Идеальное несовершенство

      - Что? Что ты сказал? – искренне возмутился дарога.       Перс бегал по комнате, устланной коврами, и пил уже третью чашку кофе, заботливо приготовленного Дариусом, который подал к восхитительному напитку еще и рахат-лукум. Надир-Хан никак не мог поверить в произошедшее… То есть… он понимал, почему девушка приглянулась Эрику, с трудом, но мог принять тот факт, что эти чувства взаимны на этапе «конфетно-букетного» периода, но чтобы так… Нет, семья с таким, как Эрик, не представлялась ему возможной. Персу больше всего хотелось побежать к Кристине и привести ее в чувство, просветив, что она выбирает крайне неудачного кандидата в мужья.       - Кристина сказала, что будет живой женой Эрика. Она пообещала. И даже… поцеловала Эрика, представляешь? - гордо объявил меж тем Призрак Оперы, сияя от счастья.       Он окончательно поправился и, хоть они с Кристиной никогда об этом больше не заговаривали, но сам Эрик бросил все силы на подготовку к свадьбе. Искал связи, чтобы сделать девушке документы, договаривался через поверенных с портными, которые подготовили бы его невесте самое роскошное платье, потихоньку начал собирать вещи, сортируя, что надо было взять с собой, а что – оставить в Опере или же продать.       - Эрик, ты в своем уме?       - Вполне. Эрик сделает Кристине новые документы, и они уедут вместе куда-нибудь… Быть может, в Англию или Америку. Да в любую страну, куда Кристина пожелает! Правда, свою оперу Эрик хотел бы поставить здесь… но да посмотрим.       - Ты, который был Ангелом Рока, ты хоть понимаешь, что значит семья? – в сердцах крикнул Надир, с силой шарахая чашкой об пол.       - Кристина будет всегда с Эриком, а Эрик будет заботиться о своей живой жене всю жизнь.       - Ты меня не понял. Ты осознаешь, что значит… брак? Что муж делает со своей женой в спальне? И что бывает после…       - Дарога, чтоб тебя, чертов ты нахал! – рявкнул Призрак Оперы, становясь под маской пунцовым от гнева, - Неужели ты правда думаешь, что Эрик посмеет прикоснуться к Кристине против ее воли? Неужели ты полагаешь, что он может так оскорбить свою любимую? Ему вполне довольно того, что Кристина просто рядом.       - Эрик, - дарога потер виски, - я не слепой, и прекрасно вижу, что мадемуазель Даае любит тебя и… и не будет против… не будет против традиционных семейных отношений, - он с трудом подбирал корректные слова, - Но ты хоть понимаешь, какого ребенка ты ей подаришь, если… если от тебя вообще женщина сможет понести.       - Что…?       - Брак подразумевает детей. Ты… ты же не пожелаешь своей судьбы своему ребенку? Вспомни свою юность. Сейчас – да – ты счастлив, и это видно, но если… О, Аллах! А если твой сын не встретит такую вот Кристину, с которой так повезло тебе? А если у вас будет девочка? Ты вообще о чем думал? Ну вот как ты объяснишь Кристине… Шайтан тебя забери, я и сам не могу сформулировать…       Если бы на Призраке не было маски, дарога бы увидел, насколько бледным стало его лицо: мужчина был буквально на грани обморока. За всю свою жизнь он даже не мечтал, что его искренне полюбит женщина, и лишь порой, в моменты какого-то бешеного отчаяния, у него возникала мысль наведаться в публичный дом, но сама идея продажной страсти рождала в его душе глубокое отвращение. И он оставался одиноким, лишь где-то в глубине сердца лелея робкую надежду, что найдется женщина, возможно, и сама познавшая отверженность по причине неблагодарной внешности, которая сможет его понять и принять. О богине, какой была Кристина, Эрик не мечтал никогда, запрещая себе даже думать о таком кощунстве. Но вот в его жизни появилась мадемуазель Даае, которая смогла его полюбить, будучи воплощением мужских желаний, и он с головой окунулся в мечты.       Его мысли никогда не шли дальше свадебной церемонии, на которой они с Кристиной пообещали бы принадлежать друг другу до гроба. Он и правда думал, что первую брачную ночь они проведут в разговорах у камина (и, быть может, его любовь подарила бы ему несколько поцелуев). Эрик не предполагал, что девушка захочет близости с таким, как он, но все же… все же в его снах она выгибалась дугой под его ласками и позволяла быть с ней…       Но дети…       Нет, о том, чтобы стать отцом семейства, Призрак Оперы не задумывался никогда. А думала ли Кристина о материнстве? Конечно, думала (Эрик верил, что она хочет стать матерью), но, если она, может, и была готова полюбить ребенка от него, то сам Эрик явно не был готов подарить ему или ей свою судьбу. Дарога был прав. Он, как бы ни старался, никогда не смог бы обеспечить своей Кристине счастье, и потому он должен был отпустить ее.       Отпустить Кристину? Но это было выше его сил! И тем не менее, Эрик должен был сделать девушке дополнительный комплект документов, чтобы она могла жить как мадемуазель, и, сопроводив ее в Америку, позволить ей делать карьеру и строить свою жизнь так, как ей будет лучше. Если ему повезет, то девушка иногда будет навещать своего обезображенного друга и проводить с ним вечера: разговаривать, петь дуэтом и просто сидеть рядом на софе, позволяя собой любоваться. Он будет ей кем угодно: маэстро, другом, наставником, но никогда – мужем, ибо не имеет на это никакого морального права. Возможно, однажды он даже как старший брат поведет ее к алтарю, вручая тому человеку, который сможет дать его светлому ангелу настоящую семью. Теплый дом, полный голосов друзей и детского смеха, горячие ночи – от одной мысли, что кто-то другой будет обнимать ее стройное тело и целовать нежные губы, Призрак скрипнул зубами.       Каким же он был дураком! Он поверил в то, что сможет затащить в свой персональный ад этого светлого ангела в надежде – на что? На искупление? На утешение? На прощение? На обычное счастье. Но и этого он не заслужил лишь тем, что тот, кто сидит на небесах, решил немного развлечься.       Никогда дорога до подвала Оперы не была для него столь тягостной.       - Кристина… - мужчина подошел к девушке, которая мирно читала у камина какую-то книгу и что-то черкала на полях, - Эрик может… может с вами поговорить?       - Что случилось? – спросила девушка, отрываясь от своего занятия, хотя она и была немного удивлена: раньше он не спрашивал разрешения.       - Эрик не сможет… не должен на вас жениться, - он тихо заскулил и, словно обессилев от одной-единственной фразы, опустился рядом с креслом Кристины.       - Ммм, ясно. Ну, да, хабалка, которая дерется, матерится и бухает, как сволочь, это вам не воздушная фея в кринолинах. Кольцо вернуть? – осведомилась она светским тоном.       Мир разбился и рухнул, и все это произошло в один миг – боль отразилась в ее нефритовых глазах так явственно, что Призрак сделал бы все, что угодно, хоть собственную жизнь отдал, лишь бы убрать ее. Ему было страшно. А ей… оставалось только держаться. Кристину уже предавали и обманывали, но теперь было даже больнее, чем в первый раз, и все же она молча сжала челюсти и смотрела на того, кого полюбила, словно ожидая дальнейших объяснений.       - Кристина, что вы такое говорите? Эрик мечтал назвать вас своей, но…       - Что еще? – строго вопросила девушка, готовясь к истерике Призрака и сдерживая из последних сил собственные слезы.       - Семья… это ведь… и дети. И Эрик с таким лицом… он не может, не имеет права… А вдруг у нас будут дети такими же, как Эрик? Он не сможет подарить вам счастье! – выкрикнул мужчина и спрятал лицо на коленях Кристины.       Девушка тихо рассмеялась – Эрик при этом вздрогнул, словно его огрели плетью. Она погладила Призрака Оперы по голове, нежно перебирая тонкие прядки волос и тихонько напевая колыбельную. Они посидели так некоторое время, пока мужчина приходил в себя и ждал, мучительно ждал, когда его счастье покинет его навсегда.       - Ну, что ж, я обещала мсье Л’испаньи не говорить вам, но это обещание распространялось лишь на время вашей болезни. Так что…       И она рассказала предположение ученого мужа о том, что уродство Эрика не является врожденным. Мужчина сидел у ее ног и слушал повествование с каменным лицом, не перебивая и ничем не выдавая своего состояния – только янтарные глаза полыхали невиданной доселе холодной яростью. Он сжал руки в кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а потом принялся расхаживать по комнате, будто погрузившись в некое подобие транса. Время от времени о шипел:       - Цирковой уродец «на заказ» … «живой труп», вылепленный руками человеческими…       - Да, все так. Хотите, мы поедем и разыщем вашу мать, чтобы узнать, почему она так поступила, чтобы… - девушка не знала, как продолжить, да и смысла в продолжении особого не было. Ну что они могли сделать?       - Нет, - сухо ответил Эрик, - Все случилось так, как случилось, и нет смысла ворошить дела сорокалетней давности. Моя мать, почему бы она это ни сделала, пусть оставит все на своей совести.       - Вот так, друг мой, - вздохнула Кристина, прерывая повисшее неловкое молчание, - Я… я не хотела скрывать, но боялась, что эта новость может вам повредить.       - Эрик мог быть совершенно нормальным, как все остальные, - прошептал Призрак.       - Да. Сделали бы карьеру музыканта, певца, художника или архитектора на выбор. Женились бы на любой красавице. Имели бы все, чего душа пожелает. И никогда не обратили бы внимание на такую, как я. Вы ведь со мной лишь оттого, что я не считаю вашу… особенность… отталкивающей?       - А вы с Эриком лишь оттого, что он может принять ругающуюся девушку, которая притворялась мужчиной? Что он готов бросить все к вашим ногам?       Они смотрели друг на друга сверкающими от обиды глазами, а потом раздалось тихое обоюдоострое, пронзающее сердца:       - Я ЛЮБЛЮ ВАС.       - Эрик не имеет права, но он не сможет вас покинуть.       - И не нужно, - тихо рассмеялась Кристина, - А насчет детей… Знаете, я вообще пока об этом не задумываюсь. Будут – хорошо, буду любить и воспитывать. Не будут – тоже неплохо, можно будет посвящать больше времени себе и карьере. В конце концов, всегда можно сделать благое дело и усыновить малого из детдома, ведь я же… такая же…       - Это была бы великолепная идея, - откликнулся Призрак, - Эрик… он… часть сбережений жертвовал Парижскому дому сирот, - скулы мужчины слегка порозовели от этого признания.       - Серьезно? Да вы, оказывается, невероятно благородный человек.       - Эрик не хотел, чтобы дети оказывались в его ситуации – никому ненужными и брошенными. Когда вы сказали, что тоже узнали приютский быт, ему стало жаль, что он знал вас раньше, чтобы стать вашим другом и покровителем с детских лет.       - О, мне бы этого не хотелось, - запротестовала Кристина.       - Почему же?       - Ну, вы бы стали относиться ко мне с чисто отеческими чувствами и уже не смогли бы полюбить как… как девушку, - тут же нашлась Кристина.       - Эрик так не думает, - ответил, улыбаясь, Призрак, - Эрику кажется, что он полюбил бы вас в любом случае, что бы ни происходило вокруг и как бы ни сложились обстоятельства.       - А я уверена, что этого бы не произошло. Да и у меня мог выработаться этот… как его… комплекс Электры. Даже есть целое направление в психоанализе такое, - начала умничать девушка.       - Вы порой говорите совершенно непонятные вещи.       - Ай, лай-лаааай, - Кристина скосила глаза к переносице и показала язык, сворачивая неуместный диалог о психологии, - Давайте-ка лучше помузицируем?       - Неужели это не сон? – уточнил Призрак, ощущая, что рядом с Кристиной он вновь чувствует себя собой, что не нужно притворяться или играть кого-то, или что-то доказывать.       - Что именно?       - Вы, ваше отношение ко мне.       - Дайте-ка подумать, - Кристина потерла подбородок, - Пожалуй, это все-таки не сон, - она ущипнула мужчину за руку, - Видите? Мы все еще здесь, и я никуда не исчезаю.       - Порой вы ведете себя как ребенок.       - Да-да, капризный, своенравный и вредный ребенок, - важно покивала девушка и вдруг вздохнула: она была морально вымотана этим разговором.       - Что такое? – от Эрика не ускользнул этот скорбный звук.       - У вас остался еще абсент? Хочу проинвестироваться до состояния недвижимости.       *       - Кхм, нам надо поговорить, - мадам Жири в кои-то веки выглядела обеспокоенной и необычайно бледной, - Дело важное и срочное.       А если всегда невозмутимая Антуанетта Жири волновалась, значит повод был, да еще и какой!       - Да, конечно, - кивнула Кристина, настораживаясь.       - Мег мне сказала, что они с Раулем объявят о помолвке публично на маскараде.       - Дело хорошее, поздравляю, мадам, - девушка чуть поклонилась.       - Спасибо. Ну да я не о том.       - А о чем?       - Брат Рауля, Филипп, настроен поймать Эрика. Вы знаете об этом?       - Но как? – Кристина подобралась, словно кошка для прыжка.       - Та ваша дуэль… Граф оправился от раны и от моральной травмы, и теперь хочет только одного: мести. Кристина, вам надо убираться, притом срочно.       - Мсье Л’испаньи проболтался, да? – от девушки, естественно, не ускользнуло то, что Антуанетта назвала ее настоящим именем.       - Шарль от меня вообще не может иметь никаких секретов, да и я, признаться, догадывалась раньше. Так вы с Эриком…       - Собираемся быть мужем и женой, да, - девушка ответила на повисший в воздухе вопрос.       - И вас не смущает, что он… не совсем такой, как остальные?       Было очевидно, что мадам Жири не понимала, как можно пожелать себе в мужья кого-то со столь отталкивающей внешностью. Впрочем, Кристина уже находила особое очарование в остром подбородке и высоких скулах, в янтарных глазах и сильных руках, так что плевать она хотела на все эти якобы «уродства». Себя она тоже не считала писаной красавицей.       - С лица воду не пить, - махнула рукой Кристина, - А в душе он самый замечательный мужчина из всех, что я когда-либо знала. Он любящий и верный, добрый и смелый…       - О, господи, да вы влюблены, дитя мое, - всплеснула руками мадам Жири.       - Да, наверное, - смутилась девушка, - И, мадам, спасибо за предупреждение! Передавайте самые теплые пожелание Маргарет.       Вечером она передала Эрику слова Антуанетты, а он, мучительно краснея, протянул ей документы, в которых значилось, что они теперь Эрик и Кристина Дестлер. Девушка просмотрела все бумаги, выправленные честь по чести и украшенные подписями и гербовыми печатями, с веселыми искорками в глазах, а потом, едва сдерживая заливистый смех, выдала:       - О как. Сразу нас и супругами сделали, безо всякой церковно-бюрократической волокиты.       Призрак Оперы побледнел, а потом сходил в свою комнату и вышел оттуда с большим свертком в руках:       - Переодевайтесь.       - Эрик, вы серьезно?       - Вы больше не желаете быть женой Эрика? – вопросом на вопрос ответил мужчина, тон его был жесткий, даже жестокий, но в глазах плескался первобытный ужас.       В тот момент он снова был маленьким мальчиком, отверженным, нежеланным, напуганным ребенком, который больше всего на свете хотел всего лишь любви. Кристина поняла это по потухшему взгляду, по резко опустившимся плечам, по дрожащим пальцам. Она не могла допустить того, чтобы его страхи сбылись.       - Так, спокойно. Я этого не говорила. Я скоро.       Когда девушка развернула упаковку у себя в комнате, то обнаружила, что держит в руках самое великолепное свадебное платье из всех, что видела в своей жизни. Полностью по фигуре, не слишком пышное, расшитое по лифу мелкими жемчужинами, оно напоминало произведение какого-нибудь модного дизайнера, притом из двадцать первого века. К нему шли удобные серебристые туфельки, которые почему-то вызвали ассоциацию с хрустальными туфлями Золушки из сказки. Также внутри обнаружилась и невероятная фата из тонкого кружева, настолько длинная, что она струилась еще и небольшим шлейфом вслед девушке.       Кристина сделала простую прическу с расслабленными косами, вплела в нее фату и не без труда справилась со шнуровкой на платье. Эрик, увидев ее, натурально прослезился от восхищения – до этого девушка думала, что так бывает только в дешевых мелодрамах для домохозяек. Но вот перед ней стоял он, грозный Призрак Оперы, Эрик, ее жених, облаченный в строгий черный фрак, и, глядя на нее невероятными янтарными глазами, натурально плакал, не имея сил справиться со своими эмоциями.       - Вы так прекрасны.       - Вы… эммм… тоже хорошо выглядите, вот. Но зачем этот костюмированный бал?       - Идемте, - резко сказал Эрик, протягивая ей руку.       Он вел ее, буквально волочил за собой, подземными ходами, умудряясь выбирать невероятно чистые и сухие коридоры. В одном из переходов они наткнулись на целую стену, сложенную из черепов, и Кристина не без внутреннего содрогания признала знаменитые Парижские катакомбы. Девушка попыталась было спросить, куда ведет ее Призрак, но не решилась. Несколько кварталов они шли этими катакомбами, а девушка, озираясь по сторонам, все удивлялась, каким невероятным чутьем Эрик находит здесь дорогу и как тут вообще можно ориентироваться. Наконец, они прошли еще несколько коридоров и вышли к витой лестнице, которая вывела их в небольшое помещение с тяжелой дверью. Из-под двери пробивался свет то ли от свечей, то ли от камина, пахло воском и какими-то благовониями.       «Церковь тут, что ли?» - мелькнуло в голове у девушки.       - Мы… где?       - Идемте, - снова сказал мужчина, открывая дверь.       Они оказались в соборе Парижской Богоматери, в полночь.       - Я не верю своим глазам… - прошептала пораженная Кристина.       Огромный величественный зал, высоченные окна-витражи, украшенные капители, множество барельефов и скульптур, мрачное распятие и сотни, тысячи свечей, мерно потрескивающих в светильниках. И все это тянулось ввысь, становясь снаружи острым ажурным шпилем, пронзающим небо. Весь зал, несмотря на мрачность, не казался тяжелым: ажур резьбы по камню создавал воздушность конструкций, заставляя гигантское здание практически парить. Ну, и окно-роза, конечно, добавляло шарма. Кристина смотрела на это величественное великолепие с открытым ртом, осознавая, что они на настоящий момент тут совершенно одни. Весь собор принадлежал им.       Эрик, не выпуская ее руки из своей цепкой хватки, подошел к распятию и начал пламенную речь:       - Я не верил в тебя, никогда не верил, ибо не мог понять, как тот, кого считают милосердным, мог создать творение настолько отталкивающее, как я. Я не верил в тебя, ибо от меня отвернулся весь – ты слышишь? – весь мир. Никто не слышал моих страданий. Даже ты. И только она, - мужчина бросил полный любви и преданности взгляд на свою невесту, - она услышала. Она пела обо мне. Она плакала обо мне. И теперь я верю в то, что есть на этом свете и высшая справедливость, и истина, и любовь. Кристина, вы ведь согласны...?       - Да.       - Я, Эрик, беру перед лицом твоим в доме твоем эту девушку, Кристину Даае, в законные жены. Я клянусь хранить верность ей одной, клянусь оберегать ее от невзгод и всю свою жизнь посвятить лишь ей. Жить для нее, умереть за нее и, коли на то будет ее воля, вернуться к ней хоть с того света.       Девушка улыбнулась, услышав эту полуязыческую, но, вне всякого сомнения, искреннюю клятву.       - Я, Кристина Даае, беру в законные мужья этого мужчину, Эрика. Ты… ты знаешь, этот мир сделал его таким, какой он есть, и все же я люблю его именно таким. Он гордый и озлобленный, сильный и ранимый, но позволь ему увидеть, что в этом мире есть что-то, кроме отчуждения. Я никогда в тебя не верила, но сейчас прошу: дай веры мне и дай веры ему – в нас, и я буду с ним до конца.       Девушка поцеловала своего мужа – осторожно и ласково, а он лишь сдавленно шептал:       - Моя Кристина, моя возлюбленная жена…       Святые благосклонно смотрели на них со своих постаментов, горгульи провожали их долгим взглядом с высоких башен, и, если бы у собора была душа, он в след этой паре разлил бы по улицам колокольный звон.       В полном молчании они вернулись в дом.       В полном молчании же Кристина ушла к себе в спальню переодеваться, а Эрик – в музыкальную комнату – ему в голову пришел небольшой этюд.       Через час Эрик крадучись зашел в свою спальню, где в кресле сидела в ночной сорочке Кристина, больше похожая на привидение. Тонкая кружевная ткань струилась по стройному телу, больше распаляя воображение, чем скрывая от взора. Алебастровая кожа, еще более бледная, чем обычно, сияла в полумраке комнаты внутренним светом. Светло-пепельные волосы, отросшие уже почти до лопаток, ложились на плечи непокорными волнами, и девушка поигрывала тонкой прядкой, накручивая ее на палец.       Эрик остановился у двери и, уставившись на девушку, жадно сглотнул.       - Это был трудный день, верно? – лениво спросила Кристина, отставляя в сторону бокал с вином, к которому почти не притронулась.       - Долгий, во всяком случае, - согласился мужчина, - Что вы делаете в спальне Эрика?       - И правда, что же я могу тут делать? - деланно озадачилась девушка, - Возможно, жду вас?       - З-з-зачем? – как-то испуганно спросил он, делая шаг назад.       - Полагаю, раз мы уже муж и жена, то нам стоит ночевать в одной спальне? – мягко спросила Кристина, понимая, что в этом вопросе придется брать инициативу в свои руки.       Девушка предполагала, что сорокалетний девственник – это проблематично, и тут было два варианта: либо Эрик стал бы до последнего бегать от нее как от огня, цепляясь за свои комплексы, либо заебал бы ее до полусмерти в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Второй вариант устраивал ее гораздо больше: более чем за год вынужденного воздержания, Кристина была готова абсолютно ко всему, даже к тому, что ее «сотрут до самых ушей». Притом девушку угораздило «заболеть» человеком, и теперь в постели ей был нужен только тот, кто с утра умудрился стать ее законным супругом, и она была настроена весьма серьезно.       - Эрик не думает, что его живая жена должна спать рядом с трупом, - пробормотал он, - Тем более… тут гроб… и…       - Конечно, не должна, - важно кивнула Кристина, - Я не долг отдаю, а делаю то, что мне хочется. Муж вы мне или где? Или, быть может, вам неприятно мое присутствие? – девушка сделала шаг навстречу Эрику так, что одна ее нога показалась в разрезе пеньюара, обнажаясь до бедра, - А в моей спальне, к слову, кровать вполне подходящая.       - Может Эрик… могу я поцеловать вас? – самоконтроль мужчины рассыпался на глазах, уступая основному инстинкту всего живого, который превращал кровь в магму.       - Зачем спрашивать, если я теперь официально принадлежу вам? – нарочито-небрежно спросила девушка, дернув плечом так, что с него слетела сорочка, являя взору еще участок обнаженной кожи.       Эрик наклонился к девушке и целомудренно коснулся невесомым поцелуем ее нежных губ, но Кристина не дала ему так легко отделаться – она скользнула языком по его губам, чуть прикусывая нижнюю, ее тонкие, но сильные руки обвились вокруг шеи мужчины. Призрак Оперы метался между сжигающим изнутри желанием и ощущением того, что все происходящее – до ужаса неправильно, он тихо прошептал, на остатках силы воли отрываясь от любимых губ:       - Кристина, вы уверены? Вы и правда этого хотите? Ведь я…       - Вы – мой муж. И вы – все, чего я хочу этой ночью, - хрипло сказала Кристина, прижимаясь к нему.       За этой недвусмысленной фразой последовал еще более откровенный и страстный поцелуй: их языки сплетались в каком-то бешеном танце. Кристина думала, что если Эрик до этого никого не целовал, то учился он на удивление быстро, срывая с ее губ новые и новые стоны.       Его тонкие длинные пальцы были словно бы созданы для того, чтобы дарить бесконечно нежные ласки, которые будили тело девушки, заставляя его дрожать и желать большего. С благоговением он практически смахнул тонкую ткань пеньюара с ее плеч и уставился на свою жену сияющими глазами, не в силах наглядеться. Словно древнегреческая статуя, прекрасная и такая же холодная, она, как ожившая Галатея, прижалась к нему всем телом, мелко подрагивая под его поцелуями. Воплощенная мечта любого, даже избалованного женским вниманием, мужчины, Кристина досталась тому, от кого отвернулся весь мир. Но зачем ему был нужен мир, если у него была его живая жена, так сладко зовущая его по имени?       Подхватив девушку на руки, словно пушинку, Эрик бережно перенес ее на широкую кровать в спальне Кристины, покрывая любимое тело неторопливыми поцелуями. Не было места стеснению, не было места сомнениям, не было больше «не должен» и «не достоин» - Кристина показывала ему путь к совершенству, вела его потаенными тропами любви. Ее руки ловко расстегнули жилет и сорочку и отправили их куда-то в темноту, с жадностью прикасаясь к обнаженной коже мужчины. Кристина подалась вперед, целуя его шрамы, скользя языком от ключиц к поджарому животу, позволяя рукам быстро расправляться с брюками.       Отдавшись во власть одного из сильнейших инстинктов, они стали принадлежать друг другу.       Теперь Призрак Оперы знал наверняка: рай существует.       И имя ему – Кристина.