m83 — wait
Тихий шелест листьев, чистый небосклон темно-лазурного цвета, яркая луна и мерцание далеких, в тысячи световых лет отсюда, звезд. Босые ноги касаются недавно скошенной травы и при отклонении качели то назад, то вперед отрываются от земли, на мгновение даря ощущение полета и невесомости. Минхен открывает глаза, тут же поднимаясь на постели, и оглядывает комнату вокруг себя. Болезненный укол пронзает сердце, когда к нему приходит осознание, что происходящее было лишь сном, воспоминанием из его детства. Минхен устало вздыхает и падает обратно на подушки, поворачивая голову набок. Он видит рядом с собой крепко спящего Донхека; тот недовольно хмурится из-за лезущих в лицо волос, и старший невольно улыбается и тянется рукой к лицу юноши, убирая пряди с его лба в сторону. Донхек приподнимает веки, чтобы разглядеть, что делает Минхен, и на его губах появляется сонная, едва заметная ответная улыбка: — Доброе утро, — хриплым голосом произносит младший. Но Минхен молчит и лишь хмыкает: похоже, для него утро не самое доброе. Донхек, правда, выяснять не намерен, в чем дело, да и его голову внезапно посещает другая мысль, прошлой ночью совсем вылетевшая из головы. Он широко распахивает глаза и подскакивает на кровати, хватая с тумбы свой телефон: — Господи, я же обещал, что помогу маме на работе. — Опаздываешь? — нахмурившись, спрашивает Минхен. — Совсем немного, ничего страшного, но лекцию об отсутствии пунктуальности я точно выслушаю, — отвечает Донхек, в спешке переодеваясь в свою одежду. — Разве твоя мама такая строгая? — удивляется старший, вспоминая маму Донхека совсем другой. Младший цокает, быстрым движением застегивая ремень: — А я и не о маме говорю. Ее подруга… слишком заботливая, вечно меня отчитывает за то, что я доставляю маме проблемы, а маму за излишнюю мягкость по отношению ко мне. Если опоздание на пять минут вообще можно считать проблемой… Минхен смеется, выслушивая юношу, и наблюдает за тем, как тот вихрем носится по комнате, собираясь. Он вдруг с сожалением понимает: возможно, это последний раз, когда они просыпаются вместе и разговаривают о чем-то так непринужденно. Убедившись, что ничего не забыл, Донхек останавливается посреди помещения и неуверенно глядит на Минхена, будто пытаясь за короткое время, оставшееся у него, принять какое-то решение. И судя по тому, как через пару секунд он шагает вперед к кровати, старший понимает, что выбор сделан. Вопрос в том, какой. Донхек присаживается на корточки рядом с Минхеном и смотрит на него грустными глазами, хоть и явно пытается скрыть свою печаль за легкой улыбкой — чуть приподняв уголки губ. Старший же смотрит на него выжидающе, не двигаясь; он не знает, что сейчас в мыслях у юноши, поэтому не торопит его. Донхек наклоняется и на несколько мгновений прижимается губами к его щеке, оставляя на ней лишь легкий поцелуй, совсем не похожий на прощальный. Затем, отстранившись и неловко опустив взгляд, он произносит лишь: — Мне пора. Они наверняка еще увидятся в оставшиеся до отъезда дни, но Минхен отчетливо чувствует, что сейчас они оба ставят точку в их отношениях — просто не говорят об этом вслух. У них больше нет причин оставаться вместе, и они оба знают это. И так уже свернув с пути дружбы, поддавшись чувствам, они подставили самих себя и сделали свое расставание более мучительным. Однако будь у них возможность вернуться немного назад, они бы совершенно осознанно перешли эту грань и отдались бы эмоциям, как и впервые. И снова, и снова, и снова бы сделали это, сколько бы раз ни возвращались во времени. Может, Минхен не из тех, кто так легко проигрывает своим чувствам, но Донхек и не давал ему шанса отдалиться. Может, в конце концов, не такой уж Минхен сильный. Но жалеть им обоим почти не о чем. Сейчас, как бы там ни было, единственные сожаления, которые у них остались — это лишь: «Прости, что осознал все так поздно»«Прости, что не могу остаться».
— 橙子 —
Донхек вообще не уверен, как маме удается делать всю эту работу с бумагами и картами пациентов, потому что прошло только полчаса с тех пор, как он начал, но усталость уже одолевает его. Склонившись над столом и оперевшись на руки, он прикрывает глаза ненадолго, но его отдых прерывает звук открывающейся двери. Донхек поднимает голову и видит в проходе темноволосую женщину низкого роста в медицинском халате со знакомым ему именем «Ким Сорон» на бейдже и привычно грозным выражением на лице, но оно тут же смягчается, стоит женщине заметить, насколько безжизненный и тусклый взгляд у юноши. — Не смотри так, лучше отчитай, — умоляюще смотря на нее, произносит Донхек. — Ты выглядишь подавленным, все в порядке? — обеспокоено спрашивает Сорон, чуть прикрывая дверь, чтобы было тише в помещении. Ее голос нежный и мелодичный, совершенно не сочетающийся с ее довольно грубой внешностью. — Да, просто не выспался после вечеринки, — отмахивается юноша, ожидая, что теперь на него точно обрушится гнев, но женщина молчит, даже и не думая ругаться, будто насквозь видит его ложь. — У меня прием через десять минут, так что я ухожу, но ты заглядывай ко мне, если что-то понадобится, ладно? — мягко произносит врач, понимающе глядя на вяло кивающего Донхека, и уходит, оставляя его одного. Он отчаянно вздыхает, кладя голову на стол, и думает, что нет, ни черта он не в порядке, и он так устал притворяться, лгать другим и себе, что точно справится с этим, когда даже мысль о расставании с Минхеном вызывает в груди настолько жгучую боль, что хоть вырывай сердце. И кажется, будто даже со временем эта рана не затянется, не станет меньше ни на миллиметр, а так и будет зиять в груди у всех на виду. И каждый будет считать своим долгом пожалеть его; а толку-то? Теплая ладонь друга заботливо поглаживает спину юноши в утешительном жесте, и Донхек поднимает голову со стола, с благодарностью во взгляде смотря на Джено. — Такое чувство, будто все видят, что со мной что-то не так, — жалуется юноша с крайне унылым выражением на лице. — Даже Сорон сегодня ничего не сказала мне про опоздание, а мама отпустила пораньше, сказав, что закончит остальное сама. — Ну, ты и правда не кажешься счастливым, — справедливо подмечает Джено, пожимая плечами. — В этом и проблема. Минхен так сильно влияет на меня, и я ничего не могу сделать с этим, — недовольно произносит младший, опустив взгляд в пол. Он вздыхает и слабо бьет по столу кулаком, вымещая на нем лишь часть своей обиды, но Джено кажется, что от такого отчаяния юноша мог бы и проломить этот несчастный стол. — Думаешь, это любовь? — спокойным тоном спрашивает Джено, немного заставая Донхека врасплох. Любовь… Столь громкое слово. Действительно ли это то, что младший чувствует к Минхену? Неуверенность окутывает его, но даже сейчас это слово кажется ему лучшим объяснением его эмоций, хотя он и не осмелится сказать это вслух. — Слишком рано говорить о таком, — краснея, отвечает тот, однако пару секунд спустя чуть тише добавляет: — Но я мог бы… любить… Будь у нас больше времени. Вот только у них его больше нет. Оно ускользнуло от них словно песок сквозь пальцы, и не дало и шанса их пылающим чувствам на выживание. Джено кивает и поджимает губы, чувствуя абсолютную беспомощность из-за страданий друга: помочь Донхеку сейчас никто не в силах. Видеть его в таком состоянии тяжело, но все, что он может сделать, это быть рядом, пока ему не станет лучше. Он обвивает рукой плечи младшего и прижимает его к себе, почти шепча: — Ты будешь в порядке, — и краем глаза замечает мокрые пятна от непрошеных слез на джинсах Донхека, но молчит, чтобы не делать хуже. На долю секунды ему даже кажется, что это он виноват во всем: ведь именно он познакомил Донхека с Минхеном, привел его, настаивал на их сближении, хотя и младший был категорически против, но с другой стороны у Джено есть странное ощущение, будто так распорядилась сама судьба, и он лишь сыграл уготованную ему в этой истории роль. И что-то ему подсказывает, что она еще не закончена.— 橙子 —
Наблюдая за отцом, Минхен подмечает, что он совсем не изменился за несколько лет. Он так же задумчиво хмурится, потирая подбородок, когда пытается выяснить причину поломки какой-либо техники или машины. Все, как и раньше, когда они жили вместе, одной семьей. Витая в собственных мыслях, Минхен лишь молча подавал отцу нужные инструменты для починки заклинившего откидного верха его кабриолета. — Ты какой-то задумчивый, — замечает отец, устало смахивая прядь волос с лица, — обычно ты рад поездке в Канаду, — но Минхен в ответ лишь пожимает плечами, поэтому мужчина добавляет: — знаешь, Эмили так обрадовалась, когда услышала, что ты приезжаешь. Но вопреки его ожиданиям, от Минхена не следует никакой реакции. Отец подозрительно прищуривается: — Марк, ты слушаешь? — Да… я тоже жду встречи с ней, — отстраненно отвечает ему сын. Мужчина хоть и подолгу не видится с Минхеном, он достаточно хорошо знает его, поэтому ему не составляет труда заметить, что тот слишком рассеянный не без причины. Что-то его сильно тревожит — это очевидно. Но вот что? — Знаешь, Марк, есть вещь, о которой я жалею, — начинает рассказ отец, — одна женщина была любовью всей моей жизни, и я эту любовь по глупости променял на свои амбиции. До этого невнимательный Минхен вдруг оживляется и почти возмущается, подумав, что ему намекают на Эмили: — К чему ты это? — Ни к чему. Просто делюсь жизненным опытом, — усмехается отец, закручивая гайки в машине. — Я тогда уехал учиться в столицу, а она осталась в другом городе, моем родном. Я был молод, умен, всегда добивался успеха, получал то, о чем мечтал, но в конце концов понял, что все, что я приобрел, не смогло заменить мне любимую женщину, — мужчина улыбается воспоминаниям, но улыбка эта горько-сладкая. — Когда я вернулся, было слишком поздно что-либо менять: не успев дойти до ее дома, увидел ее с ребенком на руках и другим мужчиной рядом. Минхен поджимает губы и кладет отцу руку на плечо, сочувствуя ему, а мужчина продолжает свою историю: — Я очень ее любил, не передать словами. Никогда не забуду это чувство. В мире не было человека, который бы понимал меня лучше нее, но я оставил ее, и это навсегда будет моим самым большим сожалением. — А что… — неуверенно начинает Минхен, не зная, хочет ли слышать вообще ответ на мучающий его вопрос. — Что насчет мамы? Ты не любил ее? — Любил, и люблю до сих пор. Но не так. И с каждым годом я все больше понимал, что в любой момент готов был броситься к той женщине обратно, только бы она позвала. Мне было невыносимо жить с этой мыслью, с ощущением, что я обманываю твою маму, потому что она не заслужила такую несчастную жизнь и такого никудышного мужа, — с каждым словом мужчины починка машины все больше им забывалась, и инструменты уже несколько минут лежали без дела. — Я не мог продолжать обманывать ее… и себя, поэтому ушел. Груз за свои ошибки я должен нести в одиночку. Слышать такое, несомненно, больно. Минхену обидно за маму, ведь в одном отец прав: она действительно не заслужила такого. Но и отца ему жаль: прожить всю жизнь, постоянно помня о своей роковой ошибке, наверное, очень тяжело. Худшее — юноша в этой истории узнает себя. Он и представить не может, что когда-либо его сердце сможет отпустить Донхека. — Но знаешь, как бы я ни жалел… что было, того уж не вернуть. Зато у меня есть ты, и тебя бы я ни за что не променял, — мужчина вдруг улыбается, похлопывая сына по спине, и просит: — передай мне гаечный ключ на тринадцать миллиметров. Минхен послушно передает инструмент отцу и затем спрашивает: — Зачем ты мне это рассказал? — Ты слишком рассеянный и задумчивый. Мне показалось, тебя что-то тревожит. Возможно, держит тут. Но если это не так, то не забивай голову, а если наоборот, то лучше послушай старика: не упрямься, подумай дважды, что тебе действительно дороже. Юноша смущается тому, насколько очевидно его шаткое состояние отцу, но все же отмахивается: — Спасибо за совет, но я правда в порядке. Мужчина глядит на него боковым зрением с прищуром, оценивая, не лжет ли ему сын, но понимает, что не стоит слишком наседать, поэтому решает оставить его в покое и переводит тему: — Ну, все, вроде теперь должно работать, как надо. Минхен забирается в кабриолет, заводит мотор и нажимает на кнопку для открытия крыши: та без проблем поднимается, и мужчина довольно смеется, заставляя улыбнуться и сына. Все-таки не все в этой жизни можно починить, поэтому иногда приходится о последствиях переживать намного больше, чем хотелось бы. Никто не способен прожить, не совершая ошибок, но некоторые из них все же стоит избегать. Единственный компас в принятии сложных решений — сердце, и каждый выбирает сам, верить ему или нет.— 橙子 —
Вертясь перед зеркалом, Джемин неуверенно осматривает себя в непривычном образе: строгий черный костюм, совершенно не сочетающийся с его веселым, игривым характером. Он поворачивается, и недоуменно глядя Ренджуну в глаза, спрашивает: — Как я выгляжу? Юноша первые несколько секунд после того, как ему задали вопрос, может только стоять с приоткрытым ртом и хлопать ресницами: он не единственный удивлен сейчас. Он подходит ближе, восхищенно осматривая младшего, и говорит: — Как завидный жених, — а затем от внезапного осознания широко раскрывает глаза и вздыхает: — боже, да ты словно из дорамы про богатого сына директора компании вышел. Только… кое-что нужно изменить. Он тянется руками к волосам Джемина, стремясь поправить ему прическу, придать ей легкую небрежность. Закончив свои махинации и оценивающе посмотрев на результат, Ренджун встречается взглядом с юношей и тут же, к своему удивлению, смущается. Он до сих пор не привык к этим любящим глазам Джемина, до сих пор не может поверить, что он — их причина. Ему кажется, что все это — какой-то слишком длинный и слишком хороший сон. Вечеринка, где одни взрослые, не представляет для двух будущих выпускников никакого интереса, и Джемин искренне рад, что Ренджун сегодня с ним. Поначалу они лишь тихо сидят в углу на небольшом диване, едва касаясь друг друга коленями, и младший рассказывает про каждого родственника все, что знает, дабы немного скрасить их скучное положение. — Это дядя Тэгун, он очень хмурый и неприветливый человек, а вон там тетя Соен, она всегда больше всех напивается и ведет себя… порой неприлично, — на ухо Ренджуну шепчет Джемин, а затем вдруг хитро ухмыляется и добавляет: — Кстати говоря, думаю, никто не заметит, если мы украдем бутылку для себя. Что думаешь? Ренджун удивленно глядит на Джемина: — Тут столько людей… Как ты собрался незаметно стащить бутылку? Джемин только недовольно фыркает, не сомневаясь в собственном успехе: — Шампанское, надеюсь, устроит. Смотри и учись. Юноша непринужденным шагом приближается к столу, на котором стоит несколько пока еще не открытых бутылок шампанского, и подходит к той самой тете Соен, видимо, надеясь заговорить ей зубы. Он низко кланяется, а затем о чем-то начинает с ней беседу, лучезарно улыбаясь и заставляя женщину восхищаться его учтивостью и приговаривать о том, какой он приятный и воспитанный юноша. Ренджун с легким чувством тревоги наблюдает за действиями младшего, не представляя, как он вообще намеревается что-то стащить у всех на виду. Вдруг скатерть съезжает со стола, из-за чего все бутылки летят на пол, а Джемин дергается вперед, как бы рефлекторно, надеясь их поймать, из-за чего вино в бокале тети Соен неудачным образом оказывается на его пиджаке. Она тут же принимается извиняться перед ним, но уже изрядно напившись, она начинает громко смеяться, привлекая внимание людей вокруг к себе. Джемин тут же стягивает с себя пиджак, чтобы через него вино не просочилось на рубашку, и присаживается, начиная составлять обратно на стол бутылки, которые, к счастью, не разбились. Одну из закатившихся под стол он незаметно прячет в своем пиджаке, а затем поднимается и вновь мило улыбается женщине, убеждая ее в том, что она не виновата и ничего страшного не произошло. Джемин возвращается к Ренджуну с улыбкой на лице, зная, что никто вокруг не заметил его маневра, даже он. Это подтверждают следующие слова старшего: — И чему я должен был научиться? Как испачкать свою одежду? Или очаровать взрослых женщин? — насмешливо спрашивает он, сложив руки на груди, и глядит на растекшееся красное пятно на белой рубашке младшего. Джемин прикладывает палец к своим губам, призывая Ренджуна молчать, и кивает головой в сторону лестницы на второй этаж. Недоверчиво смотря юноше в глаза, старший все же поднимается с дивана и следует наверх за ним. Они закрываются в просторной спальне, в которой находится отдельная ванная, Джемин вытаскивает спрятанную ото всех бутылку из пиджака и показывает ее Ренджуну, лукаво улыбаясь. — Говорил же, что получится. — Ты просто нечто, — отвечает старший, следя взглядом за Джемином, направившимся в ванную, чтобы хоть немного отмыть вино с рубашки. Младший спешно стягивает с себя испорченную одежду и бросает в раковину, замачивая водой и начиная усердно тереть запачканное место. Ренджун опирается на дверь в проходе, и, сложив руки на груди, наблюдает за действиями Джемина и еле заставляет себя оторвать взгляд от его тела, когда встречается с ним в зеркале взглядом. На заднем фоне играют песни, идущие на музыкальном канале по телевизору, и хотя они лучше, чем старые песни, играющие у взрослых на нижнем этаже, юноши не уделяют музыке особого внимания. Зато друг другу — достаточно. При тусклом свете настольной лампы они целуются лежа на кровати, и снимая с губ сладкий привкус почти допитого ими шампанского. Рубашка Джемина висит на стуле, высыхая, а Ренджун все так же полностью одет. Младший резко переворачивается и уже через мгновение нависает над Ренджуном, не знающим теперь, куда деть свой взгляд и самого себя. Снова это красивое подкачанное тело перед ним, а его обладатель хитро улыбается, не давая и шанса отвертеться. — Оденься, — выдает Ренджун и, не придумав ничего лучше, отталкивает Джемина от себя. Тот разочарованно вздыхает и падает рядом, но затем придвигается близко-близко. Он аккуратно тянет галстук старшего, немного ослабляя, и спрашивает: — А тебе не жарко? — он заглядывает Ренджуну в глаза томным взглядом, заставляя того тут же вновь смутиться. Джемин ведет рукой по его рубашке вниз к брюкам, оставляя на губах очередной поцелуй, но старший отворачивается: — Я пока не готов, — на выдохе произносит он. — Тем более здесь нельзя. Джемин мгновенно отодвигается, немного чувствуя вину за то, что чуть не пошел против воли Ренджуна: — Знаю, прости. Мне с тобой и целоваться хорошо. И даже бы просто держаться за руки меня устраивало. Или вообще ничего. Мне хорошо, когда ты просто рядом. Ренджун улыбается слишком бурной реакции младшего, хотя он и благодарен ему за понимание. Тем не менее он снимает с себя пиджак и расстегивает верхние несколько пуговиц рубашки: — Здесь и правда немного жарко. И я не против поцелуев, так что не надо так далеко от меня ложиться, — и, сказав это, Ренджун двигается ближе к Джемину, наклоняясь к его лицу и оставляя между ними небольшое расстояние. Младший улыбается, глядя юноше в глаза, и обхватывает его руками, заключая в крепкие объятия. — Будь моя воля, никогда бы тебя не отпускал, — тихо произносит Джемин, смотря на Ренджуна очаровывающе-теплыми глазами. — А ты не отпускай, — шепчет в ответ старший. Они глядят друг на друга пару секунд, после чего оба громко смеются, понимая, как забавно сейчас звучит то, что они говорят. — Мы будто главные герои в фильме. И хотя им многое еще предстоит преодолеть, сейчас им достаточно того, что они имеют, чтобы быть счастливыми. Герои фильма или нет, они наконец-то нашли свои дороги друг к другу — и это самое важное.— 橙子 —
Крупные хлопья снега кружат в воздухе, медленно опускаясь на землю под тусклым светом желтых фонарей. За окном жуткая метель, плохая видимость — дальше пары метров совсем ничего не видно. Минхен скучающим взглядом обводит улицу, понимая, что сегодня он ни в какую Канаду при таких погодных условиях не улетит, хотя пока что сообщений о переносе рейса не поступало, и скоро уже нужно будет выезжать в аэропорт. Как назло, когда он и так больше всего сомневается, теперь будто бы сама судьба оттягивает момент, чтобы дать ему больше времени обдумать свое решение. Но вещи уже небрежно закинуты в чемодан, билеты куплены, а Минхен остается непреклонен — нет больше смысла гнаться за тем, что от него вечно ускользает. Хотя и погода не совсем располагающая, юношу посещает желание выйти на улицу и вдохнуть полной грудью холодный январский воздух, почувствовать, как ветер сбивает с ног, последний раз ощутить сеульскую метель, несравнимую с той, что будет его ждать в Канаде. Что же теперь для него «дом»? — Минхен больше не уверен. Или может, кто?.. Он садится на крыльцо дома, достает из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. Привычно затягивается, выдыхает и понимает — он не может просто уехать, оставив за собой недомолвки. Ему хочется высказать Донхеку все, что он думает, хотя бы раз объяснить свои чувства, но ему вечно что-то мешает — глупые обстоятельства или собственная трусость. Он никогда не был хорош в выражении чувств словами и старался проявлять заботу действиями, поэтому, думает он, окажись он сейчас лицом к лицу с Донхеком, не смог бы и слова из себя выдавить. Вдогонку этой мысли ему приходит в голову идея: письмо. Он достает телефон, недолго думает, как начать сообщение, и затем набирает: «Сейчас сижу около дома, недавно начался снегопад, от скуки наблюдаю за ним, и мне вдруг это напомнило тот день, когда мы с тобой были у реки. Совет на будущее: никогда не подходи к воде, даже к замерзшей, что бы ты туда ни уронил. Ты меня ужасно напугал тогда. Новый телефон ты купишь, а жизнь нет. Мы скоро отправляемся в аэропорт. Даже не верится, что я лечу домой… хотя, если честно, я уже и не знаю, что считать домом, хаха. На самом деле я пишу это тебе не для того, чтобы поговорить о погоде. И возможно, это сообщение покажется тебе странным, но я хочу сказать кое-что важное, что не успел сказать тебе раньше. Помнишь, ты спросил, что бы было, если бы ты был на месте Еын? Так вот, у меня не было к ней чувств. Никогда. Меня тянуло к ней, но я не мог полюбить ее. Я думал, может, я не способен на любовь? А потом Джено привел меня к вам. Хватило одного твоего взгляда, и я не мог перестать думать о тебе весь день. Боже, я засыпал, думая о твоей улыбке. Глупо, да? Поэтому ты бы никогда не оказался на ее месте. Ты напоминаешь мне о лете, даже в такую метель. Ты столь же нежен, как июньские рассветы, столь же ярок, как июльские закаты, такой же теплый, как августовские дожди; чист, как голубое небо при полуденном солнце, окутывающий своей любовью подобно легкому прибрежному ветру. Я знаю, тебе бывает трудно, и ты порой думаешь, что ты не самый лучший человек, но я разглядел в тебе безграничную доброту и заботу по отношению к людям, которые тебе дороги. И ты проницательный, честный, иногда прямолинейный… хаха, особенно со мной. Но мне нравится это в тебе. Мне вообще много что в тебе нравится, но если я буду перечислять, мне не хватит времени. Ты наверняка не помнишь, но в ту ночь, когда я забрал тебя из парка после твоей ссоры с отцом, ты спросил: «о чем бы ты подумал, если бы знал, что в следующую секунду умрешь?». Я тогда ответил, что о том, что не успел сказать людям, но не договорил. Может, я слишком серьезно отнесся к этому вопросу, но я хочу ответить сейчас. Есть кое-что, о чем я не хочу жалеть: о недосказанности между нами, о своем молчании, потому что на самом деле я так много всего хотел сказать. Не хочу до конца жизни жалеть о том, что не признался в этом. Поэтому, Донхек… Я люблю тебя. Люблю каждой клеточкой своего тела, так сильно, насколько это возможно. Люблю тебя каждую секунду в каждом пространстве и каждой плоскости. Люблю в каждой вселенной, в которой мы встретились. Ты — самое удивительное, что когда-либо со мной происходило. Ты показал мне, что я способен любить. Может, в другой вселенной у нас получилось бы преодолеть все эти преграды, но в этой, наверное, уже ничего не изменить. Прости, если доставил неудобства этим сообщением или сказал что-то глупое, это просто мои мысли вслух. И спасибо за все, всегда твой Минхен» Юноша и сам не знает, на что он надеется и надеется ли вообще. Чтобы Донхек остановил его? Или наоборот, чтобы он совсем ничего не ответил? Минхен убеждает себя, что это обыкновенное сообщение, отправленное совсем не для того, чтобы что-то изменить, а чтобы поставить точку, и совсем не важно, какой он получит ответ. Но надежда в его сердце, кажется, до последнего не хочет гаснуть, хоть юноша того и не признает; упрямо ведь решил для себя все. Сказать, что сердце Донхека пронзило острой болью, стоило ему увидеть уведомление о сообщении от Минхена — не сказать ничего. Оторванный от попыток пересмотреть Человека-Паука, чтобы хоть немного поднять себе настроение, он дрожащими пальцами открывает личный диалог, удивляясь количеству написанного. С каждым прочитанным словом его сердце бьется все чаще и так и норовит вырваться из груди. Слезы невольно скапливаются в уголках глаз, скатываясь по щекам и оставляя жгучие, едва не кислотные следы. Больно, больно, больно! Каждая строчка пропитана искренностью, непринужденностью, будто бы отправитель рассказывает о какой-то ерунде, а не признается в глубокой, серьезной любви. Донхек на несколько секунд отрывается от чтения, чтобы перевести дух и думает, как сильно ему сейчас хочется ударить Минхена, накричать на него. Как он может так поступать с ним? Как смеет так легко писать подобные вещи? С губ юноши срывается всхлип, стоит ему дойти до конца сообщения — руки по-прежнему дрожат, сердце колотится, а слезы неконтролируемо продолжают стекать по щекам. «Твой Минхен». «Твой, твой, твой» — прокручивает у себя в голове Донхек, не веря в то, что эти слова действительно станут прощальными. Сейчас он не желает ничего на свете сильнее, чем оказаться рядом с Минхеном и обнять его. И раз Минхен еще не отправился в аэропорт, значит время есть. Донхек, ведомый привычной для него импульсивностью, спешно одевается и вылетает в коридор, чуть не снося хлопочущую по дому маму. Она не успевает даже спросить, куда юноша направился в такой поздний час, так как он, надев ботинки и накинув куртку, лишь говорит «Скоро вернусь!» и мгновенно захлопывает за собой дверь. Взгляд мамы упирается в забытую шапку, мирно лежащую на полке, и она понимает, что Донхек выбежал зимой на улицу в метель без головного убора. Она, давно привыкшая к пылкому нраву и бурному характеру сына, лишь ворчит себе под нос: — Хорошо, что хоть капюшон у куртки есть… Главным препятствием является поимка такси — в такую погоду это оказывается делом нелегким, однако, как думает впоследствии Донхек, сами небеса сжалились над ним, поэтому он смог поймать такси всего через несколько минут после того, как вышел из дома. И хотя он был уверен, что успеет, подъехав к дому Минхена, Донхек осознает, что все было напрасно: свет в доме не горит, несмотря на то, что в такое время хотя бы в одной комнате он должен быть — по меньшей мере какая-нибудь настольная лампа, которая дала бы понять, что дом не пуст. Звонок в дверь тоже не увенчивается успехом, и в этот момент Донхек совершенно не знает, что ему делать и чувствовать — глубокое разочарование растекается от самого сердца к каждому закоулку его тела. Это конец. Он не успел. И только сейчас, окончательно потеряв шанс увидеть Минхена еще хотя бы раз, он в полной мере осознает, как глубоко любит его, как сильно желает быть с ним и никогда не отпускать, заботиться о нем с той же причастностью; слушать его рассказы о физике, Канаде, детстве, любимых фильмах; дарить ему так много любви, как он того заслуживает. Только сейчас, когда утратил всякую возможность на это. Как глупец он стоит застыв камнем напротив чужого дома и смотрит в пустые окна, усердно смахивая непрошеные слезы; плакать зимой на улице — не лучшая из идей. Погруженный в темноту своего отчаяния, Донхек даже не замечает звука приближающихся к нему шагов. Только когда его взору предстают чьи-то броские черные ботинки, особенно заметные на белом снегу, он понимает, что не один — и поднимает взгляд в ту же секунду. Он настолько же рад, как и удивлен, видеть Минхена, но в голове огромная куча вопросов, на которые он не может сейчас ответить в силу туманности сознания. «Почему он не в аэропорту? Почему тогда в доме не горит свет, если он тут? Что он делает на улице? Может, это сон? Или у меня галлюцинации от горя?». Их взгляды наконец встречаются: у Донхека в глазах огонь переплетается с отчаянием и обидой, у Минхена — практически невозмутимое спокойствие и лишь отблеск удивления от неожиданного визита младшего. Он подступает ближе к нему и тянется руками к капюшону, заботливо натягивая его юноше на голову: — Зачем ты здесь? — спрашивает он с той же невозмутимостью, будто бы испытывает Донхека. — Я видел сообщение, — все, что юноше удается выдавить из себя в ответ. Он начинает злиться, видя, как Минхен пытается изображать уверенность и непринужденность, будто бы совсем не он написал то сообщение, будто между ними все по-старому. Но как раньше уже быть не может. — Знаешь, ты мог бы просто ответить в переписке, — пытается отшутиться Минхен, но его голос слегка дрожит, выдавая едва ли заметное волнение. Донхек действительно застал его врасплох. — Так что ты хотел сказать? Но младший молчит, не решаясь что-либо произнести. Да сейчас он и не смог бы ничего сказать. Он лишь хмуро рассматривает лицо Минхена, пытаясь понять, почему тот строит из себя холодного принца. Не дождавшись ответа, старший говорит: — Пойдем внутрь, там поговорим, — и сразу же разворачивается в сторону дома, избегая смотреть юноше в глаза: еще чуть-чуть и тот разглядит, поймет, что Минхен всеми силами держит на лице маску спокойствия, потому что если он даст волю чувствам — не сможет остановиться. И глядя в спину Минхена, на то, как он уходит, Донхека охватывает внезапный порыв смелости. Он делает пару шагов вперед и обнимает старшего со спины, утыкаясь лицом ему в затылок. Минхен замирает на месте, чувствуя, как в груди мгновенно разливается тепло от прикосновений юноши. И Донхек чувствует то же самое, что и всегда: уют, тепло, нежность, будто бы он находится дома, но сейчас к этому ощущению добавляется стойкое чувство, которое ранее в силу обстоятельств и своей незрелости он не мог вполне осознать — чувство любви, такой, которая постоянна в своем проявлении; любви, которая совсем не напоминает пожар, а скорее реку, вечную, текучую, размеренную. — Останься, — тихо срывается с уст Донхека. Но это не просьба. Он не просит остаться на самом деле: знает, что это бессмысленно, что он уже ни на что не повлияет. Нет, он совсем не просит… дело лишь в том, что не будь он уверен в своих чувствах, он бы не сказал этого. За этим словом скрывается совершенно другое: он признается в любви. И Минхен это понимает. Юноши поднимаются в комнату старшего, и Донхек узнает, что электричества в доме нет по одной простой причине — погодные условия, а у родителей наметились срочные дела в связи с задержкой рейса, поэтому они уехали. Донхек с сожалением подмечает, что в комнате Минхена стало пусто и почти не осталось ничего от него самого. Все слова вдруг забываются, и между юношами даже повисает какая-то непривычная неловкость. Сейчас они не знают, что сказать друг другу, ведь слова ничего уже не изменят. Донхек понимает: это их последние часы вместе, и его слова не заставят Минхена поменять решение. Сейчас они словно чужие люди смотрят друг на друга, будто ничего между ними никогда и не было. Младшему так хочется, чтобы все это было длинным, кошмарным сном, чтобы он проснулся на следующий день после тех самых посиделок у Джемина дома, когда впервые поцеловался с Минхеном; проснулся и сказал ему, что не хочет ничего забывать, что он тоже что-то чувствует. Но все это — реальность, последствия одного, казалось бы, незначительного на тот момент решения. — Может, останешься? Уже довольно поздно, и там такая метель… — спрашивает старший, сам не понимая, зачем делает это, ведь каждая лишняя секунда проведенная вместе заставляет их все больше страдать. — Я отвезу тебя утром домой. Донхек пожимает плечами, вполне довольный приведенными Минхеном аргументами — домой ему сейчас и вправду не хочется. Почти не разговаривая друг с другом, каждый думая о своем и одновременно об одном и том же, они умываются, меняют одежду на более комфортную и ложатся в кровать. В комнате стоит мертвая тишина, едва прерываемая почти неслышным дыханием юношей, и практически абсолютная темнота: лишь отголоски лунного света иногда проникают сквозь занавески и тучи. Донхеку совсем не спится. Неизвестно, сколько он пролежал на спине, глядя в потолок, но ему кажется, что даже Минхен уже давным-давно заснул. Младший поворачивает голову набок, чтобы убедиться в этом, и встречается с умиротворенным, спокойным выражением лица старшего. Вдруг с его лба спадает прядь челки и слегка щекочет ему нос — он недовольно морщит нос во сне, на что Донхек тихо-тихо усмехается, думая о том, насколько порой непривычно очаровательным бывает Минхен. Он тянется пальцами к его волосам, чтобы их поправить, нежным движением поднимает выбившуюся прядь, но тот начинает только еще больше хмуриться и наконец открывает глаза. — У тебя чуткий сон, — шепчет Донхек и ему не удается сдержать улыбку из-за сонного взгляда Минхена. — Почему не спишь? — хрипло спрашивает старший, пальцами проводя по щеке юноши. Младший ничего не отвечает, но думает: «Как я могу потратить последние часы рядом с тобой на сон?». Невесомые касания холодных пальцев на мягкой коже Донхека заставляют его вопреки всем приятным ощущениям прикрыть веки и судорожно выдохнуть. Минхен нежными движениями водит рукой по лицу юноши, не отводя взгляда от него. Каждое взаимодействие порождает невидимые импульсы, словно на местах соприкосновения возникают разряды тока. До Донхека не сразу доходит, что Минхен так запоминает его черты, но когда это осознание приходит к нему — это уже не просто искры, это — словно схватиться влажными руками за оголенный провод. Минхен действительно его запоминает, и Донхеку больно режет по сердцу мысль: когда-нибудь он его забудет. Жизнь будет продолжаться, возможно, они встретят других людей, влюбятся и даже не вспомнят друг о друге через много-много лет, о том, как не могли поначалу даже находиться вдвоем в одном помещении без колких замечаний, а позже не желали отпускать из своих объятий. Донхек не хочет этого настолько сильно, и отчаяние сейчас рвет его душу в клочья, но он молча глотает обиду и позволяет рукам Минхена касаться его лица. — Как думаешь, что с тобой будет через десять лет? — спрашивает юноша, стараясь прочувствовать каждое прикосновение старшего к своей коже, чтобы оно не прошло мимо его сознания и хорошо отпечаталось в памяти. — Буду работать у отца, наверное, — отвечает Минхен, поджимая губы. — Не могу загадывать настолько далеко. — А насчет… — Донхек замолкает, не зная, как спросить правильнее. — Может, у тебя будет семья? — Боюсь, это предугадать вообще невозможно, потому что мне кажется… — старший прерывается, передумав заканчивать фразу. «…что я никогда не полюблю кого-то так же сильно». Наверное, глупо так считать, когда ты еще молод и впереди целая жизнь, но ничего с этой мыслью он поделать не может. — Не важно. Просто никто не знает, что будет в будущем. Вполне удовлетворенный ответом Донхек хмыкает и переворачивается на спину, вновь устремляя взгляд в потолок. — Не хочу, чтобы наступало утро, — тихо произносит он, не решаясь посмотреть на Минхена. Время всегда идет слишком быстро, наперекор желаниям людей, когда хочется, чтобы оно замедлилось, и мучительно медленно тянется в ожидании. Минхен вздыхает и обвивает руками Донхека, прижимая его ближе к себе. — Прости, — шепчет он, будто бы извиняясь за скоротечность времени, как если бы мог его контролировать. Младший в ответ молчит: после этих слов он ощущает лишь большую обиду, но позволяет Минхену продолжать обнимать себя. Он знает, чувства между ними ничего не меняют и не имеют веса в ситуации, в которой они оказались. Минхен не может подвести свою семью, не может отказаться от своей прежней жизни только лишь потому, что полюбил кого-то в месте, которое даже не считает домом. Если бы Донхек мог, он бы никуда его не отпустил, но впервые в жизни ему не хочется быть эгоистом — он хочет, чтобы Минхен был счастлив, даже если это где-то далеко от места, где находится Донхек. Может, в любви не всегда счастливые концы, какой бы сильной она ни была?—
Минхен просыпается совершенно один от стука в дверь, противоположная сторона кровати уже давным-давно остыла, а подушка выглядит так, словно никто на ней этой ночью и не спал. Следов присутствия Донхека в комнате не осталось, и сонное сознание юноши на секунду даже допускает мысль, что все произошедшее вчера ему приснилось, но аккуратно сложенная на тумбе записка говорит об обратном. Минхен раскрывает маленькую бумажку и читает: «Удачного полета. До встречи :)». Слова такие простые, но невольно заставляют улыбнуться. Жаль только, что встретиться снова им уже вряд ли удастся, хотя мысль об этом отзывается уж слишком болезненным уколом в сердце. Мама Минхена, по всей видимости только зашедшая домой, заглядывает в комнату, предупреждая о том, что пора собираться в аэропорт. Юноша сонно потирает глаза и в ответ лишь кивает, поднимаясь с кровати. Он подходит к балкону, отодвигает занавески и наблюдает поистине удивительную картину: все деревья, машины, здания, фонари — все укрыто толстым снежным одеялом. Это зрелище так напоминает ему о том, как выглядит зима в Канаде, что кажется, будто сама погода сейчас не хочет его туда отпускать, поэтому решила принять облик совсем другого климата, дабы удержать Минхена в Сеуле. Прикрыв занавески, он выходит из комнаты, спускаясь на первый этаж. На кухне юноша встречает родителей и, устало вздохнув, произносит: — Нужно поговорить.—
Холодное, почти морозное утро и Донхек, одиноко бредущий по улицам без шапки, вдыхающий свежий воздух полной грудью. С каждым шагом он все дальше от Минхена, и красная нить, до этого связывавшая их судьбы, все больше натягивается под натиском расставания и готовится разорваться. Голова Донхека свободна от мыслей: он уже ни о чем не переживает, не жалеет, ничего не боится. Лишь непередаваемая боль застилает все его сознание, наполняет собой все его нутро. Он потерял самое важное, и теперь ему придется учиться жить с этим. Принять, что все закончилось так же глупо, как и началось. Войдя в квартиру, Донхек встречает маму, чье лицо тут же принимает обеспокоенное выражение, стоит ей увидеть слезы сына, собирающиеся в уголках его глаз. Ничего не говоря, женщина тянется рукой к щеке юноши, мягким движениям оглаживая кожу. Но вопреки успокоительному действию маминой любви, Донхеку только еще больше хочется расплакаться, поэтому он, чувствуя, что не может справиться со своими эмоциями, крепко обнимает маму, мелко дрожа и ища в ней тепло, которое хотя бы немного облегчит его страдания. Как тот холодный, молчаливый Минхен, проявлявший заботу ненавязчивыми действиями, а не словами, постоянно куривший, чтобы расчистить мысли и заполнить их сигаретным дымом, с побитыми костяшками на руках, с пристрастием к бессмысленным половым связям; как тот Минхен оказался таким нежным и верным, таким глубоким и рассудительным, будто всегда знающим, как правильно поступить — Донхеку еще очень и очень до этого далеко; как он оказался таким добрым человеком, чье сердце наполнено бесконечной любовью, хотя всегда казалось, что он мрачен и любовь его совсем не волнует? Как он оказался самым важным, что есть в небольшом мире Донхека? Женщина нежно гладит сына по спине, шепотом приговаривая, что все обязательно будет хорошо, но слезы так и продолжают стекать по щекам Донхека, обжигая кожу. Ему так больно, что хочется вырвать себе сердце и закопать где-нибудь в темном лесу, где его больше никто никогда не отыщет. И пусть оно обрастет мхом, превратится лишь в кучку клеток, разложившихся под землей — зато больше никто не потревожит и не разобьет его.