Наблюдательницы

Каролина Суоллоу. 20 апреля 1998 года. Целитель в Мунго прописал по-настоящему чудодейственное лекарство. Чувствую себя прекрасно, только по вечерам начинает лихорадить, так что стараюсь лечь спать пораньше. Жаль, меня предупредили: если я не чувствую симптомов – это не значит, что болезнь не прогрессирует. Ничего. Жить пока слишком интересно, чтобы я прекратила бороться. Вот к ЖАБА, каюсь, не готовлюсь совсем. Завалюсь? Вполне возможно. Ну и Мерлин с ними, с оценками. Кто о них думает на войне? И потом, стараться перед скотами Кэрроу- значит непоправимо поступаться чувством собственного достоинства. Война одолевает нас, подступая все ближе. Джинни Уизли не вернулась после каникул – правда, говорят, на сей раз было не похищение, она вынуждена скрываться вместе со всей семьей. У Лонгботтома пытались арестовать бабушку. К слову, очень зря Пожиратели решились обидеть старушку, им будет больно об этом вспоминать. Нет, сама я не выходила на связь с подпольщиками: новостями со мной и остальными когтевранцами, еще рискующими не прятаться, делится Терри Бут. Он бывает в Выручай-комнате, навещает Корнера. Понимаю, без лучшего друга Бут скиснет, но все же глупо. А если наши Пожиратели заметят Бута, схватят и вздумают допросить под сывороткой правды? Или Снейп применит к нему то же заклинание, с помощью которого узнал осенью, как я готовилась «отпраздновать» Хэллоуин? Нет-нет, Тэнни – так и вижу упрек в твоих глазах – я уже не сомневаюсь в том, что бывший декан Слизерина на нашей стороне. Но, согласись, играя роль, подобную той, которая ему выпала, сфальшивить – смертельно опасно. Сомневаюсь, что он раньше времени хочет отправиться на тот свет. И мы с тобой, Тэнс, поможем по мере сил ему выжить, хоть он этого, если честно, не слишком заслуживает. Но у меня к нему теперь счет личного характера. Очень хочется посмотреть ему в глаза и спросить: «Профессор, когда почти семнадцать лет назад к вам обратилась девушка в отчаянном положении, как вы посмели отказать ей в помощи? Вам действительно было абсолютно все равно, что ей останется два пути – самоубийство или подпольный абортарий? Неужели совесть ни разу не упрекнула вас за нее?» Мерлин мой, я стала изъясняться, как пуффендуйка младших курсов! О чем я говорю? Какая совесть? Ничто не изменилось бы после моих слов, конечно. Но хочется, чтобы вспомнил. И помнил всю оставшуюся жизнь, потому что каждый грех, отмеченный в памяти – гвоздь в нашем сердце. Я вот буду помнить, что тетушка моя была любовницей Пожирателя смерти. Помнить, чтобы еще больше ненавидеть нелюдей, один из которых посмел потащить якобы любимую девушку за собой в омут преступлений и позора. Он ушел, даже ада избежала его душа – пусть Миранда и надеется встретиться с ним хотя бы там – а она осталась с сердцем, утыканным гвоздями, с кровью собственного ребенка на руках. А ведь она виновна лишь в том, что полюбила не того человека. Да еще в легкомысленном равнодушии. Интересно, когда дементор откинул перед тем негодяем капюшон, когда, не умирая, любовник Миранды погружался в небытие, он успел раскаяться хоть в последнюю минуту? Пожалел о чем-нибудь? Подумал ли напоследок о девушке, оставленной на унижения и беды? Заболело ли черное сердце о будущем ребенке – знал ли он вообще, что у него должен родиться ребенок? Мне кажется, что отец, умирая, думал о нас с мамой. Правда, если его убили Авадой Кедаврой, он и понять не успел, что умирает. Блаженная смерть, не так ли? Но я не желала бы такой. Я не желаю вообще никакой смерти. Теперь время жизни, вот-вот наступит май. Больше люблю раннюю осень, но сейчас мне необходимо увидеть, как земля утонет в цветах, почувствовать на ладонях теплеющую воду озера, долго не засыпать, потому что еще светло, и просыпаться, как только рассветет. Весне не радуются разве что Пожиратели смерти. Тана Грин. 20 апреля 1998 года. Не уверена, совсем не уверена, что правильно поступила. Глупо было бы ожидать другого ответа. И все-таки, если бы не произошло сегодняшнего разговора, возможно, впоследствии я пожалела бы сильней. Сегодня, ближе к вечеру, мне вздумалось подняться на Астрономическую башню: скоро год, как там не была. А ведь когда-то любила смотреть с необыкновенной высоты на черные волны Запретного леса, на озеро, кажущееся снизу мутным зеркальцем, и небо, близкое и бесконечное. Но с прошлого июня Астрономическая башня для большинства студентов – Башня смерти, Башня несчастий. Заставляй я себя пойти туда – и то не пошла бы, наверное. А вот сегодня – словно повел кто. На Башне было прохладно и ветрено, небо затягивало тучами. Глянула вниз, но любоваться пейзажем не могла: представилось вдруг, как с башни летит, раскинув бессильные руки, мертвый человек. Он летит долго и ударяется оземь – сломанный футляр, разбитая кукла. Вновь воскрес в памяти ужас той ночи, когда погиб профессор Дамблдор. Потом похороны – казалось, рыдает вся земля. А ведь всего за два года до того мы провожали в последний путь Седрика Диггори. Как профессор Дамблдор был олицетворением мудрости, так Седрик – олицетворением молодой жизни. Прекрасный, добрый, благородный, он мне казался идеалом человека. Нет, я не влюбилась бы, даже если была бы старше – но им нельзя было не восхищаться. Помню, как он, староста, опекал нас, младшекурсников: для каждого у него находились слова, которые хочется услышать от старшего брата. Вон у того края озера он в летнюю жару учил нас нырять. Веселый, блещущий глазами – и вдруг его нет. Страшно вспомнить, как на похоронах рыдали его родители, как рвалась к гробу Чжоу. - Что вы здесь делаете, мисс Грин? Мне казалось, что профессор Снейп вряд ли сюда придет. А он стоял, как всегда напряженный, с испитым черным лицом, и я чувствовала, что должна уйти сию же секунду. - Любовалась окрестностями, сэр. Уже ухожу. - Правильно сделаете, мисс Грин. У вас впереди СОВ, вам следует усиленно готовиться. Ветер становился влажным и холодным. Директор упорно глядел вниз, сильно ссутулив плечи. И не знаю, что уж меня толкнуло… - Сэр, я знаю, что вы не убивали профессора Дамблдора. Директор вскинул взгляд. Тяжелейший, впивающийся в лицо. - Вы нанесли удар, но это не было преступлением, не было предательством. Это был удар милосердия, не так ли? Но вам не поверили бы те, кто поддерживал профессора Дамблдора. Понимаю, ваше положение должно оставаться тайной, но разрешите помочь вам хоть чем-нибудь. Профессор коротко и хрипло засмеялся. - Мисс Грин, неужели вы еще не слыхали о Непростительных заклятиях? Чтобы убивающее заклятие подействовало, нужно действительно желать человеку смерти. «Эмоциональная накрутка», - хочется сказать, но молчу. Директор отвернулся, медленно стал отходить к другому краю башни. - Можете называть мои действия преступлением, предательством. Но я верен Темному лорду. И прошу вас не распространять бредни вроде того, что я от вас сейчас услышал, среди учеников. Иначе пострадаете не только вы, но и Пуффендуй в целом. Вам понятно? - Да, сэр. Мне понятно, что вы не можете выдать себя ни перед кем. Мне понятно, что бессмысленно перечислять вам факты, свидетельствующие о вашей невиновности: признания вашего я не добьюсь. Мне понятно, что о главном аргументе в вашу защиту я никогда не решусь с вами заговорить. И ясно, что жалость, мелькнувшая в моем голосе – не союзница в разговоре с вами. - Идите уже, мисс Грин. Собирается дождь. - До свидания, сэр. - До свидания, мисс Грин. Надеюсь, и вы не будете стоять под дождем. Как же вы живете, как же можно так жить…