***
Он был чокнутым. Больным на голову, если быть точнее. Наслоение масок не позволяло увидеть того, какой гнилой и грязный он на самом деле, но это действительно было истиной, хоть и верили в это не все, безуспешно пытаясь убедить себя, что мальчик под ними просто гиперсексуален. Нет, серьёзно — он казался таким замечательным на первый взгляд. Выверенным в каждом движении. В каждом рваном выдохе. В каждой фразе, слетающей с его уст. Безупречным. А потом оказывалось, что он просто хочет трахаться. Не трахать даже, но стонать под очередным случайным партнёром, зажимая самому себе рот ладонью, а потом просто молча одеваться и уходить. С потекшей тушью, возможно. На подгибающихся ногах. В измятой рубашке. Он был настолько повёрнут на сексе, что трахался с какими-то незнакомыми Фрэнку людьми в его же подъезде. В сортирах торговых центров. В подворотнях. Он был настолько повёрнут на сексе, что приходил к Фрэнку с размазанной по животу чужой спермой. Красивый до тошноты, Джи мог бы казаться видением. Мраморно-бледная кожа, расширенные почти всегда до нереальных размеров зрачки, чётко очерченные губы, изгибы худого — чуть ли не болезненно — тела… Он был бы, наверное, успешной моделью, если бы захотел пойти в этот бизнес, но предпочёл зарабатывать на жизнь случайными перепихами. Знаете, сложно воспринимать человека, как ангела, сошедшего с небес, когда он развратно стонет под тобой, умоляя ускориться. Когда натягивает твои футболки, мешком висящие на нём, и крутится в них перед зеркалом, а ты потом дрочишь в туалете, уткнувшись лицом в эту футболку, и кончаешь себе в кулак, представляя, что рука на твоём члене принадлежит далеко не тебе. Когда кроет тебя отборным матом, если ты предлагаешь ему остаться на ночь, потому что уже поздно. Он мог казаться красивой куклой, но был просто гиперсексуальным мальчиком, не гнушающимся случайных связей. Половые контакты для него были чем-то обыденным и неинтересным, но практически постоянное возбужденное состояние давало о себе знать. Чего уж там юлить и оправдываться. Он просто был беспринципной сволочной мразью. Да он даже стонал иногда с таким лицом, будто ему всё вокруг наскучило. Будто он выполняет долг совести, а не насаживается задницей на член. Его стоило бы ненавидеть и презирать. Наверное. Хлестать по щекам так, чтобы он скулил от боли и просил прекратить. Делать всё, чтобы ему перестало нравиться происходящее. Фрэнк зачастую думал, что он действительно словно вышел из порно — весь из себя надменный, с припухшими вечно от поцелуев губами и нездоровым блеском в подёрнутых пеленой возбуждения глазах. Безразлично стягивал джинсы, безразлично отсасывал кому-то, безразлично обхватывал ногами чью-то талию. Его можно было распалить, но это являлось чистой похотью, не более. Возбуждением ради него же. Это раздражало. До такой степени, что Фрэнки обессиленно сбивал костяшки о стену, понимая, что не вызывает у Уэя никаких возвышенных чувств. Он и сам не понимал, зачем ему нужно это, но суть была в том, что Джерард оказался тем самым человеком, который был необходим Гулю. Какой-то промежуток времени он даже полагал, что любит Пойзона — извращенной и исковерканной любовью, которая не принесёт ничего хорошего им обоим. Доходящей до абсурда. До одержимости. До иррационального желания полностью и безраздельно обладать и телом, и душой Джи. Потом он начал осознавать, что не умеет испытывать настолько глубоких чувств. Что не должен порочить и опошлять светлое слово «любовь» своей патологичной и болезненной привязанностью. Это казалось безумно смешным — Айеро никогда не думал, что будет долго и упорно рефлексировать, пытаясь понять, что чувствует по отношению к парню, который спит почти со всеми, кого он знает. Ещё больше его вымораживала мысль о том, что, возможно, он такой не один. Возможно, существуют ещё люди, которые мучаются нескончаемо, запивая горе дешёвым пивом, и боятся потерять хоть редкие, но какие-то встречи с Уэем. Мало того, что его тошнило от одной мысли, что с Пойзоном кто-то трахается, помимо него самого, но думать, что возможен вариант, что в эту манерную блядь кто-то влюблён и претендует на роль кого-то большего, чем полового партнёра раз в неделю, было выше его сил. А ещё имелась огромная проблема, которая ещё сильнее доводила Фрэ и заставляла его чувствовать себя глупым и униженным подростком, который тщетно пытается добиться внимания понравившегося человека. Проблема заключалась в том, что трахал не Джи, а его, но он уходил из чужих квартир с видом победителя, а его партнёр чувствовал себя так, будто его грязно выебали и бросили в одиночестве, использовав. И проблемой, безусловно, являлось то, что Фрэнк был, блять, моногамен. Айеро не считал себя обделенным и не страдал поначалу — он мог чувствовать, как Джерарда трясёт под ним. Мог прикусывать его соски. Ощущать, как сокращаются мышцы у него внутри, когда он кончает. Он заставлял Уэя быть своим, а этого дорогого стоило лично для Фрэнки. Он кончал в него — и сам факт этого заставлял его терять самообладание. Сам факт того, кто под ним. Да — Айеро был, бесспорно, моногамен. Но любить — тем более — не умел от слова «совсем».***
Это безумие. Ебаное безумие, сумасшествие чистой воды, чёртова патология, болезнь, опухоль. Никотин в лёгких. Гуля кроет с головой, когда он, тяжело дыша, касается пальцами плеча Джерарда, мирно сопящего рядом, и всхлипывает, зажмурившись. Прячет лицо в ладонях и беззвучно рыдает, поджав колени к груди. Ему хочется кричать — так, чтобы все слышали и знали, насколько Фрэнк Энтони Томас Айеро-младший ебнулся. Бесповоротно и окончательно. Насколько Фрэнки знает, самый сильный приступ паники длится не более сорока секунд, и стоит просто переждать его. Перетерпеть. Дать липким щупальцам страха погладить себя по головке, хваля за покорность и малодушие, а потом выгнать это из своих внутренностей. Когда тебе проедает лёгкие, ты не думаешь о том, что советовал лечащий врач. Ты пытаешься спастись любой ценой, пусть даже и не совсем правильно, а потом, отчаявшись, закупаешься таблетками и глотаешь их, надеясь умереть. Думая о том, что твои мучения кончатся совсем скоро. Подыхаешь в луже собственной рвоты, кала и мочи, корчась в судорогах, и даже в последний момент жизни тебя не отпускает. Смех Уэя отдаётся гулом по всей комнате. Изломанный и наигранный. И Фрэ думает: вот она, пытка. Это — самозабвенное самоуничтожение. Аутодафе, где ты сам с высоко поднятой головой чиркаешь спичкой, заставляя хворост, на котором тебе предстоит гореть, воспламениться. Он косится вбок, ожидая увидеть на кровати спящего Джи, но видит лишь продавленный диван и нетронутую подушку. Едва отпустившая паника вновь нарастает, когда Айеро вспоминает, что Пойзон никогда не оставался у него ночевать — у него начались галлюцинации? Когда тебе жутко, ты не думаешь о том, что советовал лечащий врач. Ты просто закидываешься транквилизаторами или снотворным, искренне надеясь не услышать предсмертных хрипов человека, с которым трахаешься, в сновидениях. Мама говорит: «Загадывай желание на день рождения, дорогой!». Ты желаешь мира во всем мире, заполучить новую модель приставки и внимание понравившейся девочки. Ставишь на то, что мамочка смилостивится и купит хотя бы приставку. Фрэнк ставит на успокоительные и обессиленность после панической атаки. Закрывает глаза и отворачивается к стене, пытаясь не задыхаться. В ушах чертовски сильно звенит, но Айеро старается не обращать на это внимание. Внутренности всё ещё сводит липким страхом, и Гуля знобит, но — ничего особо пугающего, не так ли? Просто мирные детские сны, где он трахает труп Пойзона, которому сам же воткнул нож в живот. И уж лучше бы себе пулю в висок пустил. В комнате нет никого, кроме него, но он отчётливо ощущает присутствие Джи. Пахнет его одеколоном. Его вишнёвой жвачкой. Пахнет им. Фрэ вновь садится в кровати, массируя пальцами ноющие виски, и шумно вздыхает. Циферблат часов светится в темноте красным, показывая без десяти пять, и Айеро закрывает покрасневшие от недосыпа глаза, прислушиваясь к ускорившемуся биению сердца, отдающемуся вспышками боли в голове. Некстати вспоминается пузырившаяся в уголках рта Джерарда кровь и его испуганное выражение лица. Блядские сны. Блядская жизнь. Блядский Пойзон. Фрэнка выедает изнутри нежно и ненавязчиво. Понемногу. Чернотой и копотью. Он не считает себя жертвой стечения обстоятельств — лишь комкает простынь под собой, слепо цепляясь за неё из последних сил, и судорожно всхлипывает. Ему, блять, страшно. К чему это может привести? К чему, чёрт побери? Он растворяется в панике паника растворяется в нём. Ломает. Мамочка не рассказывала тебе, что такое ненависть? Так разреши ему рассказать, каково это. Подумай — что ты будешь ощущать, когда каждый твой орган перестанет функционировать так, как должен? Каков предел? Когда ты не будешь чувствовать физической боли, расчёсывая себе руки? Раздирая ногтями сердце. Представь себе, как ты медленно сходишь с ума. Как по стенам твоей комнаты начинают ползать насекомые, залезая на твоё тело. Царапая лапками нежную кожу. Запутываясь в волосах. Как они забираются тебе в рот и щекочут глотку. Как ты сглатываешь их. Когда тебя обволакивает липким страхом, идея спрятать голову под подушку начинает казаться не такой уж и безопасной, потому что в твои лёгкие не поступает воздух, и ты просто бьёшься в истерике. Припадок — очередная галлюцинация? Или всё действительно так? Ты не знаешь, почему видишь это. От недосыпа выламывает; внутренности скручивает тугим комом, и ты сплевываешь желчью, слизывая повисшую на подбородке нить вязкой слюны. Твои фантазии — лишь у тебя в голове, но ты отчётливо различаешь каждую деталь того, что, как твердят другие, подбрасывает тебе воспаленное сознание. И ты прекрасно понимаешь, что все эти проблемы — лишь из-за того, что ты спишь не больше двух часов в сутки. Но что лучше? Стоит ли засыпать, чтобы проснуться посреди ночи от необъяснимой боли в грудной клетке, придирчиво рассматривая свои ладони, которые только что были запачканы в крови? На которые рвало другого человека недавно съеденным завтраком и хлопьями спермы, свернувшейся от желудочного сока. Ты всё это видишь лишь потому, что не спишь ночами. Но не заставляют ли тебя беспокоиться подобные сновидения? Ты считаешь это нормой? И всё-таки — что-то с тобой не так. Если причину галлюцинаций ты знаешь, то видеть гримасу боли на лице человека, которому ты собственноручно вонзил нож в живот, а потом, задыхаясь, вскакивать посреди ночи, чтобы отмыться от этого — блядская патология. Ты, блять, болен! Если тебя уличат в притворстве — ты можешь просто повеситься, но это будет слишком легко, поэтому борись, сука. Представь себе, что ты нездоров настолько, что блюешь желчью каждое утро. Не отличаешь мир в голове от реальности. Не отличаешь себя от того человека, который в твоих снах убивает единственного, кто вызывает у тебя хоть какие-то эмоции. Представь, — так, чтобы образ ярко вспыхнул перед глазами, — что ты входишь в мёртвое тело до упора. Что судорожно вздыхаешь, когда чувствуешь, как стенки прямой кишки плотно обхватывают твой член, и ускоряешь фрикции, не сдерживая сдавленные стоны. Что дыхание перехватывает, когда ты кончаешь глубоко внутрь, а потом наблюдаешь за тем, как из безжалостно развороченного ануса — ты трахал труп без смазки — вытекает тоненькой струйкой сперма и кровь. Представь, блять, что ты настолько одержим мыслью о том, чтобы этот человек принадлежал тебе, что каждую ночь ты медленно убиваешь его во снах, наслаждаясь его предсмертными хрипами. Явственно осознаешь, что он наконец-то унижен. Наконец-то полностью принадлежит тебе. Что ему не нравится происходящее впервые за всё время, которое вы знакомы. Что стоило просто всадить нож ему в живот, чтобы добиться слез и покорности. Представь себе, что он ползает в твоих ногах, истекая кровью, или бьётся под тобой в истеричном припадке с членом в разъебанной заднице — почему-то сейчас всё ощущается так, будто ты у него вообще первый, и ты наслаждаешься этими ощущениями, игнорируя стоны боли и гортанные вскрики, которые непроизвольно вырываются у него. ТЫ ЖЕ, ЧЁРТ ПОБЕРИ, МЕЧТАЛ ОБ ЭТОМ, ТАК ПОЧЕМУ БОИШЬСЯ? Представь просто, что происходящее нравится тебе. Представь — и захлебнись к чёртовой матери этими образами. Подавись собственной рвотой. Блюй желчью и смейся. Кажется, детка, мы с тобой поменялись ролями — разодранно улыбаюсь теперь я. И если ты ломаешься — то ломайся красиво. Как он в твоих снах.