Океан и Деградация

Темнота отступает. Разум медленно выплывает из тумана подсознания, и ясность возвращается. Потолок. Белый, местами его покрытие дало трещину. Взгляд фокусируется на нем, постепенно разбирает мелкие недочеты поверхности, прогоняя остатки искаженности. Картинка медленно формируется. Дышу влажным воздухом. На сухом языке оседает привкус медикаментов. Осторожно поворачиваю голову, расслышав краем уха гул. Окно. Створки плотно закрыты, но почему-то странные звуки доносятся до меня. Вполне возможно, это шум внутри моей головы. Ничего не отрицаю, состояние крайне неприятное. В подобном мне приходилось пребывать первые пару лет в лечебнице, когда меня приковывали к кровати ремнями, пичкая успокоительными, что превращали мой разум в растение, а тело — в невесомую субстанцию. Ощущение похожее. Но вслед за ним не возникает страх. Физически и морально истощена. Не способна проявлять и давить из себя эмоции. Лицо каменное. Взгляд тяжелых глаз равнодушен. Пялюсь в окно. На бледное небо. Который час? Что за день? Вздох слетает с сухих губ. Воспоминания наплывают волнами, но ни одно из них не расталкивает мои чувства. Остаюсь безразличной, взглядом затронув запястье руки, выдернутое из-под теплого одеяла. Изучаю. Сжимаю и разжимаю пальцы. Пытаюсь чуть дернуть на себя. Наручники звонко ударяются о железный подголовник кровати. Прикована. Почему наручниками? А. Я же… в человека стреляла… Кладу голову ровно, выдавив в потолок: — Черт… — и прикрываю веки, попробовав шевельнуться. В правой ноге отдает резкая боль. Выстрел в бедро. Я сделала это, дабы сохранить рассудок и прогнать из себя Деградацию. Наверное, поэтому ощущаю себя такой опустошенной. Физическое недомогание. Чем больше проходит времени с пробуждения, тем больше на теле возникает болезненных точек. Но никак не реагирую на дискомфорт внешне. Смотрю в одну точку на потолке. Ни о чем не думаю. В ушах продолжает гудеть. Колени щиплет. В спине ломит от ушиба. Дергаю прикованным запястьем. Лязг наручников вразумляет. В глазах мелькает разумность. Что с Диланом? Не успеваю разразиться тревогой, как в палату без стука входит молоденькая медсестра. Завидев меня, она как-то неловко переминается с ноги на ногу, прижав к груди мобильный телефон, и также мгновенно выскальзывает из помещения, поселив внутрь меня серьезную напряженность. Что происходит? Несколько минут нахожусь в тишине. Сознание не вырабатывает мыслей. Тело отдает пульсацией, словно оно — одна большая язва. От бледного света рябит в глазах. Дверь вновь открывается. Я обращаю безразличный взгляд на вошедшего высокого полного мужчину в форме полицейского. Не местной. Он не здешний. С недоверием наблюдаю за его перемещением и даже хмурю брови, когда незнакомец встречается со мной взглядом, довольно жизнерадостно улыбнувшись: — Добрый день, мисс Оушин, — берет стул, придвинув ближе к кровати. — Как самочувствие? — интересуется, присев на край с какой-то папкой в руках. Моргаю, тупо соображая. Сердце участило удары. Но я по-прежнему не чувствую ничего определенного. Через распахнутую дверь в палату входит Эркиз. У меня буквально мурашки по коже бегут от трепета, вызванного появлением человека, которого я знаю. Немного приподнимаю голову, оторвав от подушки, и издаю тихий стон, после вновь упав обратно. Шум в ушах усиливается. Эркиз выглядит не так воодушевленно. Он словно безликое привидение приближается к кровати, встав у тумбы, и дарит мне какой-то… сочувственный взгляд. От которого глотка сжимается, а мне и без того с трудом удается дышать. Вновь дергаю ладонью. Наручники. Смотрю на Ричарда. Он отводит глаза с тяжким вздохом. Мой больной разум начинает осознавать. — Думаю, вы понимаете, почему я здесь, — мужчина в форме странно весел. Он листает содержимое в папке, бегает глазами по информации и кивает ей, продолжив говорить под моим пристальным наблюдением: — Не переживайте. Показаний свидетелей достаточно для обвинения. Дыхание перехватывает. В очередной раз. Невольно дергаю руками. Наручники издают противный звон. Эркиз на меня не смотрит, а мужчина одаривает улыбкой: — Ваш отец обязательно сядет. Выдыхаю, но как-то без доверия. Постоянно поглядываю на Ричарда, ожидая зрительной поддержки. Но он молчалив. И суров внешне. Меня это пугает. — Как раз снова откроют его дело. И… — полицейский хочет продолжить, но Эркиз наконец открывает рот, вежливо перебив мужчину: — Можно я? — Да, конечно, — указывает на меня ладонью, позволяя доктору продолжить. Внимательный взгляд примерзает к небритому лицу Ричарда. Он поправляет ворот халата с таким видом, будто тот его душит, приседает на край кровати, ко мне всем телом, и укладывает свой блокнот на колени, ручку втиснув в карман на груди. — Тея, — начинает, и по тону голоса я всё окончательно понимаю, а потому абстрагируюсь, старательно удерживая эмоции в глотке. Мужчина поднимает на меня тяжелый взгляд, с нежеланием переходя к делу. — Ты содержалась здесь под нашим присмотром. По итогам реабилитации, тебя должны были либо определить в иной отдел для дальнейшего лечения, либо, в наилучшем случае, при согласии обеих сторон, позволить продолжить реабилитацию, проживая в семье опекуна. Но, учитывая ситуацию… — оглядывается на полицейского, скованно дернув пальцами край кожаного блокнота. — Ответственные за тебя врач и социальный работник по правилам обязаны забрать тебя обратно, прервав реабилитацию, — его взгляд примерзает к моей шее, а мой — к его. Мы не смотрим друг другу в глаза, тем самым желая утаить всё то, что чувствуем. — Поскольку твоя жизнь была подвержена опасности. Это повлечет за собой некоторые трудности в дальнейшей работе, — откашливается, запнувшись, и вовсе его глаза перескакивают вниманием в сторону окна. — Вот, как они считают. И, словно я не понимаю причины, ставит меня перед фактами: — Твои физические показания не улучшились, — машинным тоном проговаривает. –И ты стреляла в человека. Глотаю ком, взглядом врезавшись в потолок. — В качестве обороны, — ободряюще напоминает полицейский. — Да. Но… — Эркиз теперь имеет возможность смотреть на меня, ведь я предпочитаю сверлить взглядом пустоту над собой, избегая любых раздумий. — Твое личное дело… играет против наших возможностей. Не слушаю. Всё и так ясно. Я не хочу этого осознавать. Иначе… Сжимаю прикованную ладонь в кулак. …сойду с ума. — Ты вернешься в лечебницу, — голос Эркиза топором рубит грудную клетку. Я в любом случае, должна была бы вернуться для серьезного осмотра. Только в мои планы входило скорейшее возвращение и переход на второй этап реабилитации. А теперь… Сдавливаю губы. Никаких эмоций, Тея. Не позволяй себе пасть духом. Теперь меня отбросит в самое начало. Ведь мое здоровье ухудшается. Ведь я стреляла в человека. — Но не в тюрьму, — полицейский вновь вставляет свое. — Это уже плюс, верно? — и не обращает внимания на недовольный взгляд Ричарда, который качает головой, оставив при себе возмущение, и склоняется ко мне, коснувшись плеча ладонью: — Тея. Никаких эмоций. Никаких эмоций. Сглатываю. Стиснув зубы. — Ты сильная, так? Ты дала отпор. Если бы ты осталась слабой, ты бы позволила ему забрать себя. Глаза горят. Першение в глотке вызывает давление. Никаких эмоций. Никаких эмоций. — Ты не убила себя, — сжимает мое плечо. -Ты сильный человек. Никаких эмоций. Никаких эмоций. Слезы выступают на глазах. Не моргаю, дабы они там и остались и к черту высохли. Никаких. Эмоций. Это меня убьет. — Несмотря ни на что, не сдавайся. Никаких… Губы заметно задрожали. Рванный вздох сорвался через нос вместе с мычанием. Сжимаю веки. Гребаные слезы растекаются по щекам, призвав меня отвернуть от присутствующих голову. Слава Богу, Ричард не пытается меня успокоить. Он не акцентирует внимания на моем состоянии. Он просто продолжает говорить со мной: — Хочешь, я проведу к тебе Роббин и Дилана? Упоминание этих людей вызывают еще больший всплеск. Я ртом ловлю воздух, чуть запрокинув голову, и пытаюсь вжаться носом в подушку, повернуться набок, но тело не слушается. — Вообще, — полицейский прерывает Ричарда, — мне выдан указ никого не допускать к пациентке. Эркиз явно хочет надавить на человечность, но я, сквозь давление в груди, дергаю лицом, отрицательно качнув головой: — Не надо, — хрипло шепчу, пытаясь зарыться под одеяло, спрятаться от реальности, в который раз раздавившей меня. — Не хочу видеть… — замыкаюсь, подбирая, наверное впервые, самые верные слова, — как им грустно. Хнычу, чувствуя, как Ричард успокаивающее поглаживает меня по голове, стараясь держаться менее эмоционально: — Хорошо, — хмурится. — По правде говоря… позволить тебе и Дилану встретиться, было бы ошибкой. Резко оглядываюсь, красными от слез глазами врезавшись в лицо Эркиза, и с уже открытой тревогой задаю терзающий меня вопрос: — Что с ним? Ричард отгоняет показное равнодушие. Он натягивает на лицо сдержанную улыбку, дабы внушить мне положительный настрой и уверить в своих словах: — С ним всё будет в порядке. Поверь. Теперь он точно будет в порядке. Мозг дает сбой. С болезненной вспышкой я прихожу в себя и также резко вновь углубляюсь в темноту, утеряв связь с реальностью. Затем снова. И снова. Каждый раз — чертовски пугающий и выматывающий. Будто клетки гребаного серого вещества старательно вспыхивают огнем, помогая мне пробудиться, но быстро тухнут, погружая обратно во мрак. В конечном итоге, физическая боль становится тем маяком, что помогает мне отыскать выход из паутины бессознательности. Фокусируюсь на ощущениях, полностью отдаюсь им, несмотря на невозможность терпеть. Мычу. Попытка выгнуться, дабы унять боль в животе, — с громким стоном возвращаюсь в былое положение. Открываю глаза. Темные пятна. Закрываю. Открываю… Все плывет, переливается серостью. В голове — Ад. Пульсирующий, горящий Ад. Громко втягиваю кислород носом и разжимаю веки, наконец, сумев разобраться, что меня окружает. Палата. Нетрудно догадаться, когда часто бываешь в этих бледных стенах. Омерзение застревает в ребрах, щекоча внутренний органы. Тошнота. Неестественная обездвиженность. Не могу пошевелить. Ничем. Даже голову не оторвать от подушки. Шаги. Эхом разносятся по помещению, врезаются в ушные перепонки, заставив меня скорчиться. Края глаз до сих пор плывут, а потому вижу знакомое лицо женщины расплывчато. Роббин. Напряжение еще сидит в груди, но, благодаря ей, мне удается выдохнуть и прикрыть веки. — Если ты чувствуешь себя нехорошо, это нормально, — Роббин умеет поддержать. И как её только в медсестры пустили? Укол в изгиб локтя. Я вяло распахиваю веки, попытавшись чуть наклонить голову. Вижу, как Роббин, отогнув край одеяла, вводит тонкое острию мне в кожу. — Что это? — ничего не чувствую. Будто всё мое тело — один большой камень. Неподвижный и лишенный способности ощущать что-либо. — Витамины, — Роббин поправляет капельницу и еще раз проверяет, нормально ли расположена игла. Морщусь, попробовав пошевелиться. И тут же отдает резкая боль в боку, заставившая меня глубоко вдохнуть и осторожно занять былое положение. Дикий дискомфорт моментально рассеивает дымку, и мой взгляд беспорядочно цепляется за лицо женщины, с мраморным выражением фиксирующей что-то на табличке над кроватью. — Где Тея? — мой голос прорезается. Но ясность ума вдруг меркнет. Странное тягущее тепло расползается под кожей, замедляя мое дыхание. — Тише, — Роббин держится равнодушно, что настораживает, но не отступаю, продолжив выпытывать из неё информацию. Она выстрелила в себя. Эта дура пустила пулю в свое бедро. Они оказали ей помощь? Она же херова слабачка! Для неё гребаная простуда — болезнь смертельная! — Мы были д-дома, — пытаюсь вспомнить и хочу чуть приподняться на локти, но руки не сгибаются. Что-то крепко держит их в одном месте, но я виню в этом неспособность свободно двигаться. — Дилан, лежи, — мать давит мне на плечи, заставив опустить голову на подушку, и заглядывает в глаза. — Всё хорошо, — я слышу, как звучит её голос, вижу, как она смотрит на меня. И потому мгновенно осознаю, что что-то не так. Дергаю рукой. Одной. Затем второй. Намерен согнуть ноги в коленях, опереться ладонями на кровать, занять другое положение, но продолжаю лежать пластом. Пялюсь в потолок. Затем на Роббин. Та почему-то отходит на шаг от кровати, с хмурой печалью уставившись в ответ. — Что происходит? — обескуражено шевелю губами, не мигая, не выражая иных эмоций, только шок. Игнорирую боль, повторив попытку дернуть руки. Что-то крепко сдавливает запястья. Догадки. Но я отказываюсь верить. Секундная агрессия внезапно затихает. Мышцы словно растекаются, теряя напряжение. Мои старания выдернуть руки из хватки кожаных ремней больше не так резки и наполнены яростью. Я уверен, меня приковали к чертовой кровати! Прикончу всех этих уродов. Это совершенно не смешно. В конце концов, под молчаливым наблюдением Роббин, я врезаюсь затылком в подушку, глубоко дыша ртом и смотря в потолок с легким прищуром, ведь даже глаза наливаются пульсирующей болью и нежеланием видеть этот бледный свет. Я засыпаю? — Что ты мне вводишь? — паника затихает. Остаются отдаленным эхом стучать отголоски гнева. Сердце размеренно бьется. И такое спокойствие меня пугает. — Что ты делаешь? — веки слипаются. Роббин сдержанно вздыхает, нервно переплетая пальцы своих ладоней. Не могу сфокусировать взгляд. Силуэт женщины то и делает, что расплывается, лишь на секунду обретая четкость. С дрожью в мускулах лица удается нахмуриться: — Где Тея? — еле шевелится язык. Что за херню мне вводят — в мыслях вопрос звучит с интонацией утверждения. Не могу видеть, но чувствую, как холодная ладонь Роббин ложится на мой горячий лоб. Она нервничает. Пальцы влажные. Прикрываю глаза. Могу только дышать. — О ней позаботятся, — её голос звучит эхом, я хватаюсь за него, как за единственное, что может удержать меня в здравом уме. -Эркиз хочет добиться разрешения перевести Тею в лечебницу, которой руководит его знакомый, — голос тише. — Чтобы с ней уж точно ничего не приключилось. — О чем ты? — мой разум не сразу анализирует информацию, так что реагирую с опозданием и не так яростно, как хотелось бы. — Что ты несешь? — тон ровный, сбивающийся на шепот. Попытка дернуть руки — Роббин давит на мои локти: — Ты сейчас сделаешь себе хуже. — Роббин. Что это? — я должен кричать, но голос ниже и тише. — Развяжи. Немедленно! — удается рявкнуть, но толку — ноль. Это тупо лишает меня сил. — Тея отправится обратно, — Роббин не смотрит мне в глаза, сквозь пелену размытости я могу разглядеть в её взгляде скорбь, но женщина внешне не выдает эмоций. — Мы не можем никак повлиять, — и, будто боясь, что я опять попытаюсь закричать на неё, тараторит: — Но я пообещала ей, что… тебе будет оказана помощь, так что… — Отцепи эту херню! — агрессия вмиг расползается по организму, воспламеняет его и дарует силы для борьбы. Резкими рывками пытаюсь избавиться от ремней на руках и ногах. Роббин отходит от кровати, смиренно и ровно, даже строго продолжая: — Ты будешь проходить курс лечения от зависимости, — и на том ставит точку, отвернувшись, чтобы выйти из палаты и не видеть меня таким… умалишенным. — Стой! Блять, ты совсем рехнулась?! — кричу, но лекарство начинает действовать с новой силой, покрывая рассудок туманом. — Ты не имеешь права! — последняя возможность ругнуться в спину Роббин. Женщина подходит к двери. Мое бессилие порождает отвратительные эмоции на лице. Морщусь, осознавая, насколько слабость окутывает меня, и упираюсь макушкой в подушку, чуть запрокинув голову: — Мама. Пытаюсь смотреть на неё, но в глазах вновь пляшут темные пятна. Женщина останавливается напротив двери. Мычу, заерзав плечами, дабы отогнать вялость, распространяющуюся по телу: — Мам. Пожалуйста. Роббин не оборачивается. Стоит ко мне спиной. Не могу понять, насколько сильно она напряжена и что на самом деле чувствует в данный момент. Она сбегает. Открывает дверь, выходит в коридор и оставляет меня одного, утаив свои эмоции. Сдавливаю мокрые веки, сквозь зубы процедив: — Черт возьми. Издаю противный стон, завершением которого становится не менее отвратительный всхлип. Лежу. Слабость. Не чувствую пальцев. Контроль. Я должен контролировать ситуацию Но не могу даже контролировать тело Всё это происходит. Всё это правда происходит. Больше не раскрываю век, ведь вижу одно огромное черное пятно, затмившее бледный свет. И через мгновение сопротивления мой рассудок истрачивает себя.

***

Я не верила людям. Полагала, им всем поистине плевать на меня, на мое выздоровление, а их главной целью было — получить за работу со мной деньги. А помогут они мне или нет — дело, не стоящее лишнего внимания. Мною долгие годы правила ненависть к лицемерию, которое я видела в каждом человеке, работающем со мной. Их улыбки и слова, сквозящие наигранностью. Они окружали меня — гребаный маскарад из лживости. И нет ничего удивительного в том, что я не верила и тем людям, кто действительно был заинтересован во мне. Сижу в инвалидном кресле. Нет, ходить с костылем я могу, но тело слишком истощено, поэтому медсестра помогла мне одеться, медбрат посадил в кресло и вместе с полицейским и Эркизом спустил на парковку больницы. Мы молчали по пути к лифту, молчали в лифте, молчали, выходя на улицу. Такую же приятно серую и пасмурную. В воздухе стоят знакомые ароматы, так полюбившиеся мне своей тоскливостью. Хвоя, океан, дождь. Небо мятое, выглядит грязным и висит слишком низко, или мне так кажется? Смотрю вверх, пока медбрат везет меня к припаркованной машине. Пытаюсь запомнить всё детально, чтобы рисовать картинку одинокими ночами в своей голове. Там, куда я отправляюсь, небо другое. Опускаю голову. Рассматриваю знакомую иномарку, рядом с которой крутится инспектор. Плохо помню эту женщину. Она показалась мне крайне нервной и раздражала постоянной болтовней. Рядом с ней стоит мой соцработник. Женщина, которую я знаю с самого прибытия в лечебницу. Уже много лет. И к которой относилась, мягко говоря, недоверительно. Но теперь я понимаю, что она — один из тех людей, кто пытается мне помочь. Она прошла со мной через многое, терпела дерьмовое отношение, которым я одаривала её. И она вновь здесь. Как константа. При виде которой я могу расслабиться. И не испытывать такой сильный страх. — Привет, — женщина в бежевом пиджаке и темных брюках поправляет локон светлых волос. Широко улыбается, но улыбка все-таки отдает печалью. — Давно не виделись, — наклоняется, чтобы осторожно приобнять меня за плечи, ведь знает, как нехорошо я реагирую на телесный контакт. — Ты выглядишь гораздо лучше, — выпрямляется, заглядывая своими голубыми глазами в мои. И, наверное, поражаясь тому, что я не проявляю негатив по отношению к ней. Даже во взгляде. Смотрит на меня с каким-то пониманием. Сочувствием. Словно она сама не рассчитывала забрать меня отсюда с целью возвращения в лечебницу. Остаюсь внешне спокойной и собранной. Киваю в знак приветствия, чем сильнее тревожу соцработницу, но она не успевает уточнить, как я себя чувствую, ведь к ней подходит Эркиз, откашлявшись для привлечения внимания: — Извините, миссис Уитокем? Женщина встает прямо, подтянув вниз края пиджака, и с широкой улыбкой протягивает доктору ладонь, пока инспектор нервно покуривает в стороне, не желая участвовать в происходящем. Насколько я знаю, она здесь лишь для того, чтобы зафиксировать и подтвердить подписью факт моего отъезда обратно. — Я доктор Эркиз, — Ричард пожимает её ладонь. Смотрю в асфальт, фильтруя мысли. Ладони сцепляю на коленях, накрытых пледом. Ни о чем не думаю, понимая, что эмоции не помогут. Как бы сильно меня не терзало внутреннее страдание, оно никак не повлияет на действительность. Я возвращаюсь в лечебницу. Чтобы начать всё с начала. Моргаю, приоткрыв губы. Уныние царапает ребра. Прикрываю веки, мысленно настраиваясь на шум природы, чтобы Деградация не накрыла серостью разума глаза. — Вот и познакомились, — моя соцработница приятно улыбается, — а то все через посредников общаемся. — Вы получили мое письмо? — Эркиз резко перескакивает к волнующей теме, озвучив её шепотом, когда мимо беззаботно проходит полицейский, обращаясь к инспектору — женщина косится на него с презрением, явно не желая трещать о чем-то вроде «погоды». Почему-то такой простой по натуре характер мужчины вызывает на моем лице неяркую улыбку. И да, я вижу, как мисс Уитокем (вдруг осознаю, что не знаю, как её зовут) удивленно косится на меня, но отвечает без задержки, таким же наигранно таинственным шепотом: — Насчет перевода? Да. Я изучила информацию. Знаете, думаю, это неплохое место, — не прислушиваюсь. Лучше отстраниться. И просто отдаться на растерзание ситуации. — Тем более, Тее на пользу сменить обстановку. Я добьюсь от судьи перевода. И смену ответственного врача, — наклоняется к Ричарду, хмыкнув. — Он мне тоже не по душе, — щурится. — Люблю блондинов. Опять уголок губы дергается в улыбке. Она такая беззаботная, а я считала её простоту глупостью характера. Ричард пытается держаться на одной волне с женщиной, дабы заполучить её расположение и добиться дальнейшего шанса на сотрудничество. Мистер Эркиз тоже делает что-то для меня. — Мой друг, глава этой лечебницы, мистер Боу, блондин, — с намеком уточняет. — И не женат. Они смеются. Уитокем искренне и открыто, а Эркиз притворяется, но выходит неплохо. — Тогда я приложу максимум усилий. — Постарайтесь. Медбрат получает сигнал от полицейского и подвозит мое кресло ближе к машине. Скорее всего, она принадлежит инспектору, которая всем видом демонстрирует свое нежелание выполнять свои должностные обязанности. А ведь ей, по правилам, нужно доставить меня, полицейского и мисс Уитокемобратно. Это… долгий путь. Очень. Уже предвкушаю её раздражение. Мужчина помогает мне встать. Боль в бедре терпимая. Наверное, потому, что я неправильно отношусь к физическим недомоганиям. Сажусь на край сидения, не смотрю в сторону больницы, избегая появления страдальческих эмоций. — До свидания, — мисс Уитокем прощается с Эркизом, склонившись надо мной. — Тея, скажи «спасибо» и попрощайся. — Спасибо. До свидания, — проговариваю монотонным голосом, взглядом уткнувшись в свои колени, пока сажусь ровно, упершить вниманием в спинку сидения. Чувствую на себе взгляд Ричарда. Мисс Уитокем обходит машину, заняв место рядом со мной, инспектор недовольно валится на сидения водителя, а полицейский, не прекращая попытки установить с недоступной ворчуньей контакт, садится рядом спереди. За всем этим полезным шумом, заглушающим мои собственные тревоги, я не замечаю, как Ричард подходит к распахнутой дверце машины, присев на корточки, чтобы заглянуть мне в лицо: — Еще увидимся? — вопрос. Невольно встречаюсь с ним взглядом, ощутив, как слабнет выражение моего лица. Хорошо, что Роббин не сумела заставить себя выйти и попрощаться. Думаю, а из задних дверей больницы на парковку выходит женщина в форме медсестры. Она встает у края крыльца, не ступая вниз, складывает руки на груди и пристально смотрит в нашу сторону. Перевожу на неё внимание. Зрение у меня плохое, но могу ощутить, какими эмоциями наполнен её взгляд, что выражает лицо, хотя она всячески пытается сдерживать проявление эмоций. Поднимает одну ладонь на уровень лица. Привычный жест приветствия теперь означает прощание. Эркиз не дожидается моего ответа. Встает, закрыв дверь, и отходит назад, обернувшись на Роббин. Женщина продолжает стоять на месте, когда полицейский прощается с Ричардом, и машина трогается с места. И тут мое сердце замирает. Когда взгляд, наполнившись осознанностью, цепляется за лицо мисс О’Брайен. До тех пор, пока автомобиль не сворачивает к спуску на дорогу, и угол обзора больше не позволяет мне видеть больницу. Бесчувственно застываю взглядом. Сверлю им стекло окна, о которое начинают разбиваться мелкие капли моросящего дождя. Я люблю дождь — Так… — мисс Уитокем пристегивает меня, стараясь не задевать бедро правой ноги. — Удобно? — поднимает глаза. Не поворачиваю головы. Смотрю на ровный строй хвойных деревьев, окружающих трассу, по которой несется автомобиль. Полицейский продолжает действовать инспектору на нервы. Но удивительным образом игнорирую их голоса, полностью погрузившись в созерцание открывшегося вида: океан. Серый. Чуть приспускаю стекло окна, вдохнув аромат соли, и с тоской упираюсь головой в сидение, сохранив голову отвернутой от салона. — Не переживай, — женщина рядом говорит со мной мягко. Я никогда не замечала этой теплоты в её голосе. Наверное потому, что Деградация уверила меня в невозможности хорошего отношения со стороны других. -Я сама не в восторге. Так долго выбивала тебе место на реабилитацию, лишь бы подальше от этих уродов держать. Ничего. Уверена, загадочный блондин мистер Боу нам понравится, — шепчет, вынув из сумки блокнот, и протягивает мне. — Твои вещи погрузили в багажник, — зачем-то напоминает. — Я помню, как ты раздражена, если не рисуешь, — улыбается немного нервно, напоминая о моем поведении. Смотрю ей в глаза. И не чувствую отвержения. Неуверенно беру её блокнот и карандаш. Кладу на колени, нервно почесав шею: — Спасибо. Не представляю, каких усилий стоит этой женщине воздержаться от шока, вызванного моим поведением. Моим нынешним поведением. Она отмирает и улыбается, сев ровно и приняв участи в бессмысленном разговоре полицейского и инспектора. Ехать нам долго. Надо как-то себя развлекать. Прижимаюсь к сидению, вновь взглянув в сторону океана. Ровно дышу, бесцельно исследуя горизонт. В груди продолжают терзать эмоции, но, наверное, благодаря препаратам, которыми меня напичкали, умело совладаю с собой, расслабившись под успокаивающим прибоем воды, криком чаек и шумом ветра. Чувствую себя пустой, но в мыслях теплится огонек, который ни за что теперь не погаснет. Я не позволю. Конечно, этого следовало ожидать. То, что я могу не справиться. От желания умереть — к желанию добиться свободы. Иной. Приоритеты изменились, и, если бы не Кошмар, уверена, я бы справилась. Сжимаю карандаш пальцами, чуть нахмурив брови, и взираю на океан суровым взглядом. Я росла в чертовом рабстве. Мое тело продавали. Разум пичкали наркотиками. Но я сбежала. Я пережила колонию для таких же ублюдков, каким являюсь сама. Выжила в приюте, в котором правила ни для кого не писаны. Попала в лечебницу с добродетелями, которые старательно внушали мне мысль о собственной никчемности. Но я выжила. И наградой получила возможность почувствовать себя иной, понять, какого это — жить нормально. Встретила людей, которые почему-то верили в меня и интересовались мной. Которые нелепо верили в мою внутреннюю силу. И я действительно оказалась сильнее, чем могла себе представить. Спасла себя. Спасла Дилана. Цель — добиться освобождения путем смерти. Деградация. Цель — добиться освобождения путем работы над собой и завершения реабилитации. Океан. Новая фикс-идея. Новое стремление, благодаря которому я буду существовать. Вернуться сюда, в Северный Порт, но уже самостоятельным и свободным человеком. Прикрываю веки, дабы прочувствовать присутствие Демона внутри. Мне не избавиться от него. Он — часть меня, мое прошлое, но ему больше не будет подвластно контролировать мою жизнь. Я даже вдруг проникаюсь какой-то любовью к Деградации. Она — это я, ребенок, запертый в затхлой комнате, в которой с ним творилось множество… отвратительных вещей. Касаюсь пальцами груди, одолевает легкая аритмия. Разжимаю веки. Всё еще океан перед глазами. С тоской смотрю на него, напряженно дернув уголком губ. У меня есть цель Боль всё еще ядовито терзает глотку. Слезы кипят в глазах. Но я полна сил и стремлений. Я сделаю всё, чтобы отца посадили, чтобы он получил по заслугам, всё расскажу в суде, о чем так долго молчала. Он никогда не выйдет из заключения. И приложу все усилия, дабы добиться своего освобождения. Нервный уголок дрожащих губ ползет выше, но натянутая улыбка не влияет на печальное выражение лица. Надеюсь, и Дилан постарается для себя. И ради возможности вновь встретиться со мной. Главное, что я поняла, находясь здесь, в иной атмосфере, среди людей с другими взглядами на окружающую реальность, так это то, что в этом мире есть множество вещей, ради которых стоит выбрать Океан.