///
— Ля, таких непотребств за этим столом, между прочим, еще ни у кого не было! — Марк брезгливо комментирует то, как Чону снимает свою футболку. — Я надеюсь, вы здесь не чпокались?! — он указывает пальцем на стол. — Тебя ебет? — Юта цокает, открывая баночку с мазью. — Тебе напомнить, сколько мест в моей, моей, — блондин повторяет, повышая голос, — хате, ты изгваздал своими непотребствами? — Я платил за нее! Так что имел на эт полное право! — спорит Марк. — Кароче-е, че рассказать-та хотел, — возвращается Марк к истории. Чону сидит на стуле в позе лотоса, внимательно уставившись на младшего. «Ему уже бежать от нас некуда!» — интригует, что же Марк там за историю вспомнил. Юта в это время, который стоит сзади брюнета, аккуратно мажет ему татуировку, которая должна быть всегда увлажненная в процессе заживления. Никаких непотребств. Ну да, приходится без футболки расхаживать большую часть времени, ну а чего тут такого? Все свои. Чону немного обидно за место, которое он выбрал. Из-за того, что татуировка находится для него не на видном месте, и сам он может видеть ее только в зеркале, ощущение, что он быстро забудет об ее существовании. Но он очень доволен. Это действительно выглядит безумно красиво, и он ни в коем случае не жалеет о принятом решении. И было не сильно больно. Терпимо, как и говорили. Так что и от процесса, и от результата он в восторге на все сто процентов. А еще это как будто сделало его чуть ближе к Юте, что не может не радовать. Он до сих пор вспоминает ту шутку про небритые ноги Джехена, когда впервые увидел его, вспоминает, как Юта ему с первой встречи симпатизировал и было завидно от его близости с другими, пока сам Чону не знал, как к нему подступиться. А теперь, вот — Юта обрабатывает его татуировку, оставляет легкий поцелуй на его плече, прежде чем отстраниться, а затем усаживается рядом, вытирая руки заранее приготовленными влажными салфетками. И Чону ловит такое наслаждение от этой близости с японцем. Это так необычно приятно, когда ты испытываешь что-то к человеку, и это взаимно, что все еще тяжело поверить, что это всё взаправду происходит. — Нас приперло поехать с палатками на море! А мы тогда с Тэеном любили, ну-с, побаловаться, сечешь? — Марк ведет бровями. «— Марк говорил, что у тебя были проблемы с наркотиками. — Он, вообще-то, со мной на пару был!» Точно. Чону уже и забыл. Он молча кивает, в ожидании продолжения. — Ему тогда должны были помочь, — Марк сжимает кулак, оттопыривая большой палец и мизинец — жест «шака», известный Чону как жест, намекающий на телефонный звонок. Сейчас же Марк явно использовал его в другом контексте. — А у нас вещей дохуища была! Мы забились, что нас отец Донхека отвезет, а он не успевал! В итоге, вариков не оставалось, погнали без него. Он сказал, сам поедет. — А кто был-то? — перебивает Чону. — Школьной компанией нашей — без Джехена и Юты. Кароче-е, постараюсь вкратце, а то че там только не было! Приезжаем мы, и знаешь че, ля? Пошел дождь! Ливень! А мы бухаем, ля! Все время ссать хочется! Бегали в туалет по очереди по сто раз! А ливнище, ля-я! Просто пиздец какой! Открывая палатку… Палатки было две! Эт тож важно! В одной были вещи, в другой мы бухали. Спать собирались на две, но в итоге не вышло. Кароче-е! — повторяет Марк, понимая, что перепрыгивает. — И вот, открывая ее все время, у нас намок матрас, полотенце, которое, какого-то хуя, было единственным! Ноги уже вытирать нечем, все липнет, весь песок в палатку! А потом еще, сечешь, на палатках сверху там сетка есть. И на нее надевается хуйня такая квадратная. И эта хуйня начала по ветру фщух-фщух, — изображает Марк дуновение. — Дождь начал еще в палатку капать через сетку! Такая же-есть! Мы в таком говне были уже из-за погоды, все мокрые, в песке, а эт еще Тэен не подогнал! Эт еще только начало! На утро мы ваще-е все были одной большой мокрой кучей мусора, прилипшего друг к другу! Но не об этом. В какой-то момент Тэен звонит, что он приехал, мы с Донхеком пошли его встретить. Ля-я, не шли, а плыли, чесн слово. По песку этому мокрому, сюка. Дождь в лицо хуярит! Так мерзко было, брр. Ну-с, ниче, встретили, вернулись. Еще без приключений. Пришли на пляж, подошли к морю, а оно такое охуительное, такое теплое! Пошли купаться! И прежде — закинулись с ним. Вот тут-а треш весь и начался! Донхек-та умный мальчик, Донхек с нами не пошел. Мы не вылезали из воды где-та час, если не больше. А нас унесло! Я имею в виду, рили унесло! Течением, ля-я! Мы кайфовали, ля, а когда вылезли — мы нихуя найти не могли! Мы вылезли где-та в половине пляжа от нашего места! — Эти, — кивает Донхек на Сюйси и Сычена, который тихонько вернулся в лофт посреди истории, — на меня долго агрились, какого хрена я не остался за ними следить, когда я сказал им, что они приняли. А что я?! Я что, должен был там час стоять под дождем и просто пялиться, как они с ума сходят?! Делать мне больше нечего! Они тут же подхватились, что нужно идти за ними! Выходим — а в море никого! Я тогда сильно пересрался, конечно. — Кароче-е! — продолжает Марк. — Пиздюлина в том, что мы перепутали палатки! Мы завалились в чью-то палатку… Я! Я завалился! Я, причем, такой довольный ложусь в нее — и понимаю, что, ля, как-та сухо. Чет-а эта странна. Я рили только из-за этого допер, что чет-а не так, ваще! Поворачиваю голову, а на меня мужик смотрит, уже въебать готов. А Тэен стоит рядом с палаткой и ржет! Он понимал, что эт не наши чуваки! Но он нихуя не сделал, он тупо ржал! Только нихуя не смешно стало, когда выяснилось, что этот мужик мент. Мне не смешно стало. Этот петь начал! Вот эту самую! Bad boys, bad boys! Почему я и вспомнил! Я вылезаю, я в ахуе, я нихуя не понимаю че происходит! Этот поет, этот чет-а втирает, что он меня ща на шпагат посадит, если я ему не солью своего барыгу! По нам же видно было, что мы под чем-та! Я на такое очко подсел, ля-я, срань господня. Я ваще-е потерялся на этом моменте, я хуй знает, как оно все обошлось, но обошлось. Прибежали пацаны, нашли нас все же, убедили мужиков этих, их двое было, но второй лишь наблюдал, что мы прост перебухали, извинялись там за нас и забрали. Я прям отрезвел после этого. Все, че дальше помню — как мне хуево было. Почему про вторую палатку-та важно! Потому что от нее нихуя не осталось! Она маленькая была в отличие от той, в которой мы тусили, и хуй знает, че с ней произошло, но я ее открыл — хотел вещи взять, переодеться, согреться — а там лужа. Просто, ля, в палатке лужа. Все наши вещи — ваще все мокрое! Я в итоге кое-как, ля, в мокрый плед завернулся, лежал и сдохнуть хотел. Меня подташнивать еще начало! Пару раз вставал, высовывался из палатки, готовый блевать, но не блевалось. Валялся никакущий, весь мокрый, в говне, в песке, а, еще в картохе фри и в горохе! Мать Донхека ему пакет гороха пихнула, который в итоге по всей палатке раскидан был! Окурки уже в палатке валялись! — Конфетти еще, — вставляет Сычен. — Да-а! Мы еще хлопушку взорвали, когда приехали! — Лизни очко, я хочу быть пиратом, — вспоминает Сюйси и начинает ржать. — А, это мои слова! — добавляет Марк. — У меня лента с хлопушки на очки прицепилась. Донхек ее почему-то решил слизать с очка, а затем, когда она у него на языке осталась, я ему сказал, чтоб обратно ее на очко лизнул. Такой пьяный угар был, ваще-е! — У меня другие впечатления от поездки остались, — улыбается Сычен, предаваясь воспоминаниям. — Тоже, конечно, неприятно было, что все мокрое и грязное. Мы вам еще пледы отдали, так как вы искупались, а я под утро лежал, очень некомфортно себя чувствовал, мерзнуть начинал. Хоть Сюйси ко мне жался, теплее было. И пересрались мы за вас сильно. А в остальном все было очень круто. Вы пока за Тэеном шли, мы с Сюйси песни пели, так уютно было, классно. И алкоголя в меру было, ну, для меня. И еды мы кучу с собой взяли. — Да, вот то, что никто голодным не остался, я тоже выделил, как огромный плюс. Для меня это было самым важным, я очень переживал, что проголодаюсь, — поддерживает Сюйси. — Жрачки еще с собой обратно кучу увозили. — Да вообще все было бы идеально, если бы не дождь и если бы вы не оскотинились, — говорит Сычен, глядя на Марка. — Так-то весело было, лично мы отдыхали так, как и планировали отдохнуть. — Ну да, у вас там своя атмосфера была, — подмечает Донхёк. — Я вернулся, мне аж неловко было, что я вам весь романтик перебил. Но к этим упоротым под дождь идти тоже не в кайф было. Вы бы вдвоём так съездили как-нибудь, на звездочки бы посмотрели и давно бы уже разобрались между собой, — он усмехается. — Прикол еще! Эти мужики на утро-та нашли нас! Они рили нас в участок забрать хотели! Но там я уже добазарился с ними, на трезвую уже сообразил, — Марк трет большим и указательным пальцами, намекая на взятку. — Ну-с, и извинился, есесна, за этот пиздец. — Что обидно было, — добавляет Донхек, — что погода утром была великолепная! Ни тучки на небе! Солнце, жарища! Отдыхай — не хочу! Я только и думал о том, как бы побыстрее собрать манатки и свалить, помыться. Мы снова моего отца вызвали, чтоб забрал нас. Разложили палатку, тупо все вещи на нее скинули и несли это все дело в кульке до багажника. — Я хотел остаться, — говорит Сюйси. — Я не видел смысла уезжать так быстро! Могли бы подождать. На жаре этой все бы быстро высохло, нормально бы все собрали, поехали. Искупались бы еще, обсохли, привели бы себя в порядок. А мы были как бомжи какие-то! Но этим двоим уже хуево было совсем, хотя Тэен больше на палево подсел, хотел от мужиков свалить от греха подальше. Главное, я искупаться утром успел. Ехал без трусов из-за этого, — брюнет посмеивается. — Купался в них, а потом их мокрые снял, в тот же кулек кинул, а шорты сухие напялил. Они у меня еще коротенькие были, а я на переднем сиденье сидел вместе с батей Хека. Сидел, как девочка, ножки вместе сводил, думал, не дай Бог он там увидит, что у меня яйца вываливаются, — он начинает ржать во весь голос. — Мне перед отцом за нас так стыдно было! Он ничего не сказал, он у меня нормальный, понимающий. Оторвались и оторвались. Ну, под дождь попали — не совсем удачно все вышло. Но мы реально, как бомжи были! С этим кульком, это так уебищно все выглядело, такой стыд! — Донхек говорит это все равно с улыбкой на лице. По нему видно, что сейчас воспоминания вызывают лишь положительные чувства. — Я в шо-оке, — протягивает Чону, обхватывая лицо ладонями, понимая, что это конец истории. — Честно говоря, я очень рад, что я тогда вас не знал. Я на такое бы ни за что не подписался! Это… Это, — он с трудом может подобрать слово. — Это ужас! — говорит он, хотя «ужас» не может описать то, что он чувствует по отношению к услышанному. Он пытается представить, как бы он себя вел, чтобы он делал, будь он там, с ними. И он бы правда не хотел бы там быть. Потому что особенно напрягает один определенный момент. — Сейчас вы не употребляете? — вот этот самый. — Давай будем честны, — Марк говорит серьезным тоном и выставляет руку вперед, будто собираясь вбросить очевидный факт. — Тэена от наркоты бережет нищета. Если б у него была возможность вмазаться, он бы вмазался. Если б он продолжил тусить со всеми этими чуваками из андеграунда, мы бы уже давно его просрали. Если бы не Донхек, который за ним по пятам — мы бы точно его просрали. Он не употребляет сейчас исключительно, потому что у него нет такой возможности. Потому что у него нет денег на это, нет уже тех связей, нет того окружения, у которого всегда при себе чет-а есть. И опять же, у него есть Донхек, который жопу себе порвет, но вытащит его из любого дерьма. И у нас сейчас есть негласное правило не тащить никакую парашу. — А что насчет тебя? — У меня нейтральное к этому отношение. Сколько я употреблял, у меня никогда не было такого, что на следующий день я думаю о том, как это круто и хочу еще. Ну-с, повеселился и повеселился. Все. Предложит кто-нибудь на тусовке, ну-с, поч и нет? Эт прикольно, но так-та мне эта не всралось. Я могу за компанию, но не больше. Типа, с вами — я б с радостью. Но я ж понимаю, что никому из вас это тем более не нужно. А для меня это как бухнуть. Потом я трезвею и думаю о другом. Не вижу в этом ничего такого. Ну-с, и на данный момент я уже почти как год чистый в этом плане. С вами и без этого ахуенно. — Почему ты думаешь, что у Тэена не так? — спрашивает Донхек. — Если он когда-та говорил тебе, что у него так же — не верь ему, ля. Ты же его лучше всех знаешь, почему ты до сих пор этого не понял? Может, он сам считает, что оно и так же, но он мыслит по-другому. Если ему взбредет что-то в голову, если его припрет — он пойдет и нахуярится, не думая ни о чем. У него это неконтролируемый процесс. Он раза три минимум, я знаю точно, покупал для себя! Чисто для себя. Ты не в курсе? — Донхек отрицательно качает головой. — Он рассказывал мне, как закидывался в одиночестве. Типа, это совсем другие ощущения, нежели, когда он с кем-та, потому что он может ни на кого не отвлекаться! Включает музыку и ловит это пиздатое ощущение расслабления, будто он вот-вот растает! Делился впечатлениями, как это круто и необычно — когда кажется, будто его трясет в такт музыке, хотя он открывает глаза, а он лежит убитый, не в состоянии двинуться на деле. Ля-я, ты в первый раз об этом слышишь, да? Пиздец. Вот об этом я и говорю. — Почему ты никогда не говорил мне об этом, если знал?! — Потому что я сам тогда не понимал, что это может для него серьезными последствиями обернуться! Думал, кайфует и кайфует, ниче страшного! Ты ж, ля, тоже не делился всеми его выходками! Ни один из нас не понимал тогда полной картины! А ща то уже че. Нормально же все. Главное не дать этому повториться, а то хуй его уже знает. Он, кста, че не пришёл-та сегодня? Че он делает? — У него приём. Договорились, что потом он домой, я к нему после репы. Он говорит, что плохо себя чувствует из-за таблеток. Да и по нему видно, что он всё время уставший и сонный. Большую часть времени он сейчас проводит в кровати. — Ты еще не думаешь переехать к нему? Ты и так постоянно у него тусуешься в последнее время. — Думаю, но… мне так страшно, — неуверенно говорит Донхек. — Че те страшно-та? — Когда дело касается него… Я чувствую, что я не справляюсь, — понуро говорит Донхек. — Я никогда не хотел, чтобы вы говорили о нем, словно он какой-то не такой, какой-то больной… Не хотел сам так думать. Это ведь не так! Мы никогда так не считали, пока не выяснилось! Не хотел, чтобы мы вот так вот сидели и сплетничали за его спиной. Я был так рад, когда он прямо обо всем рассказал. Думал, что все будет проще, всем станет легче, что он открыто начнет говорить о своих чувствах, больше не будет недоразумений, этих тупых истерик, ссор. Что мы всё сможем спокойно обсудить, что в его сторону будет больше поддержки как и с моей стороны, так и с вашей, что больше не будет причин для беспокойства. А в итоге, ощущение, будто стало лишь хуже. Нет, не стало. Но теперь, когда он пытается быть честным, на меня валится столько информации! Вот именно, что я ему ближе всех! Но только он ведёт себя со мной не так, как с кем-либо другим! И я вдруг понял, что я еще столько о нем не знаю! Он скрывал от меня так много, что я не знаю, как переварить это теперь. Не знаю, что в моих силах, чем я могу ему помочь, чтобы не было больше всей этой хуйни. И самое хреновое во всем этом, я просто понял, что… Я не доверяю ему. Как бы не было грустно это признавать, но я не доверяю ему, потому что не уверен в том, что он доверяет сам себе. Я боюсь, что он обещает мне одно, но только в каком-нибудь очередном своем порыве он пойдет и нахуевертит. Я боюсь навязывать ему всю эту заботу, потому что боюсь, что он воспримет это как то, что я пытаюсь его контролировать, и усугублю все этим. Я не знаю, что я должен делать. Я не знаю, как я должен себя вести с ним. Я всегда шел у него на поводу, а теперь понимаю, что это было ошибкой. Действительно начать нянчиться с ним? И как долго нас хватит с таким подходом? Мне буквально сейчас хочется прийти к нему и перерыть всю его хату, чтобы проверить, что у него нет никакой заначки в запасе! Но это вообще ненормально! Поговорить с ним об этом? Этого я тоже не хочу, потому что знаю, что его заденет такое недоверительное отношение к себе. Я не знаю… Я так сильно переживаю из-за всего, что касается него, что ужасно боюсь снова ошибиться в каждом своем поступке. — Просто делай то, что ты делал и всегда, — спокойно говорит Марк. — Будь рядом. Ты нужен ему, Донхек. Ему никто не нужен так, как ты. И как бы ты не поступил, он не сможет тебя отпустить от себя. Так что не парься. Все обязательно будет чики-пуки. — Чики-пуки, — повторяет Донхек, цокая. — Вот так красиво сказал, и надо было все засрать этим «чики-пуки», да? — Есесна, ля. А то че у нас разговор в такое драматичное русло перешел? Ваще не дело.///
— Я надеюсь, ты встал, чтобы их проводить, а не чтобы уйти самому? Юта скрещивает руки на груди, окидывая Чону, который поднялся вслед за всеми, недовольным взглядом. — А что ты мне предлагаешь? Ты пьешь уже четвертый день подряд. Чону вопросительно смотрит на него, пока остальные уже обуваются. — Четвертый день — не четвертая неделя. А в чем проблема? Я тебе что, только для секса нужен? А просто остаться, провести время со мной, нет, не хочешь? — Хочу, — Чону проговаривает это с легкой, смущенной улыбкой. — Я думал, может… ты не хочешь. Хорошо, я останусь. Правда в том, что Чону тоже не до конца понимает, как нужно вести себя с Ютой. Как много он может себе позволить, как много его времени он может занимать. Он не чувствует, что у них есть какие-то недопонимания, касательно их отношений, нет, такого нет. Но старается не навязываться лишний раз. — Так вы что, спите, только когда он трезвый? О-у-у, — сочувствующе протягивает Сюйси. — С таким раскладом, Чону, будем мы с тобой на пару от недотраха страдать. Ладно, не скучайте тут, — он единственный, кто махнул рукой на прощание. Брюнет покидает лофт последним, закрывая за собой дверь. — Мне завтра рано вставать на работу, — напоминает Чону, когда поворачивается к Юте. — Ничего, вместе встанем, — говорит японец, намекая, что брюнет сегодня лофт уже не покинет. Юта подходит к парню, устраивая свои руки на чужой талии, целует. Поцелуй ласковый, непродолжительный. — Приходи ко мне чаще, Чону, — он обнимает парня, когда говорит это. — Мне теперь непривычно оставаться здесь одному. «— Обычно люди пьют от скуки, от одиночества, потому что чувствуют себя несчастными. — Когда я начинал пить, я именно так себя и чувствовал». И только в такие моменты, как этот, до Чону начинает доходить, что на самом деле из себя представляет Юта. Что скрывалось за понятием «систематической депрессухи», которую присвоил японцу Марк. Чону ласково усмехается, думая об этом. Ведь он уже точно не даст почувствовать Юте себя одиноким или несчастным.