русский должен умереть

      Лиза закончила обход, поменяв раненым солдатам повязки и вколов снотворное с обезболивающим, и вернулась обратно на свой пост. Она устало опустилась на хлипкий деревянный стул и пододвинула к себе перечень поступивших от Красного креста лекарств. Хотелось спать, но единственное, что девушка могла себе позволить — прикрыть глаза и поставить перед собой открытую бутыль нашатыря, чтобы больше не чувствовать насыщенного запаха крови, ядовито-железного и обжигающего легкие.       Война становилась безжалостнее: изувеченных, обожженных и контуженных каждую ночь прибывало все больше, и медсестры не успевали выписывать солдат, наименее задетых взрывами, только чтобы освободить место для очередного живого трупа. Мертвых выносили десятками в течение всего дня. Наскоро сооруженные носилки еле прикрывались серыми простынями, но каждый, встретивший молодых девочек с сажей на губах, несущих бесформенное нечто, знал, что скрывалось под полотном, и тихо молился, не желая оказаться следующим.       Неред прислушалась, нет ли шума за окном или в коридоре, и выдохнула, надеясь, что ночь пройдет спокойно и им не потребуется срочно оперировать еще одного подорванного солдата, как это было вчера. В перекошенном бараке, гордо называемом госпиталем, царила мертвая тишина, не прерываемая даже дыханием спящих раненых. Иногда ей казалось, что она одна из немногих живых людей в этом месте, что остались только парочка медсестер и носильщиков, роли которых чаще всего совмещались. Все остальные ушли на борьбу с фашизмом и не вернулись.       Лиза подписала документы, проверив, достаточно ли на завтра спирта и антибиотиков, и не придется ли просить выслать еще партию. Практически бессмысленная просьба: дефицит, никто не мог помочь себе, не говоря уже о фронтовиках. Медикаментов оставалось катастрофически мало, приходилось экономить на пожилых и смертниках, не выделяя им необходимых уколов. Иногда она вздрагивала от криков, хриплых и прерывистых, и вздыхала, пытаясь не сорваться: еще один человек, умирающий в муках, которому она не может помочь.       Еще раз пройдясь по коридорам, чтобы убедиться в приличном состоянии солдат, Лиза позволила себе прилечь на своем рабочем месте и всего на несколько минут закрыть глаза, чтобы усталость и звон в ушах ушли, хотя, кажется, это уже стало ее тенью, хроникой, не покидающей даже во сне. Щекой она чувствовала шершавый стол с облупившейся местами краской, и он был сейчас мягче любой перьевой подушки, которую увидеть в ближайшее время не предвиделось.       Ей порой казалось, что отдых ждет только на том свете, и осуществиться это могло в любую секунду. Над их частью с завидной периодикой пролетали чужие самолеты, и Лиза вспоминала молитвы, когда-то произносимые в ее семье, только чтобы ничего не произошло. Этой ночью ей ничего не снилось. Елизавета отключилась, стоило только закрыть глаза: сказалось постоянное волнение и страх. — Лиза, ну, Лизка, — тихо бубнила Света, девятнадцатилетняя медсестра, попавшая на передовую случайно, не пожелав оставаться в родном опустошенном поселке, потряхивая врача за плечо. — Я не спала, — тут же открыла глаза девушка и моргнула, встрепенувшись — сон был недозволенной роскошью и категорически запрещенным на своем посту. Лиза успокоилась, увидев, что это лишь Светлана — милая девушка, довольно смышленая для своего небольшого возраста, которая заменила ей семью, погибшую в начале сорок первого. — Что-то случилось? — Тут от наших парня принесли. Снова мина, наверное, немецкие партизаны рядом обосновались. Пойдем посмотрим, — медсестра зевнула и поправила зеленую сумку на поясе. Лиза кивнула и тут же поднялась на ноги, почувствовав резкую тошноту. Она оперлась на стол и глубоко вдохнула, собравшись с силами и поспешив за девушкой.       Они дошли до койки при входе для экстренного приема тяжело раненых, еще около двадцати минут назад пустой и холодной, а сейчас пропитанной алой кровью, сочившейся, кажется, со всего тела молодого парня, лежащего на каталке. Он был не старше самой Неред, но война заставляла выглядеть стариками даже детей. Рядом с ним стоял его товарищ, выпрямивший спину и отдавший честь фельдшерам, завидев Лизу в помещении. Он был раза в полтора выше медика и гораздо шире в плечах, но выглядел так же устало и серьезно. — Младший лейтенант Кашин! — отчеканил солдат, заставив девушку вздрогнуть и поднять взгляд на его потускневшие глаза. Она тут же посмотрела на искалеченного солдата с оторванными конечностями. У того, кажется, не осталось даже сил кричать от невыносимой боли, поэтому он тихо стонал и иногда дергался, закусывая сухие испачканные губы. — Можно не так официально, — тихо ответила Лиза, все еще не поднимая головы и потряхивая пшеничными волосами, стараясь прикрыть ужас. Вот уже полгода она ежеминутно видит покалеченных, отштампованных войной раненых и погибших, но каждый раз борется с собой, пытаясь подавить вой. Война не входит в привычку. — Сядьте и назовите имя солдата. — Никита Гридин, Ленинградская область, разведывательный батальон, — четко произнес лейтенант, прикрывая горечь бравадой, словно ему не в первый раз приходилось заполнять ведомости в госпиталях.       Лиза едва заметно кивнула, перебазировавшись к столу и записав раненого в журнал, и быстрым шагом направилась за бинтами, потому что содержимого светиной сумки явно не хватало. Когда она вернулась к койке, медсестра уже заканчивала промывать раны, второй рукой придерживая мокрую тряпку на лбу парня и вытирая кровь и пот с его лица.       Света по натуре была невероятно стойким и спокойным человеком, но каждого раненого воспринимала с рвением защитить и вылечить, словно перед ней лежал ее близкий родственник. Она тихо напевала какую-то старую колыбельную, изредка заглядывая в глаза солдату, и, закончив с ранами, села рядом, поглаживая молодого человека по голове. — Я могу чем-то помочь? — шепотом спросил лейтенант, оказавшись за левым плечом врача. Лиза чувствовала себя неуютно, учитывая разницу в росте, поэтому предпочла обойти каталку и поставить на тумбочку бутылку спирта. Взяв марлю, она неопределенно помотала головой и попросила медсестру выйти. — Будете держать его. Только крепко, он не должен дергаться. Можете отвернуться. — Есть, — тут же закатал рукава тонкой формы Кашин, оголяя бледные украшенные шрамами и ожогами руки. Он замялся, не зная, за что можно держать явно умирающего товарища. Сосредоточенно нахмурив брови, он выглядел растерянно и выбито из колеи. Лиза спокойно указала пальцем на наименее пострадавшие части тела, чтобы не сделать еще хуже, и лейтенант послушался.       Впервые за нахождение в госпитале Гридин закричал, когда Неред промывала раны спиртом. На него было страшно смотреть: культи, оставшиеся от некогда сильных рук, пугали, но Лиза видела и куда более противные картины, поэтому с серьезным лицом накладывала повязки на уцелевшие участки, делая это быстро и аккуратно. Единственное, что выдавало ее волнение, это пот над верхней губой и подрагивающие ладони. — Я вколю ему двойную дозу морфина, — спокойно проинформировала Елизавета солдата, направляясь к шкафчику с необходимыми ампулами. Она вздохнула, заметив, что препараты уже можно пересчитать по пальцам, и быстро захлопнула дверцу. — А разве так можно? — нахмурился Кашин, гадая, что это могло значить. Неужели его друг умрет вот так, когда конец войны, кажется, уже близок? — Фактически, нет. Но я не могу позволить ему мучиться до утра. Здесь мы больше ничего сделать не сможем, утром вызовем машину до города, — скорее для себя озвучила врач, вводя белесую жидкость в бесформенный обрубок, некогда являвшийся левой рукой солдата.       Лейтенант замолчал, наклоняясь над лицом бойца своего взвода, и Лиза позволила себе обратить внимание на его внешность. Ярко-рыжие волосы с местами налипшей пылью и грязью свисали на конопатое усталое лицо, с которого Кашин убирал пряди рукой, облизывая обветренные губы. Она опустила взгляд на форму, заметив неаккуратный разрез и потемневшее пятно на груди. — Вы ранены? Вам тоже требуется помощь? — подала голос врач, подбородком указывая на засохшую кровь. — Заживет, — вымученно улыбнулся молодой человек, с удивлением замечая, что совсем забыл про собственную царапину. — Вы и так в госпитале, почему бы не обработать рану, пока она не воспалилась? — фыркнула Неред, потянувшись к своему столу за высушенными и скрученными бинтами. — Садитесь и потерпите, если это порез, то будет жечь.       Кашин усмехнулся и кивнул, откидываясь на спинку стула и заинтересованно рассматривая пост врача: никаких личных вещей, писем или фотографий близких людей не наблюдалось, да и он бы скорее счел абсурдным, будь стол военно-полевого врача обклеен рисунками маленькой сестры. — Раздевайтесь, — указала Лиза, все еще возясь с необходимыми мазями, спиртом и бинтами. Она искоса наблюдала за тем, как Кашин расстегивает пуговицы и снимает верх бледно-зеленой формы. Сплетение мышц под левой ключицей явно было вспорото чем-то острым, но удар прошелся по касательной, и рана действительно была пустяковой.       Неред промыла кожу вокруг разреза смоченной водой марлей, обработала спиртом саму рану, проигнорировав шипящее ругательство лейтенанта, и наложила швы. Все пятнадцать минут аккуратной работы Кашин не спускал с нее взгляда, что, в общем-то, очень мешало сосредоточиться. — Сидите и не двигайтесь, пока я не забинтую. Может разойтись, — предупредила Лиза, поджав губы. — Я за обезболивающим. — Не стоит переводить на меня лекарства, — хрипло отозвался солдат, вытягиваясь по струнке. Он привык терпеть боль, поэтому легкое покалывание стянутого участка кожи мало беспокоило и без того нервного лейтенанта. Девушка ничего не ответила, выйдя из помещения буквально на минуту и вернувшись с ампулой в руках.       Кашин поморщился, когда в руку впилась иголка, и тут же расслабился, открыв глаза только когда врач уже приступила к оборачиванию его плотным бинтом. Даже сидя солдат доставал Лизе до носа, из-за чего она постоянно отвлекалась на его внимательный взгляд. — Не нервничай, — усмехнулся солдат, протягивая уроненный ей бинт. — Я спокойна, — процедила Елизавета, принимая ткань и возвращаясь к своему делу. — И мы не переходили на «ты». — Я ведь даже имени твоего не знаю, — Кашин прищурился и чуть опустился на стуле, переходя в полулежачее положение и облегчая Лизе работу. — Вы своего тоже не называли, — парировала Неред, понимая, что парень не отстанет, и продолжала спектакль только чтобы как-то отвлечься от мыслей о сне. — Данила. Меня зовут Данила Кашин. Теперь твоя очередь. — Елизавета. — Красивое имя, — кивнул лейтенант, задумавшись. — Лайзка, можно я останусь на ночь? Проследить за своим солдатом. — Хорошо, — коротко ответила Лиза, проигнорировав прозвище, надеясь больше не встречаться с настырным парнем после завтрашнего утра. Закончив с бинтами, она сложила все использованное в аптечку и вернулась на свой пост, махнув рукой на кресло напротив своего стула, чтобы Кашин сел туда. Заполнив документы, касавшиеся Гридина, с которым сейчас осталась Света, она зевнула и продолжила писать список закончившихся препаратов. Усталость и стресс давали о себе знать, периодически заставляя Лизу закрыть глаза и опустить голову, тут же подпирая ее рукой. — Поспи, — не выдержал лейтенант, наблюдая за девушкой со своего места. Она встрепенулась и растерянно посмотрела в его сторону. — Я тебя разбужу, если что-то случится. Никто не узнает, а тебе явно не помешает отдых. А то мало ли, пришьешь что-нибудь не то раненому счастливчику.       Лиза закатила глаза и задумалась над заманчивым предложением, взвешивая все плюсы и минусы, и, в конце концов махнула, на все рукой, устраиваясь поудобнее на столе. Совесть кричала, что засыпать на ночном дежурстве недопустимо, но Неред успешно проигнорировала все ее вопли и прикрыла глаза. — Спокойной ночи, — удовлетворенно улыбнулся Кашин, тут же переводя взгляд за окно, вздрогнув из-за пролетевшего бомбардировщика. Лиза ничего не ответила, подкладывая руки под голову.