Буря

***

      Когда Усаги открыла глаза, за окном уже светило солнце, лениво пробиваясь сквозь полузакрытые занавески. В голове до сих пор шумело после вчерашнего, однако, как бы Усаги не напрягала память, она не могла вспомнить, как очутилась в собственной квартире. Воспоминания обрывались на том, как она нашла могилу своего «истинного», а в душе её что-то словно оборвалось.       — Ничего не понимаю, — пробормотала она, садясь на постели.       Голова гудела так, как будто кто-то засунул туда разъярённый рой пчёл, готовых искусать её за малейшую ошибку. Жмурясь от ноющей боли в висках и где-то в области сердца, Усаги всё же встала с кровати. Мир пошатнулся, но устоял — как и она, ухватившись рукой за шкаф. Вензель на левом запястье жёгся, причиняя дискомфорт — как будто хотел что-то сказать, но Усаги списала это на то, что вчера она узнала горькую правду; в энциклопедиях, вроде бы, говорилось про подобные симптомы у людей, когда они теряли своих «истинных». Впрочем, она могла и ошибаться — достоверно Усаги не помнила, какой именно это был раздел.       Накинув халат на обнажённые плечи (интересно, когда она успела переодеться в сорочку?), Усаги медленно побрела на кухню. В глаза как будто песок насыпали, хотелось выпить хотя бы чашку кофе и разогнать это странное состояние.       Когда Усаги приблизилась к дверному проёму, она неожиданно поняла, что в квартире была не одна — на кухне кто-то тихонько звякал посудой, а ноздри щекотал вкусный аромат еды. Первая мысль, мелькнувшая в гудящей голове: неужели Ал вернулся? Ей сейчас было вовсе не до него. Но, оглядев прихожую, Усаги поняла, что это был кто угодно, но не Алмаз: куртка и обувь разительно отличались. Да и Ал никогда не умел готовить — ему нельзя было доверить даже поджарить банальные купленные в супермаркете через дорогу котлеты, а об ужине даже речи быть не могло.       «Я его прогнала, и он здесь больше не появится», — облегчённо выдохнула Усаги, но тут же спохватилась: кто же хозяйничал на кухне?       Смутные отголоски вчерашнего вечера эхом отдавали в голове, а перед внутренним взором встал давно забытый силуэт человека, имени которого она не знала, но с которым частенько пересекалась, когда ещё училась в средней школе. И куда он потом запропастился?       — Чиба Мамору, — прошептала она, нахмурив тонкие брови.       От его имени, казалось, шла мощная энергетика спокойствия и умиротворения: а как ещё могло быть, если он — дословно — защитник Земли? Правда, давным-давно характер его был не сахар, однако помыслы его всегда были чисты и ясны — Усаги это знала точно.       Но почему тогда на кладбище стояло надгробие с его именем? Что произошло в ту роковую ночь две недели назад, когда ей было настолько тошно, что ей казалось, что она или сходит с ума или умирает — как будто рвалась их связь, связь «истинных». Усаги не знала ответов на эти вопросы и решила, что только Мамору сможет дать на них ответы, поэтому бессмысленно было стоять тут и чего-то ждать, лучше пойти сразу всё узнать и расставить точки над «i». Каким-то образом он ведь проник в её квартиру, донёс её — хотя откуда бы ему знать такие подробности про её жизнь?       Она осторожно раздвинула занавес из бус, разделяющий коридор и кухню-студио, и аккуратно прошла в гостиную. Обхватив себя руками за плечи, Усаги подозрительно уставилась на широкую мужскую спину, маячившую около плиты. Словно почувствовав её взгляд, он обернулся — это и вправду оказался он, тот самый противный мальчишка. Мамору, да? Что ж, спустя годы она наконец-то выяснила его имя.       — Добрый вечер, — мягкая улыбка появилась на его лице; сковородка угрожающе заскрежетала, поэтому Мамору пришлось вновь вернуть ей всё своё внимание. — Ты проспала почти целые сутки. Как ты себя чувствуешь?       Усаги бросила быстрый взор в окно и удостоверилась, что сейчас на Токио вновь опустилась ночная темнота. Посильнее запахнув халат, она осторожно прошла на кухню и присела на стул.       — Голова гудит, — честно призналась Усаги: врать почему-то не хотелось. — И тошнит немного, но это пустяки. Я…       — Я знаю, что у тебя много вопросов, — перебил её Мамору, обернувшись на мгновение и встретившись с Усаги глазами. Она покраснела под его пытливым взором, но он первым разорвал контакт, вернувшись к плите. — Но тебе надо сначала поесть, иначе сил всё это понять у тебя не хватит.       — Ты расскажешь? — удивилась она. Странные ощущения замерли где-то в области груди, и Усаги не понимала, с чем они могли быть связаны.       — Не думаю, что ты так просто откажешься от них, — усмехнулся Мамору. — Я расскажу тебе всё, что ты захочешь узнать, честно. Но сначала тебе нужно поесть.       Он переложил еду с плиты на тарелку и поставил вкусно пахнущий ужин перед Усаги. Это оказался омлет, вкуснее которого — Усаги придётся это потом понять — она никогда ещё не ела.       Тошнота улеглась после того, как Усаги, наконец, поужинала. Мамору всё это время пил кофе и не сводил с неё взгляда: она бы с радостью попросила не рассматривать её так пристально, но язык не поворачивался и слова сказать. Всё-таки это был тот самый бака, с которым они вечно ругались каждый день много-много лет назад. Как ей его теперь называть? Усаги путалась в мыслях, краснела и утыкалась в тарелку.       После того, как она поела, Мамору предложил перебраться на диван, аргументировав это тем, что «разговор предстоял долгий и серьёзный».       — Хорошо. Для начала: как ты узнал, где я живу и откуда у тебя были ключи? — начала она, забравшись с ногами на диван. Мамору пристроился на другом его конце, давая ей относительную свободу действий.       — Это долгая история, но я с самого начала знал, кто жил в этой квартире, — добродушная усмешка исказила красивые губы Мамору. — Потому что она изначально была моей.       — Что? — не поверила своим ушам Усаги, растерянно хлопая ресницами. — То есть её предыдущий хозяин — ты? Н-но я покупала её через агента, и…       — Мне нельзя было светиться, — продолжил говорить он. — Пришлось продавать и квартиру, и машину… И вообще избавляться от всего наследства, которое мне оставили родители, — в его голосе сквозила грусть, и Усаги усилием воли подавила в себе желание приблизиться и обнять его. — Работа требовала, что поделаешь.       — Но ключи у тебя оставались? Зачем?       — Я не планировал возвращаться сюда, тем более после того, что произошло две недели назад, — на этих словах Усаги вся обратилась в слух. — Оставил просто на память, однако… Пожалуй, словно сама судьба велела мне это сделать, — улыбнулся он, посмотрев ей в глаза.       Сердце рвано забилось, а с губ слетел судорожный вздох, стоило только их взглядам пересечься. Усаги не помнила, как реагировала на Мамору годы назад, однако сейчас она чувствовала необъяснимое притяжение к нему и желание запустить в густые чёрные волосы пальцы, замерев таким образом навсегда. Возможно, раньше было то же самое — связь между двумя людьми образуется при рождении и только гибель или полное отрицание второй половинки может оборвать её, — но, будучи подростком она не понимала этого.       — Почему… — она облизала засохшие губы; в глазах Мамору отразилась некая эмоция, его взор слегка изменился, хотя внешне он оставался всё таким же спокойным. — Зачем всё это? Для чего?       На секунду он всё же отвернулся, давая Усаги спокойно выдохнуть, но стоило ему вновь посмотреть на неё, как внутри снова что-то забеспокоилась, а левое запястье опять обожгло.       — Я скажу, — сдался Мамору перед своими внутренними установками. — Последний раз мы виделись перед твоим поступлением в старшую школу, ведь так?       Усаги кивнула, подтверждая его слова. Она потом очень долго удивлялась, куда же делся этот назойливый бака. После его таинственного исчезновения всё стало каким-то… не таким. Другим, чужим и непривычным.       — Я улетел в Америку. По делам. В итоге они затянулись на долгие-долгие годы, и только сейчас я смог вырваться обратно в Японию. Но стоило мне вернуться, как меня нашли…       Мамору посмотрел в окно, нахмурился и, быстро подорвавшись с места, задёрнул занавески. Не сводя с него взгляда, Усаги следила за каждым его движением и отчётливо понимала, что Чиба вляпался в какую-то очень неприятную историю.       — Это случилось две недели назад, — снова заговорил он, всё ещё стоя к ней спиной.       Усаги видела, как были напряжены его плечи, а ещё — какие-то тонкие линии на шее, словно составляющие какой-то узор. Сердце бешено забилось от осознания, чем именно могли быть эти линии.       — Я ехал в наш главный офис, лил дождь, было скользко и почти не видно дороги. Дворники работали как сумасшедшие, и только чудо помогло мне не съехать с пути. Повезло, что ещё никого не было на дороге, иначе всё могло бы закончиться гораздо плачевнее, — рассказывал Мамору, а Усаги не смела его перебить: он говорил о том, что случилось в тот роковой день две недели назад третьего августа две тысячи третьего года, когда она почувствовала необъяснимую боль, чувство утраты и бесконечной вины. — Встречка вылетела из-за поворота слишком неожиданно и быстро. Ту машину закрутило, а я не успел увернуться. В итоге меня выбросило в кювет, и я потерял сознание от боли.       — Господи, — Усаги вскочила, прижав холодные пальцы к губам. — Н-но как же…       — Эта авария была подстроена, — Мамору обернулся, его лицо почти ничего не выражало: как застывшая маска, на которой шевелились лишь губы. — Я уехал из Японии потому, что меня завербовали. Все эти годы я работал на японскую разведку, искал для них необходимые данные. Многие… нехорошие личности, скажем так, пытались узнать, кто я, мою личность, мои связи. Год назад мне пришлось от всего отказаться, продать квартиру и не появляться в Токио. Но в конце июля я достал очень важные сведения — не проси только, пожалуйста, какие, иначе и ты будешь в опасности. Я как раз-таки вёз эти документы своему начальнику, как в меня врезались. Я почти умер в тот день, — он иронично усмехнулся. — Вовремя подоспели наши и забрали меня в наше тайное убежище. Неделю я пролежал в коме, всего лишь пару дней назад пришёл в себя. Мне сказали, что это было подстроено, поэтому, чтобы всё выглядело правдоподобно, им пришлось сделать вид, что меня в самом деле не стало, и похоронили человека, очень похожего на меня, я даже не знаю, как его зовут. Отсюда это надгробие.       — Но это же ужасно, — прошептала Усаги, испуганно смотря на Мамору. — Так… Это так неправильно! Ты же жив. Н-нельзя так, это же…       Она не договорила. Тело прошибло насквозь, и Усаги задрожала. Зажмурившись, она изо всех сил пыталась прийти в себя. Связь, натянувшаяся до предела, выкручивала, казалось, все внутренности, а нестабильное эмоциональное состояние только всё ухудшало.       Мамору, не удержавшись, сделал один широкий шаг к ней и крепко обнял, словно пытался спрятать от всего мира; Усаги вцепилась в него, как слепой котёнок, изо всех сил сжимая в кулаках ткань тонкой чёрной рубашки.       — Это же грех — хоронить одного вместо другого, писать чужие имена, — прошептала она, когда дрожь немного утихла.       Уткнувшись носом в золотистые волосы, Мамору ответил не сразу.       — Им пришлось это сделать. Иначе бы я был уже мёртв.       — Но тебя найдут всё равно… Тебе нельзя быть здесь! — воскликнула Усаги, вскинув голову на него. — Мамору, ты…       — Я знаю, — он ласково улыбнулся и погладил её по шее, успокаивая. — Но я не мог пройти мимо и не помочь. Тебе — особенно.       — Почему? — голос дрожал, и Усаги смогла только шептать.       Несмело, она подняла руки и тоже обняла его, пальцами аккуратно касаясь шеи. Кожей она ощущала витиеватые узоры таинственного вензеля, указывающего на «истинного» Мамору, неосознанно водила по ним, не понимая сначала, как действовала сейчас на него. Левое запястье нестерпимо жгло, но Усаги могла обращать внимание лишь на Мамору, лишь на него одного.       Он не ответил на её вопрос. Только зажмурился и уткнулся в изгиб плеча, затихнув. В этот момент Мамору напоминал натянутую тетиву: его — или лучше сказать их? — нервы были напряжены до предела. Не нужно было ничего говорить, они оба это прекрасно понимали: Мамору видел её вензель «ЧБ» на запястье, Усаги ощутила его «ЦУ», когда водила пальчиками по шее. Всё можно было сделать гораздо проще, что, собственно, Усаги и сделала.       Шумно вздохнув, чувствуя приятную тяжесть его ладоней на своей спине, она осторожно прижала левое запястье к мужской шее, соединив таким образом два рисунка.       Связь как будто вывернула их обоих наизнанку, заставив судорожно хватать ртом воздух и прижиматься теснее, цепляться ослабленными пальцами за шею и словно умирать в агонии всепоглощающего огня, который на секунду затопил их сознания. Рушились их незримые отдельные «я», ломались все стены неизвестности и недосказанности, и связь — прочная, вечная — крепла в их душах, строя «мы», которое разрубить будет не так уж и просто.       Усаги не могла сдержать стона, когда Мамору, поддавшись эмоциям и силе их связи, напористо поцеловал её, сметая в сторону все оставшиеся препятствия. Словно сошедшие с ума больные или потерявшиеся в пустыне путники, желающие обрести спасения, они искали утешения друг в друге, в этих жарких прикосновениях и пробивающих все запреты и сомнения поцелуях.       Ночь была долгой и невыносимо сладкой, когда они сгорали в нежных объятьях страсти; она стала избавительной, сокрущающей и очищающей — и связь окрепла, обрела силу, соединяя уже не только ментально, но и физически две измученные временем и жизнью души.       …Утро же было ленивым и мягким, трепетным, наполненное каким-то невообразимым светом.       Первым проснулся Мамору и ласково перебирал золотистые пряди, пока Усаги не проснулась и, жмурясь от солнечных лучей, пробивающихся сквозь щель между занавесками, не прижалась к нему.       — Я не знаю, что меня ждёт в будущем, — после обмена нежными «с-добрым-утром» поцелуями вдруг прошептал Мамору. — Но я не смогу остаться не то что в Токио — в Японии. Я говорю это, чтобы ты знала, не хочу скрывать этого факта.       Усаги, рисующая пальчиками узоры на его груди, замерла.       — Куда ты поедешь? — только и спросила она после непродолжительного молчания.       — Ещё не знаю. Но, скорее всего, куда-нибудь в глубинку. Меня ищут американские агенты, поэтому, скорее всего это будет Россия или Китай. В Африке слишком жарко, — немного грустно усмехнулся он.       — И что ты будешь там делать? — не унималась Усаги; она лишь крепче обняла его, не планируя отстраняться, словно про себя уже всё решила.       — Залягу на дно, — он ласково поцеловал её в макушку. — Буду дальше работать над тем, на чём меня грубо прервали.       — Ты не отступишься?       — Нет. Уже нет — я должен довести дело до конца.       И в этом был весь Мамору: упёртый, упрямый, целеустремлённый; идущий до самого финиша, а порой и дальше. Усаги знала об этом ещё в юношеские годы, когда понятия не имела о том, как его зовут; кто-нибудь сказал бы, что она слишком спешит, доверяя почти незнакомому человеку, но благодаря их связи она ощущала его так, как чувствовала саму себя. Он не врал, и намерения его были чисты.       — Я поеду с тобой, — уверенно заявила она, когда Мамору посчитал, что тема вроде бы уже была закрыта.       — Что? — он удивлённо посмотрел на неё. — Что ты такое говоришь?       — Что слышишь, то и говорю: я еду с тобой, куда бы ты там не намылился, — упрямо повторила Усаги; подтянувшись на локтях, она нависла над ним, глядя прямо в глаза: — Я знаю, ты чувствуешь это. И понимаешь, как сильно я этого хочу.       — Но почему? — в его глазах плескалась растерянность. — Здесь ведь твой дом, семья, подруги…       — У меня больше нет семьи, это меня здесь не держит, — печально поведала она, так и не отрывая взора. — А девочки… Они поймут. Минако всегда говорила, что мне нужно сменить обстановку.       Мамору взял её за руку и скрестил их пальцы, крепко сжимая тонкую женскую ладошку.       — Это будет непросто, — серьёзно отозвался он. — Кочевой образ жизни — не самое лучшее для создания семьи.       — Я уже пыталась создать её здесь, в покое, — криво усмехнулась Усаги, укладываясь рядом. — Не вышло. Может, жизнь с тобой — это то, чего я так долго ждала? То, что для меня приготовила судьба? Не важно, что это будет, но мы — будем вместе, — лукаво улыбаясь, она просунула левую руку под его шею, соприкасая знаки.       Волна экстаза накрыла обоих; Мамору с трудом сдержал желание повалить Усаги на подушки и продолжить начатое ночью — время, увы, поджимало. Ему нужно было как можно скорее покинуть пределы страны, пока до него не добрались. Двое суток — это максимум, который он мог выжать из бешеной гонки.       — Хорошо, — сдался он, понимая, что не сможет устоять перед Усаги — она придумает тысячу причин, сопротивляться которым Мамору точно будет не в силах. — Но ты должна быть готова к трудностям, которые могут нас ждать.       — Я готова, — она крепко поцеловала его. — Мы готовы. Буря закончилась, Мамору. Солнце вновь воссияло над нами, и мы готовы отправиться в путь.