***
— Знаешь, он всегда умел привлекать людей. Фрэнк откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее, и скрестил руки на груди, внимательно слушая. — Я его насквозь видел всегда. В нём не умрёт ещё долго маленький ребёнок, ловящий на улице муравьев и сажающий их в банку, чтобы развлечься. А то, что бедные насекомые потом подыхают от недостатка воздуха и пищи… — парень потушил сигарету прямо об язык, сплюнув в сторону, и шутливо развёл руками, криво усмехнувшись, —… никого, знаешь ли, не волнует. Это не проблема веселящихся детей. Это проблема муравьишки. Воздух вокруг задыхался, и Айеро закрыл глаза, чувствуя, как ему не хватает в лёгких разучившегося насыщать кислорода. Грудную клетку сдавливало, и он не спал третий день. Прискорбно. — Думаешь, я с ума схожу? — собеседник Фрэнки рассмеялся. — А ведь он людей всегда изнутри сжирал. Они для него были и будут бесполезными букашками, которые нужны лишь для удовлетворения потребностей того, кто якобы стоит выше их всех, — он презрительно фыркнул. — Таковым Джерард считает себя. — Зачем ты всё это рассказываешь мне? — голова раскалывалась, и это было обидно. Обидно было, когда глаза закрылись и Айеро на миг потерял связь с реальностью, но это было поправимо — он сделал глоток из банки с пивом, смочив пересохшее горло, и стены перестали расплываться. Сфокусировать зрение было не сложно, но человек напротив просто усмехался, склонив голову набок, и Гуль подумал, что хочет ударить его о стену лицом и руками в его крови придушить Уэя. Разговоры о нём вызывали неприязнь. Он сам её вызывал. Тем, что дышал. — Неужели тебе не нравится слушать о том, кому ты, будь он чуть благосклоннее к тебе, грязные ботинки бы вылизал, лишь бы он твоим стал? — говорящий усмехнулся. Он тоже казался неприятным. Всё вокруг осточертело. — Я говорил это, пока ты не окунул меня под холодную воду. Забудь, — Айеро отмахнулся, чувствуя, что пиво кислое и раздражает. — Если хочешь рассказывать о нём, то продолжай. Мне плевать. — Я хотел сказать, чтобы ты был осторожнее с ним. Он и тебя сожрёт, если окажешься уязвим. Пустота внутри, знаешь ли, радовать не может, — парень сощурился. В нём всё было не то, но всё похоже, и Фрэнк — да, чёрт побери — сходил с ума. — Джерард ненавидит эмоции. — Людей он тоже ненавидит, — хмыкнул Гуль, закусив губу, чтобы нечаянно не ляпнуть лишнего. Всё сгущалось и досаждало. Его сносило этим порывом ветра. — Я о нём могу рассказать даже то, чего ты точно не знаешь и не слышал никогда. Хочешь? — он закурил вновь, слегка наклоняясь к Фрэ. — Он у меня весь, как на ладони. — И что же? О чём ты хочешь меня уведомить? — слегка осипшим голосом спросил Айеро, пальцами массируя ноющие виски. Он терялся во всем этом, не слыша и половины из того, что с усмешкой говорил его собеседник, и это не значило, что он не хотел слушать. Просто крови оставалось совсем немного. Слегка. И дергало разодранную чужими ногтями руку. Он даже мысли формулировал, как сумасшедший. Просто в лёгких и под кожей засел прочно чужой запах, и Фрэнки хотел отмыться. Не произносить и не слышать. Блядский мальчишка. Его бы полным именем, которым так гордится, и к чёрту. Фрэ мутило от одной мысли, что чёртов Пойзон дышит с ним одним воздухом. Было бы намного легче, если бы можно было придушить капризную шлюху. Сдавить хрупкую шейку, да посильнее, и слушать, как воздух становится не их. Была в этом во всём какая-то извращенная прелесть — Фрэнк ненавидел эти сны, но, засыпая, не раз ловил себя на том, что предвкушает новую порцию отвращения. Ему не нравилось происходящее. Он не хотел видеть гримасу боли на лице Джерарда, как полагал ранее. Ему не нравилось слушать, как он захлебывается. Не заводила его кровь на собственных руках. Не заводили мысли о том, что сердце потаскушки перестанут биться, а в лёгкие больше никогда не поступит новая порция воздуха. Ему нравилась покорность. Подчинение. Ему нравилось, когда Уэй терял самообладание, потому что тогда он раскрывался перед ним. Видеть следы своих губ и рук на его теле. Замечать засосы и синяки, оставленные им. Рассматривать отпечаток собственной ладони на заднице Уэя. Он хотел, чтобы Джи хотя бы иногда становился его личной — пусть он ею и был практически, но — блядью. Ловить с его губ стоны, предназначенные Фрэнку. Разглядывать царапины на спине от ногтей Пойзона, который во время слишком страстного секса всегда начинал царапаться. Безупречный… ничтожный, но безупречный. Гуль запутался, но знал одно — власть пьянила. Сносила крышу. И он уже не собирался останавливаться.***
Он не хотел думать о нём. Представлять его точеные черты лица. Чувствовать себя внутри его податливого тела. Целовать его в накрашенные губы. Он ненавидел произносить его имя, потому что оно оставалось на языке и вязко обволакивало всю ротовую полость. Пачкало корень языка. Джерард, блять, Артур Уэй. Сплошная издевка. Насмешка природы, если угодно. Он хотел — он получал. Такова была его мораль. Плоть и кровь. Смысл его существования. Никчёмного или нет — решать уж точно не Фрэнку. Если бы ему сказали, мол, «убей, и тебе ничего за это не будет» — он бы убил. При условии, конечно, что получил бы выгоду от этого. Он любил поджигать и гореть. Любил бить и быть избитым. Он не выбирал — выбирали за него, но блядский сатириазис всегда был доволен. И дышал этим. Если о сексе и цепочке, за этим следующей — он ненавидел заниматься любовью. Трахаться — да. Ебаться — безусловно, да. Но не любовь. От этого слова потаскуху передергивало. Уэй не считал, что положительные человеческие чувства имеют место быть. Он не верил в страх за кого-то. Не верил в нежность. Забота для него была чем-то, что делается ради собственного блага человека, который проявляет участие к другому. Чем-то, что объясняется корыстными мотивами. Джерард считал мораль тем, что придумывают люди ради удобства. Он не верил даже в заповеди. «Не убий», «не укради» — конечно. Этому он следовал безоговорочно. Безукоризненно. Зато смеялся над «не прелюбодействуй», например. Кому это вредит? Для него даже слово «измена» было чем-то эфемерным. «Ревность» — зачем? Он принадлежал сам себе. Искренне недоумевал, когда слышал от кого-то хоть слово, которое указывало на то, что человек может быть чьим-то. «Мой», «собственность» — это было для него чуждо в любых своих проявлениях. Он никому не давал повода думать, что привязывается к людям. И никогда не хотел. Искусственный, он цеплял на себя маски, приклеивающиеся мгновенно к лицу; никто не мог разобрать, где он настоящий. Проблема заключалась в том, что настоящего его просто не существовало. Мальчишка был симулякром. Оригинала не создали, но он никогда не являлся им. Двигался, как кукла. Улыбался, как кукла. Трахался, как кукла. Кто из них был полумертв — никто даже не догадывался. Но это являлось единственным, что их объединяло. Единственным, о чём Фрэнки мог сказать «мы». «Знаете, мы — практически трупы». «Знаете, мы не чувствуем». «Знаете, мы не дышим». И это смело можно было назвать, кажется, первым и последним правдивым фактом, который Айеро знал о Джерарде.***
— Ты слышишь, блять? — он разозлился. Определённо точно — он был зол. Фрэнки видел по глазам. По выражению лица. Когда воздух распирал лёгкие, они оба начинали задыхаться синхронно, и это, оказалось, задевало самолюбие сидящего напротив Фрэ. — Проснись, мать твою, я перед тобой распинаться в пустоту не намерен, — его лицо было маской, и безразличие выделялось через кожные поры вместо пота. — Слишком похожи, — пробормотал Айеро. Похожи и облизывают губы так, будто слизывают с них сперму. В данном случае — кровь. — Что? — переспросил, мгновенно посерьёзнев, парень. — Что ты только что сказал, позволь поинтересоваться? — Вы похожи, блять, — прошипел сквозь зубы Гуль. Его всё ещё мутило, и рвота в горле встала комом. Казалось, выдохнешь — и вместо воздуха выблюешь лёгкие. — Похожи. Чёрт бы побрал вас обоих. — Не смей меня с ним сравнивать, ясно? — его гримаса исказилась, и злоба стала проступать красными пятнами на щеках и шее. — Мой братец — блядская безответственная шлюха, и сдохнет где-то в подворотне лет в тридцать от передоза. Мы разные, ясно? — нервно выпалил Майки, пытаясь сымитировать надменную улыбку. — Родители говорили, что я подаю надежды. А он… Он только в переулках даёт за бабло, переодеваясь в бабское шмотье. — Ты его так не любишь? — потрескавшиеся губы непроизвольно растянулись в ухмылке, кровоточащие и испачканные. — Я с ним трахаюсь. Этого достаточно? — у Уэев это было в крови — уметь делать безразличный вид буквально за пару секунд. Айеро закашлялся. — Понимаешь ли, если мой братишка — дешёвая потаскуха, то почему бы и не воспользоваться этим, верно? — Майки недобро сощурился. В его глазах отчётливо светилось торжество. — Он мне лет с восемнадцати отсасывает. А мне ведь тогда было всего четырнадцать… Представляешь, какой твой возлюбленный мудак? — воздух изломанно захлебывался, напряжённый. Фрэнка ломало вместе с ним, и он, наконец перестав кашлять, поднял мутный взгляд на собеседника. — Не стоит называть его моим возлюбленным, дорогой друг, — Гуль плотоядно улыбнулся, горящими глазами будто сканируя лицо Уэя — каждую эмоцию напрочь. — Он шлюха, не спорю. Но будет моей шлюхой, — Фрэнки помрачнел, видя, как Майки отрицательно качает головой. — Позволь поинтересоваться, а чем ты отличаешься от толпы безликих, с которыми спал мой брат? — парень холодно изогнул бровь, зацокав языком. — Я же пытался предостеречь… Он не церемонится с Телами. Единственный, кто для него не является Телом — я. У нас есть эмоциональная связь, знаешь ли. У вас же — ох, поверь мне, я лучше знаю — даже жалкой пародии на отношения не найдёшь. И ещё… Ублюдок абсолютно точно умеет объяснять своё отношение к подобным тебе. Однажды он мне говорил, что ненавидит, когда кто-то говорит «заняться любовью» по отношению к нему. Не верит он в такое. И про тебя он скажет исключительно «перепихнуться»… «Потрахаться» ещё, вероятно. «Поебаться»… Не более, — Уэй бесцеремонно перегнулся через стол и взял с него банку Фрэ, отхлебнув из неё. — Чего ты ожидаешь? Все вы для него — Тела для секса. А Джи для своих партнёров — дырка для слива спермы. Но ты, блять, индивидуальный. Выделиться решил? Забота, уважение? — Майки наигранно засмеялся. — Упаси Господь. Нахуй ему никто не сдался со своей привязанностью. — С чего ты взял, что я что-то чувствую к этой потаскухе? — Гуля трясло, блять, он не должен был идти к брату блядского Пойзона, набухавшись в хлам, да как этот мальчишка смеет предъявлять ему, что он может быть привязан к Джерарду, он не должен… или он прав? — Мне просто нравится его тело. — Идиот, — парень хохотал уже в полный голос, не сдерживаясь, но смех этот казался каким-то сумасшедшим. — Не ты ли мне часом ранее рассказывал, как хочешь, чтобы мой развратный братик-членодевка принадлежал только тебе? Мол, хочу, чтобы этот уебок считал себя моей личной собственностью. Ты действительно когда-то надеялся на это? — в его голосе сквозило едва скрываемое презрение. Айеро поежился. — Или, может, до сих пор? — Фрэнк пробормотал сквозь стиснутые зубы едва слышное «нет, блять, отъебись от меня». И его продолжало шатать. — Перестань претендовать на сердце моего брата. Его у него нет. А руку… Рукой он дрочит моим друзьям, — Уэй хихикнул, словно девчонка. — Не стоит полагать, что ты нашёл того самого. Или просто кончай ему глубоко внутрь и выгоняй из своей квартиры, как это делает большинство, чтобы он потом приходил вымывать сперму ко мне домой, или ищи себе чувствительную девочку. Я предупреждал, что с ним лучше не связываться. И со мной, как видишь, тоже не стоит. — Иди ты нахуй. Ненавижу тебя и всю твою семейку, — прошипел Айеро, резко встав. В горле встрял тошнотный ком, а голова внезапно закружилась, но Фрэнки не обратил внимания на свое отвратительное самочувствие. Хотелось просто размозжить обоим Уэям камнем башку, чтобы они больше никогда не появлялись в его жизни. Пусть даже в тюрьму — плевать. Перед глазами стояло ехидно улыбающееся лицо Джерарда, и Гуль сильно зажмурился, надеясь, что оно пропадёт. Сразу стали вспоминаться те мерзкие сны с его участием, и Фрэнки едва не блеванул, проходя мимо его братишки. — Кстати, передай своей шлюхе… Ему очень идёт вишнёвая помада, — он довольно ощерился, проходя к выходу, но резко развернулся. — Этот манерный ублюдок ведь больше ни на что не способен, кроме как сосать. Так вот. В следующий раз я кончу ему в рот, и сцеловывай с его подбородка капли моей спермы. Если не сглотнет, заставлю с пола слизывать, — Айеро мило улыбнулся, помахав Майки, и, дёрнув ручку открытой двери, выскочил за неё, сразу же согнувшись пополам. Лицо его исказилось в гримасе боли, когда его вывернуло на лестничную площадку желчью, и парень, не церемонясь, сунул два пальца себе в рот, чтобы выблевать всё, что хотелось. Реакция последовала незамедлительно — гортань свело спазмом, и рука, которую он не успел убрать, мгновенно оказалась испачканной. Айеро брезгливо поморщился, вытирая её о брюки, и вызвал лифт, даже не поглядев на лужу рвоты, оставленную позади себя. Пусть Уэи радуются подарочку.