Зеркала времени

Весь день мы гуляли по Ленинграду. Позже к нам присоединился Паша. Ленинград был другой. Я не очень хорошо познакомилась с ним в будущем, но сейчас я понимала, насколько он отличается от Москвы. Штрихами, полутонами, энергетикой, людьми… Если Москва это город действия, то Ленинград — город мысли. Мыслеформы. Город ощущений и предчувствий, мистики и эзотерики, в то время как Москва город делания, расчета, логики. Они как инь и янь, альфа и омега. Мы бродили по набережным и переулкам, смотрели на море и читали Есенина. День был свободным. Солнце светило. И вся жизнь, полная счастья и смеха, была впереди… и снова липкий страх поднялся со дна сознания… Феодосия, потом Израиль… а потом… а потом мне нужно будет уйти… Не важно через сколько. Все равно придётся… Мементо море… или как говорил Кастанеда — смерть это лучший советчик. В моем случае расставание с ним было подобно смерти. И никто на меня не давил, не заставлял, я сама понимала, что я здесь чужая. Что нет ничего, что меня может заставить остаться здесь навсегда. Кроме него, конечно. Но, опять же, для него я была частью жизни, а он — всей моей жизнью. У нас были разные прологи перед встречей. И значимость того, что происходило между нами была разная. Поэтому я, бессознательно или сознательно, осаживала себя, только бы не раствориться, только бы не поверить… так уже было. Там, много лет назад, в прошлом. Больше я так не хотела. — Почему ты такая грустная? — Нет, что ты! Тебе показалось. — А вот и не показалось! Рассказывай. — Я очень боюсь потерять тебя. — Ну вот тебе зарасти! Почему это ты должна меня потерять? Я здесь, рядом, и люблю тебя! — От этого мне ещё страшнее! — Не понимаю… — У меня так было… был человек, которого я очень любила. Мы общались, дружили, спали, но я всегда смотрела на него снизу вверх. Он был наставник, я — ученик. Потом я взрослела и мы начинали быть на равных. И я уже не просила любви, он сам мне ее предлагал… — Не могу сказать, что мне приятно слушать эту историю… — Давай я остановлюсь? — Нет, продолжай. Видимо это очень важно для тебя… что же было дальше? — Ничего! — Как это? — Вот так. Он погиб. Глупо и несправедливо. И я умерла тогда вместе с ним. Я была мертва почти 2 года. Мне потребовалось десять лет, чтобы отпустить его. — Печальная история. Но, прости, при чем тут мы? — Тебя я люблю в разы сильнее… и очень боюсь тебя потерять… — Ну, моя хорошая, через полтора месяца мы летим в Израиль. Там не врачи- волшебники. Все будет хорошо, я тебе обещаю! — мы стояли на маленьком мостике через Фонтанку и смотрели на воду.

***

— Давай поговорим, — он несколько озадачил меня этой фразой. Мы были в Ленинграде уже неделю. Неразрывно. Мы разлучались только на время спектаклей. И то, я неизменно, была в зале, а потом, в гостиничном номере, он требовал, чтобы я разбирала его игру на полутона. Мы до глубокой ночи обсуждали детали, а уже на следующий день он вносил корректировки в характер персонажа и его реакции. Мы говорили постоянно. И тут я несколько опешила. — О чем? — О нас. — А что с нами не так? — Все так, но мы до сих пор не решили, когда поженимся. — Давай об этом поговорим в Израиле. — Ты хочешь быть уверена в том, что операция пройдёт успешно? — Да нет же! Я просто не хочу, чтобы ты волновался! — Я больше волнуюсь от того, что мы не женаты. — Тогда не вижу смысла тянуть. Жаль, что нельзя пожениться прямо завтра. — Почему же? Для меня нет слова «нельзя»! Так ты согласна стать моей женой? — Да! На следующий день, в Дворце бракосочетания номер 1, что на английской набережной, в 11.00 мы стали мужем и женой. После трёх недель знакомства. На нашей свадьбе не было гостей, свадебных платьев и фраков. Свидетелями были Паша с женой. И все. Даже фотографии делал штатный фотограф Дворца. Однако шумихи избежать нам не удалось и к вечеру весь театр гудел как улей: — Вы слышали? Он таки женился! — На ком? — На какой-то журналистке. — Вот как, а как же эта его бывшая? — А все! — Говорят, что он со всеми порвал из-за своей этой. — Как странно! Я слышала, что он уже ее с мамой познакомил… — Да ты что? И что сама? — Не поверишь, благословила! — Не может быть! — Вот вот, и я бы тоже не поверила, если бы не слышала своими ушами, как его бывшая, в красках рассказывал о том, что мать приглашала эту журналистку. — А она то откуда знает? — Так она же у него в подъезде ночевала — все старалась его вернуть. — Кто бы мог подумать… Мой мужчина посмеивался, но по всему было видно, насколько ему неприятно было быть центральной темой сплетен. Однако ничего не поделаешь с человеческой природой. Он это понимал и старался пропускать мимо сознания все эти перешептывания. Ситуация усугублялась тем, что мы были в чужом городе, не в своей квартире. Будь мы в Москве, мы бы закрылись вдвоём на пару дней. Здесь же, где все жили и играли в одном террариуме, утаить шило в мешке не представлялось возможным. Дверь в его номер не закрывалась. Шли коллеги, друзья, завистники. С дарами и за информацией «из первых рук». Мой мужчина отвечал односложно: «Да, поженились. Да, сегодня. Да, без шумихи. Да, сейчас будем детей делать. Хотите помочь советом?». На этом визит завершался, но через несколько минут вновь раздавался стук в дверь и все начиналось по кругу. К исходу третьего часа весь журнальный столик был завален фруктами и заставлен бутылками с шампанским. — Ну что? Придётся завтра проставляться! — Тебя это не радует? — Я не люблю эти громоздкие празднества. Чувствую себя неуютно. Придётся улыбаться, шутить, смеяться. — Что же в этом плохого? — То, что я все время буду думать о том, как буду раздевать свою молодую жену… — Получается, что у нас с тобой сегодня первая брачная ночь? — О, да! Но я ума не приложу, что нужно сделать такого, чтобы она запомнилась на всю жизнь… — Ничего не нужно делать. Она и так запомнится… Три недели. Три недели. Всего 21 день с того момента, как я пыталась унять дрожь перед дверью в гримерную в концертной студии Останкино. 21 день до того, как я поставила свою подпись в акте гражданского состояния. И вот я жена. Жена любимого мужчины. Теперь мы официально в гостиницах можем жить в одном номере. А сейчас у нас будет первая брачная ночь. На правах мужа и жены. Формальность… Но меня колотило. — Что с тобой? — спросил он выйдя из душа. — Не знаю. Я, похоже, нервничаю… — Почему? — нежно спросил он и положил ладони на мои обнаженные плечи. — И этого я не знаю… — Может быть ты нервничаешь потому, что я сейчас буду целовать тебя не как любовник, а как муж? — Может… — Или тебе страшно от того, что — теперь ты только моя? — Возможно… — Тогда давай прекратим все разговоры и раздумья. Я муж! И я требую супружеский долг. В тройном объеме. — Почему в тройном? — Потому что мне тебя мало. Всегда… В эту ночь он любил меня нежно и трепетно. Так, будто я была самым большим сокровищем в его жизни. А я, впервые, позволила себе поверить и раствориться в нем. Почувствовать принадлежность, не думая о том, что будет потом. Сегодня ночью были только мы, две односпальные гостиничные кровати, сдвинутые вместе и все. Больше не существовало ничего. — Любить иных тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Он лежал на нашем импровизированном ложе, закинув одну руку за голову, а другой держа сигарету. За окном уже было темно. Мы собирались спать. Мы честно собирались спать и 2 часа назад, но тогда что-то пошло не так. Но сейчас уже точно! — Теперь ты! — сказал он, выпуская дым в потолок. — Хорошо: Среди миров в мерцании светил Одной звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что мне темно с другими. И если мне на сердце тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с ней не надо света! Он повернулся на бок и изумленно смотрел на меня. — Но это же невозможно! — Что именно? — Когда я раньше слушал этот романс — я всегда завидовал лирическому герою, думая что меня никто никогда не сможет так любить… об этом уж точно никто не знал. А тут ты… и это стихотворение. Как это возможно? — Не знаю. Может правда на этой земле у каждого есть половинки и мы с тобой они. — А изначально мы были единым целым? — Да. А потом нас разделили и разметали по времени и пространству. — Может быть… наверное поэтому в тебе мне уютнее всего? А на следующий день грянул гром. В Ленинград приехали его родители. Доброжелатели сообщили им о том, что их единственный сын скоропостижно женился. Узнали мы о приезде утром. Тогда, когда в его номере зазвонил телефон. Он взял трубку и побелел. — Да, да, но… да… но мы… да… хорошо, — и положил трубку, — Одевайся. Мы завтракаем… с мамой. Тут уже побледнела я. Завтрак с его мамой — не так я хотела начать день в роли его жены, ох не так… однако свекровь… без неё никак теперь. Я молила бога только о том, чтобы свёкор составил нам компанию за завтраком. Только он мог разрядить обстановку. Только он один умел это делать. Сказать, что мой мужчина нервничал — ничего не сказать. Он переодевался раза 4. Все ему не нравилось и не устраивало. И вот, наконец, мы спустились в фойе. Мы, интуитивно, держались за руки — так проще было противостоять всему и всем. Но, как ни странно, противостоять не пришлось. Естественно, его маман была не в восторге, но не было ни колких фраз, ни нотаций. Родители лишь изъявили желание присутствовать на вечернем торжестве. На том и порешили. И распрощались. — Все это очень странно, — мой новоиспеченный муж восседал в кресле номера и курил, — Неожиданно и странно. — Что именно? — Реакция. Реакция моей мамы. Она не совсем логична. Вернее совсем не логична. Она не укладывается в голове. — А что именно тебе кажется нелогичным? — Всё! Ее спокойствие. Это даже страшнее, чем крик. Поэтому я панически боюсь сегодняшнего банкета. — Ну перестань! Хочешь — разведемся? — Вот уж нет! Я вообще разводиться не планирую! — Тогда нам остаётся только пережить сегодняшний вечер… — О, да… а ещё репетицию и спектакль. — Здесь тоже есть какие-то подводные камни? — Конечно! Бьюсь об заклад, что уже весь театр в курсе приезда моих родителей. И все ждут скандала вечером. Они все это обсуждают. За спиной. А в лицо улыбаются. А я задыхаюсь от лицемерия… — Лучше бы ты задыхался от любви! — От страсти… — Что от страсти? — Задыхаться… иди-ка сюда! — Зачем это? — Делать мне искусственное дыхание… В этот день он не отпускал меня от себя ни на секунду. На репетиции я сидела на последних рядах амфитеатра и ловила его редкие взгляды. В этом спектакле он был один в двух лицах — и режиссёр, и актёр. Он слетал со сцены в зал, смотрел игру коллег, потом опять взмывал на сцену. 42. 42 раз за три часа он прошёл путь от зрителя к актёру и обратно. На исходе третьего часа репетиции он был выжат как лимон. И фигурально и фактически. Рубашка была мокрая насквозь. — Давай останемся тут. До спектакля два часа. Идти в гостиницу смысла нет. — Конечно! Как скажешь! Он свернулся калачиком на кушетке в гримерке. Его голова лежала на моих коленях. Я читала Борхеса вслух. Он внимательно слушал с закрытыми глазами. — А что если поставить Борхеса? Совсем без декораций. Только текст. Метафизический, глубокий, образный? — Думаешь поймут? — Не знаю. Но мне так осточертели эти громоздкие выгородки дворцов, квартир, поездов. Хочется без всего. На чёрной сцене. В чёрном фраке. И чтобы только белые перчатки. — И трость. — Что трость? — С белым набалдашником. — Может. И идти от текста. От внутреннего. От многоплановости Борхеса. Перенести каждое мифическое существо в реальный мир реальных людей. И каждое существо — это черта характера обычного инженера или электрика. И темная сцена. Играть светом, звуком, теплом, холодом, а не пластиковыми розами и накрахмаленными париками. — Мне кажется ты торопишься. Вот лет через 30 — было бы самое оно. Очень надеюсь, что к этому времени у меня будет свой театр и я буду ставить только то, что мне близко. — А играть? — Редко. Очень редко. Крайне редко. — Почему? — Мне становится сложно говорить одним персонажем. Получается узкоспециальная история. А мне хочется полностью органичную, законченную. Чтобы не было первой скрипки — чтобы все были первыми скрипками. — Равенство и братство? — Что-то типа того. Очень хочу сделать спектакль, где бы все актеры существовали на сцене как единый организм. Чтобы была стопроцентная эмпатия между исполнителями. Чтобы была эмпатия со зрителем на уровне инстинктов. — Я бы тоже хотела принять участие в подготовке такого спектакля… — Поэтому я тебе и рассказываю. Мне нужно говорить об этом. Проговаривать. Обсуждать. Это долгий процесс вызревания идеи. — Я полностью в твоём распоряжении. — Вообще или только по этому вопросу? — По всем вопросам! — Так. Продолжай читать, а то, боюсь, у нас случится экстремальный секс. — Почему боишься? — Потому что рядом с тобой я превращаюсь в похотливое животное. — И? — Ну, а как же душа? Стихи? Серенады под окном? — К черту серенады! — А что же не к черту? — он хитро прищурился. — То, что я очень хочу поцеловать тебя… — Так целуй же! — Раздевайся! — Зачем это? — Я же не сказала, куда… Мы лежали на полу гримерки и курили. — Мы точно закрыли дверь? — Наверное. Я не уверен ни в чем кроме того, что нечеловечески люблю тебя. — Ну это не так уж и мало… Раздался стук в дверь. Одно радует — мы ее все же закрыли. Мы спешно подскочили и привели себя в порядок. Он улёгся на диванчик. Я пошла открывать. На пороге стояли две девушки. — А он здесь? — ни здравствуйте, не извините. — Во-первых, здравствуйте. — Здрасте. — Во-вторых, здесь. — А позови. — -те… — Что? — Позовите… — Ну да, позовите. — Мне жаль, он отдыхает. — От чего это? — Девушки, мне охрану позвать? — Нет, мы уходим, — и уже на лестнице, — Отдыхает он. Подумаешь. Звезда куда не ходят поезда… Я обернулась. На нем лица не было… — Ну почему, почему? Почему я должен мириться с этим хамством? Почему они считают, что я должен?! Потому что мы это уже обсуждали — ты заложник. Своей популярности, ролей. — Поэтому я так хочу свой театр, где я буду только ставить. Шумиха уляжется и все забудут, что когда-то я был актёром, — ага, ну да, ну да… конечно… Я гладила ему рубашку. Я. Гладила. Рубашку. Точнее он учил меня, на правах мужа, гладить мужские рубашки. — Вот вернёмся в Москву — я тебя, на правах жены, буду учить борщ варить, — возмущалась я. Он стоял возле гримировального столика и внимательно наблюдал над моими тщетными попытками разгладить залом на рукаве. Потом не выдержал и забрал утюг. — Давай я сам! — Слушай, а разве не костюмеры вам рубашки гладят? — озвучила я свою догадку. На секунду на его лице отразилась паника, а потом он захохотал. — Раскусила! — В смысле? — угрожающе зашипела я. — Ну, я тебя… — Обманул, — я услужливо подсказала слово. — Скорее ввёл в заблуждение. Эту рубашку я надену после спектакля. — Ах ты, — я сжала кулаки, но он увернулся и прижал меня к себе так сильно, что я едва могла дышать. — Я воспитываю свою любимую молодую жену. Но если ей не нравятся мои методы, я знаю и другие… — Перестань, — дыхание перехватывало от его поцелуев, — У тебя спектакль через 10 минут. — Ах, да. Теперь я понимаю, почему медовый — месяц. Хотя мне кажется, что мне и месяца не хватило бы! Признайся честно, ты меня приворожила, да? — Вот ещё, — фыркнула я, — Таким не занимаемся. — Сложно? — Мелко! — а потом уже серьезно добавила, — Ты делаешь меня самой счастливой женщиной на земле! — Самой счастливой женщиной, которая не умеет и не хочет учиться гладить рубашки! — Зато у меня много других талантов… — Перестань! У меня спектакль через 10 минут! Хо! Как оказалось новости в советское время разлетались ничуть не хуже чем в 21 веке. И это при том, что тогда, тут не было ни социальных сетей, ни ютуба, ни даже лайфньюс и НТВ. Перед спектаклем зал гудел. Из уст в уста передавалась новость о том, что он, кумир, секс символ, любимец миллионов, вероломно женился. Я порадовалась тому, что жену его ещё никто не видел и поэтому моей жизни ничего не угрожало. Однако выслушать про себя столько желчи — было сомнительным удовольствием. Но такова уж судьба жён заслуженных и народных. Да и просто мало-мальски известных личностей. Зритель чаще всего видит лишь обертку. Блестящую, яркую, шуршащую. Дарующую ощущение круглогодичного праздника. А вот что было под обёрткой- какие терзания, сомнения, страхи — это интересовало гораздо меньше и не всех. Меня интересовало. Всегда. В первую очередь. Возможно именно поэтому после спектакля я пойду к нему в гримерку и мы вместе будем прорываться через толпу поклонниц у служебного входа. А после… по спине пробежался холодок…, а после банкет. В честь нашей свадьбы. В нашу честь. И вновь три часа с антрактом пролетели как один миг. Я смеялась до слез. При том, что я, неоднократно, была на репетиции. И все равно — все было иначе, по-другому. Он не играл ни один спектакль одинаково. В каждом последующем он находил что-то новое у персонажа. Новые подстройки под партнёра. После финального поклона я прошмыгнула за кулисы. Хотя почему прошмыгнула? Билетёры меня уже запомнили и пропускали без особых проблем. У его гримерки жалась стайка девушек. Видимо, постучать не решались. Или уже постучали и получили отказ? Я прошла мимо них. Они проводили меня удивленными взглядами. — Вообще то здесь очередь! — подала голос самая смелая. — У меня абонемент, — и я открыла дверь без стука. — Ну как? — изнеможенное лицо и извечный вопрос. — Как всегда прекрасно! — А подробности? Мне кажется я сегодня играл мимо нот. — Тебе кажется. — Возможно… я так волнуюсь. Поможешь мне развязать галстук? — Конечно он сам совершенно спокойно мог это сделать, но ему было необходимо вынырнуть из роли и это был наш маленький магический ритуал- мои прикосновения переключали его на реальность. Я подошла к нему, развязала неподатливый узел и положила руки на грудь. Он взял мои руки в ладони и начал целовать. Я гладила его щеки и лоб. — Меня еле пустили сюда, — прошептала я на ухо. — Вот как? Кто же посмел препятствовать? — Твои поклонницы. — Ох. Они уже здесь? Как же они за кулисы пробираются? — Думаю, они к этому готовятся очень долго. Заводят связи и нужные знакомства. — А что им нужно? — Мне у них спросить? — Нет, как ты думаешь? — Думаю, им нужен ты. Каждая из них мечтает, что ты влюбишься в неё с первого взгляда и женишься. — Ты тоже об этом мечтала? — Нет… — Как это? — Я не мечтала, я знала, что так будет. — А если бы нет? — У истории нет сослагательного наклонения «если бы». — Ну представь! — Ну если представить… думаю, если бы план «а» не сработал — у меня осталось бы ещё 31 буква для других вариантов. — План? Это был план? — Нет, скорее стечение обстоятельств. Когда в редакции стал вопрос о том, кто поедет на интервью с тобой — я сделала все до того, чтобы это была я. А все остальное — это уже судьба. — Знаешь, а я очень рад, что судьба распорядилась именно так, — ну да, судьба по имени ВиктОр. — Я тоже рада! — Может быть, в честь нашего праздника, устроим и девочкам праздник? Пустим их сюда, в гримерку? — Потрогать звезду? — Возможно. Но только под твоим чутким контролем. Чтобы все было в рамках приличия… — Боишься быть зацелованным поклонницами? — Не боюсь. Не хочу. Я хочу, чтобы меня целовала только одна женщина… — О! У меня появилась конкурентка! Кто она? — Дуреха, — он коснулся губами моего лба, — Ты вне конкуренции! Ну что? Зови! Я улыбнулась. Я знала как это было важно для девочек. Благо, сама я никогда не была на их месте. Я всегда избегала общности и толпы, отдавая предпочтение работе в одиночку. — Девочки! — я распахнула дверь, — Заходите! — Правда можно? Вы не шутите? — Нет, она не шутит, — в дверях появился мой мужчина, — Пусть это будем моим подарком вам в честь самого радостного события в моей жизни- свадьбы с любимой женщиной! Стоит ли говорить- как счастливы были девочки? Получив из рук кумира не только автографы, но и букеты цветов (благо зрители заваливали его цветами), девочки, пятясь, удалились. А та, самая боевая, отвела меня в сторону и сказала: — Спасибо! Огромное спасибо! Мы теперь всегда в вашем распоряжении! И внизу скажем, что вы уже ушли! Поздравляем вас! Спасибо за поздравления!