так сильно обжигали, но ни разу не погасли. Сейчас ему хотелось просто подумать, поразмышлять… — Хэнк, твое мороженое, — отвлек его от философских размышлений чуть насмешливый голос. — А ведь когда-то у нас по выходным был не десерт, а горький кофе и мир, летящий в пропасть. Андерсон молчит, задумчиво глядя на Коннора, стоящего перед ним. Он разглядывает солнечные блики, отражающиеся в его темно-карих глазах, и встряхивает плечами, отгоняя от себя шепот несчастного прошлого, давно забытого и поглощенного радостным спокойствием настоящего. Лейтенант кивает головой какому-то мысленному утверждению и берет свое мороженое, посыпанное корицей — кажется, такое любил во всем Детройте только он. — Знаешь о чем я думаю, Коннор? — спрашивает он, опять обращая глаза к приятно нашептывающей что-то воде. — Как ты думаешь, что было бы, если бы в тот день у меня не получилось выбить пистолет из твоих рук? И если бы пуля прорезала не воздух, а тебя или меня? Коннор молчит. Правда, не знает, что можно на это ответить. Ему гораздо приятнее думать о том, что называется «сейчас». О том, как Хэнк учит его истинно американскому юмору, показывая старые комедии и объясняя некоторые шутки. О том, как он незаметно подкармливает Сумо имбирным печеньем под бурчание Андерсона, что, мол, совсем разбаловал. О том, что теперь в их жизни почти нет серьезных преступлений, и его прекрасные способности не подчиняются приказам, а растрачиваются так, как он захочет. Коннор был счастлив позабыть о том, каков на вкус тириум девиантов, и использовать свои привилегии, чтобы узнать, действительно ли хорош виски, выбранный Хэнком. И удостовериться, что, как всегда, хорош. Лейтенант знает, о чем думает его напарник, являющийся по совместительству лучшим другом и сожителем. И он не хочет его прерывать, читая по поразительно чистому взгляду, не отягощенному тяжестью долга или угрызениями совести, что расспросы излишни. — Я просто счастлив стоять здесь. Дышать этим воздухом. Уметь чувствовать. И не думать о том, что было бы или не было. — Голос Коннора спокоен и задумчив; теперь в нем можно проследить нотки самых разных эмоций. — Думаю, ты прав, Коннор. Я тоже счастлив стоять здесь. И знать, что ты меня понимаешь. — Конечно понимаю, пап. Хэнк молча принимается за мороженое, начинающее слегка подтаивать, и чувствует, как слезы наворачиваются на глаза. А еще он ощущает себя самым счастливым человеком на планете.