Зеркала времени

Шло 4 января 1989 года. До гастролей в Кишиневе оставалось чуть меньше четырёх месяцев. Я не вдавалась в подробности, почему нужно было повторить изначальную картину событий, но ВиктОр никогда ничего не делал просто так. Видимо структура реальности окончательно бы обрушилась, если бы Виктор не вернул все на свои места. Всё, кроме моего мужчины и долголетия его родителей. По сути всё произойдёт так, как было задумано изначально. С одной маленькой поправкой. Однако он ещё не знает… Я тянула с разговором. Собиралась с силами, с духом… Или просто наслаждалась тем, что я вернулась домой, в уют, в любовь. В объятия того мужчины, которого я любила всю жизнь и все жизни до этой жизни. Познав его, я обрекла себя на вечные скитания без него. Два года в Испании. Два года в любимой стране. Два года восхищенных взглядов самых красивых мужчин в моем личном рейтинге. Ни-че-го. Я даже пару раз, от нечего делать, сходила на свидание. Нет. Не то. Я помнила его губы, улыбку, бесцветную родинку на щеке. И всё. Все меркли. Становились пресными. Могла ли я тогда подумать, что всего в каких-то 50 км от меня он тоже проводил лето? Нет, не могла. А вот Виктор знал… он знал, что я буду чувствовать его присутствие и буду не так сильно сходить с ума. Все же Виктор на то и гений, чтобы быть главным. Утро было сумбурным. Рабочий ритм бесцеремонно заставил нас вылезать из постели. Умываться, завтракать, одеваться и выходить из дома. В снег, мороз и стужу. Репетиция. Другого спектакля. Он начал пол года назад и вот выходил на финишную прямую. Русская классика. Он два в одном — и актёр, и режиссёр. Фигаро здесь, Фигаро там. Ему хотелось знать мое мнение. Наблюдать за моими эмоциями. Это было нашим ритуалом в прошлом и, судя по всему, он хотел возродить его здесь и сейчас. Возможно не потому, что очень уж нуждался в моем мнении, а для того, чтобы осознать, что я вернулась. Окончательно и бесповоротно. А потом мы ехали домой, чтобы в обеденное время побыть вдвоём. Он снова загорелся Борхесом и ему нужен был слушатель. В его исполнении мифические существа становились осязаемыми, пугающими и слишком уж реальными. А потом мы пили чай. Смотрели в окно на поседевший город и молчали. Он молчал, возможно, о своих волнениях относительно нового спектакля. Я молчала о том, что этот спектакль, возможно, будет его последней работой в этом времени. — У меня завтра начинаются съёмки на Мосфильме, — я очнулась. — Расскажешь? — Конечно. Пьеса одного американца. Очень жизненная и современная. Но самое главное в ней то, что она о любви, о катарсисе, о переоценке ценностей. — Ох. Сложно. И в театре сложно, и тут, и ещё запись новой пластинки. Ты точно не переоценил свои возможности? — График составлялся тогда, когда тебя не было рядом. В тот момент для меня было главным урабатываться до состояния невменяемости. Сейчас же отступать поздно, позади Москва. Но теперь, когда ты рядом, я смогу в разы больше. — Как я могу тебе помочь? — Просто будь со мною рядом. — И всё? Так мало? — Мало? — Ну да. Он не ответил. Он встал, обошёл стол и встал напротив меня. Я запрокинула голову вверх и смотрела в его синие, искрящиеся глаза. Он улыбнулся. Погладил меня по голове, наклонился и поцеловал. — Какую бы малость я не получил, это будет намного больше, чем я смогу взять… — Ого, — я подняла бровь, — Знакомые слова… -! Да, я все же нашёл те сказки о силе, которые ты мне рассказывала в Израиле. — И как? — Так же как и Борхес — сложно, но очень точно. И вот опять- здание театра. Того самого, где 10 лет назад я впервые оказалась по его приглашению. Того самого, в который я пришла в 21 веке без приглашения. И вот опять та самая гримерка на третьем этаже. И снова шепот в спину. Я улыбалась. Хоть что-то в этом безумном мире оставалось неизменным. — Люди не меняются, — сказала я, услышав в свой адрес очередную едкую фразу. — Да. Как там было у Булгакова? «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» — Булгаков был величайшим метафизиком. — Или сумасшедшим? — Ты думаешь, что всё, о чем он писал — выдумка? — А разве нет? — Я бы сказала, что это мистический реализм. Им грешил ещё один великий, правда в латинской Америке. — Спорим я знаю, о ком ты! — О ком же? — Есть 2 варианта. Или Борхес, но, с другой стороны, он далёк от реализма, или, что вероятней, Маркес. — В точку. Он тоже крайне любит говорить буднично о волшебных вещах. — Обыкновенное чудо… А ты считаешь, что Булгаков действительно встречался с Воландом? — Думаю да, но Михаил Афанасьевич был гениальным фантазёром. Он приписал Воланда и его свиту к «темным», гипертрофировав одни черты и сокрыв другие. На самом деле Воланд — это зеркало. Отражение. У него нет цвета или национальной принадлежности. Он вечен. Он смотритель. Он вершитель. Он — совесть. — Ты так говоришь, будто знаешь его лично, — Штирлиц и провал, провал и Штирлиц. — Как? Разве я тебе не говорила, что меня звали в его свиту? — попыталась отшутиться я. — Это многое объясняет… но полно. Скоро начало. Тебе пора в зал. Сейчас позвоню Марату. — О, Марат. Он уже директор? — Нет, что ты. Покамест старший администратор. Но, видя как он работает, он вполне может стать и директором. — Обязательно станет. — Что? — Что? Третий звонок. Гаснет свет. Расходятся кулисы. Первая сцена без него. Я в ожидании. Я в нетерпении. Я чувствую его. Чувствую, что сейчас он идёт по коридору от гримерки к сцене. Чувствую, как он останавливается перед выходом на сцену и наблюдает за своими партнерами. И вот его выход. Я смутилась. Заглянула в программку. Это точно он? Другая пластика, речь, жесты. Это был не он. Совершенно. Совершенно другой человек. Иной… Надменный хозяин мира- его герой кардинально отличается от человека за ним. Полная противоположность. Антоним каждой черты, мысли, жеста. Антагонист во всем. Персонаж отдаёт предпочтение всему физическому, тогда как актёр — метафизическому. Они сейчас были как инь и янь, наконец-то сплетенные воедино волею невидимого режиссёра. Хотя… почему невидимого? Он сам и организовал эту встречу. Я, в очередной раз, поражалась, насколько тонко он чувствует этот мир, каждый его шорох. То, что восемь лет назад интуитивно почувствовал и воплотил на сцене, сейчас обретает наивысшую остроту. А через два-три года вообще станет определением пришедшей эпохи. Воистину: «Рвутся люди выйти в люди, кто сорвётся — тех не жаль…» Но финал расставил все по своим местам. Пройдя через угрозу смерти, персонаж пережил катарсис и из циника превратился в чрезвычайно несчастного не реализовавшего себя романтика. Он показал миру, что он живет по правилам своего времени, но, оказывается, глубоко под панцирем цинизма и равнодушия, бьется горячее сердце. Он опять вдохнул вечную жизнь в персонажа. Подарил ему частичку себя. Так, как он делал всегда. Изо дня в день, из года в год. И вновь бурные, нескончаемые овации, цветы. Море цветов. Он смущенно улыбается. Его всегда осыпают цветами. И каждая, которая протягивает ему букет, влюблена в него. Пусть на несколько секунд, пока длится зрительный контакт. И он дарит себя каждой. Маленькую частичку, которая будет греть в самые лютые морозы и самые смутные времена. Дарит бескорыстно. Потому что по-другому не умеет. Он не знает, что такое «дежурная улыбка» и автоматическое «спасибо». Каждая его улыбка — искренняя, каждое его «спасибо» — настоящее. Марат уже ждал меня. Он улыбнулся и повёл меня за кулисы. За нами попытались нырнуть несколько проворных девушек, но Марат тактично и настойчиво захлопнул за собой дверь. — Они будут ждать у служебного входа, поэтому рекомендую подождать минут тридцать и выйти через зрительские двери. — Спасибо за совет, — искренне поблагодарила я Марата, постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь гримерки. Мне не нужен был ответ. Я знала, что он ждал именно меня. Высшая степень эмпатии, взаимопроникновения и ощущений. — Ну как? — спросил он, вставая мне на встречу. Как только Марат прикрыл дверь гримерки, мой мужчина сгрёб меня в охапку и, не отрывая глаз, ждал ответа, — Только честно! — Я влюблена! — В меня? — Нет, в Мистера Мекхита. — Ты любишь плохих парней? — Кто сказал, что он плохой? — А разве нет? — Не-а! — Почему же? — Он пошёл по тому пути, который шёл в руки. Его нельзя в этом винить. Но он осознал, что деньги не всегда решают все. Иногда первую скрипку играет госпожа удача. Я уверена, что там, за рамками пьесы, Мистер Мекхит начал новую жизнь. — А если нет? — Значит нет. Прелесть финала в том, что продолжение может быть любым. Таким, каким каждый из нас захочет его видеть. — Пространство вариантов? — Пространство вариантов пути самого отъявленного преступника Британии. — Ну, по сути, ты права. Все ограничивается лишь фантазией… — Которая безгранична. У меня, во всяком случае. — Так мне начинать ревновать? — Можно. Только не сильно. В тебя я влюблена сильнее. А люблю вообще беспредельно. Ты прекрасен! — Правда? — Чистейшая! — Развяжешь мне галстук? — Конечно! — он обнимал меня, а я пыталась справиться с тугим узлом. Вот он поддался. Я начала расстёгивать пуговицы на жилете. — Аккуратно, мисс. Ещё одно неосторожное движение и я за себя не отвечаю. — А можно ли вот это движение считать не осторожным? — заговорщически спросила я и жилет полетел на пол. — Да Вы бесстрашная, мисс… — прошептал он, еле касаясь губами моей шеи. — Нет, я просто ослеплена страстью и соскучилась по нашей половой истории. — Тогда Вы сами напросились! — и пуговицы моего платья с грохотом рассыпались по полу гримерки. За ними, беззвучно, отправились платье и его рубашка. — Я так скучал, — срывающимся голосом прошептал он. — Я тоже, мой любимый! Я тоже! — Ты помнишь, ты обещала, что мы с тобой поиграем? — Конечно! — конечно я не помнила, не соображала. — Сегодня… ночью… будем играть… — Как скажете, мой господин. Мы задержались больше чем на пол часа… когда мы выходили из гримерки - театр уже опустел. Глаза моего мужчины светились огнём удовольствия. Он крепко сжимал мою руку. Интересно, а поклонницы все ещё ждут? Они ждали. Самые стойкие. Они грелись в предбаннике, куда жалостливая вахтерша пустила их. Бедные… Я могла бы быть на их месте… и была… или не была? — Простите! — почему-то обратилась ко мне одна из девушек, — А можно попросить у него автограф? — А почему Вы спрашиваете у меня, — неожиданно добродушно ответила я, — Он сам может ответить. — Ну… — девушка замялась. На помощь пришёл их кумир. — Итак, раз уж вы самые стойкие — без автографа вы точно не уйдёте. В порядке живой очереди становись! Девочки были счастливы. Каждой он улыбался и что-то говорил. — Не боишься? — раздался голос за моей спиной. — Чего? — я обернулась и встретилась взглядом с его заклятым другом. — Что одна из них ему понравится больше чем ты. — Ну значит такова се для ви, как говорят у них… но не будет этого… — Самоуверенная. — Нет, просто уверенная в нём. — Зря… — Возможно… — мне очень хотелось закончить эту провокацию, которая меня порядком утомляла. — Ну, удачи… — и «друг» прошёл мимо моего мужчины, кивнув ему. — И тебе не хворать… — зависть. Зависть сквозила во всех его жестах. Он понимал, что он лишь свита короля. А ему хотелось большего. Нестерпимо хотелось… Мой мужчина раздал все автографы всем желающим и вернулся ко мне. — О чем говорили? — О научной фантастике. — Скажи, почему ты его так не любишь? Мы дружим уже много лет с ним. — Я? Я его просто обожаю! — серьезно ответила я. Зачем мне разочаровывать своего мужчину, если время все равно всё расставит по своим местам? Ему совершенно не обязательно знать, как все его окружение, так или иначе, прославляло себя за счёт его славы, его всенародной любви. Ему не стоит знать, как Фурия полоскала его имя и выносила на потребу публики самые интимные тайны. Он все узнает сам и сам сделает выводы… Меж тем разговор нависал над нами как грозовая туча. Нависал надо мной в первую очередь. «Завтра» — решила я. А пока — обещанная игра!