Б-52

Этой ночью Тсузуку не мог уснуть: мысли крутились в голове с бешеной скоростью, и он ворочался на смятых тряпках, дрожа от холода – от этого холода скрыться не получалось, он засел где-то внутри и бился в унисон с сердцем, отдавая хриплым голосом Йо-ки. Тсузуку раз за разом вспоминал, как сидел рядом с телом сестры, как сжимал ее податливую руку и говорил в никуда, а затем они с Рёгой ехали по заснеженной дороге в полной тишине, даже не глядя друг на друга. Эта тишина не была напряженной, но в ней было что-то тревожное, опасное, и Тсузуку казалось, что это что-то до сих пор витает где-то рядом. На обратной дороге парень не спал и все смотрел в окно, он наблюдал, как небо медленно темнеет, отодвигается куда-то невыносимо далеко, и что-то внутри него точно так же темнело, сжималось. А потом Тсузуку вспоминал ледяной взгляд Йо-ки, его равнодушное, отрешенное лицо и те искры насмешки, что зажигаются в хищных глазах только тогда, когда дьявольская натура придумывает очередную изощренную пытку. Тсузуку вспоминал свое унижение, то, как сидел на коленях перед этой опасной птицей, и ему казалось, что он подкрадывается к самому краю, внутри что-то сжимается, доходит до предела и… ничего. Тсузуку снова упирался в тупик. Пару раз ему удавалось засыпать, но даже движение снежинок за окном сводило с ума, и парень просыпался и снова смотрел в стену, пытаясь понять, где переплетаются сон и реальность. Заснул Тсузуку только к рассвету – через узкое окошко под окном он увидел, что снег прекратился, и в этот же момент он сумел спокойно закрыть глаза, чтобы через полчаса его уже разбудил хмурый охранник с тряпкой в руках. *** Котел с едой тянул вниз так сильно, что Тсузуку казалось, будто еще шаг, и он скатится по лестнице и не встанет уже никогда – бессонная ночь не прошла бесследно, и теперь голова раскалывалась на куски, а речь охранников превращалась в бессвязный набор звуков. Тсузуку держался только благодаря одной мысли: преодолевая ступень за ступенью, он убеждал себя, что сегодня поговорит с родителями, что сегодня наконец услышит мамин голос и поймет, что он все еще не один, что все еще есть люди, для которых его имя является чем-то ценным, которые думают о нем – пусть эти люди очень, недостижимо далеко. Пленные, только услышав звук тяжелых шагов на лестнице, бросились к решетке, и Тсузуку быстро сунул емкость с едой в положенное отверстие: Арю как обычно ждал его чуть в стороне, пока остальные были слишком заняты дележкой помоев. Убедившись, что охранник у лестницы по-прежнему безразличен к происходящему, Тсузуку вытащил из-под толстовки целый батон хлеба – сегодня он рискнул вопреки всему. Арю выглядел хуже обычного, и от взгляда парня это не укрылось: глаза ребенка ввалились и странно блестели, а на его лбу проступила испарина. Тсузуку пугала худоба Арю – каждый раз казалось, что дальше уже некуда, но при каждой новой встречи ребра младшего школьника просвечивали все отчетливее. – Ты пришел! Арю выдавил из себя измученную улыбку, но его тело трясло так, что это движение губ больше напомнило Тсузуку гримасу боли: парень поспешно подошел к решетке, надеясь незаметно передать младшему школьнику хлеб, но того вдруг странно отбросило назад. Сначала Тсузуку не понял, что произошло, но затем в подвальном полумраке разглядел того самого человека, с которым сцепился в душевой – чужое имя уже было известно, Такеши. Заломив руки Арю, он прижимал его к своей груди и не давал даже дернуться, глядя прямо в глаза ошарашенного Тсузуку: Такеши точно так же светил торчащими костями и впалыми щеками, через его живот, как и у остальных, проходил аккуратный шрам, но даже так он был значительно крупнее Арю. – А ты здорово придумал, – пленный подмигнул Тсузуку, и от этого засохшая кровяная корка на его подбородке лопнула, и царапина растянулась. – Кормить этого уебка, а об остальных коллегах по несчастью забыть. Нехорошо, правда? – Отпусти его, – вспышка гнева ослепила Тсузуку, отчего он резко шагнул вперед, но затем, увидев умоляющий взгляд Арю, прикусил губу, пытаясь успокоиться, и медленно, косясь в сторону охранников, прошептал. – Что ты хочешь? – Отдай мне еду, – Такеши странно зашипел, отчего его лицо сморщилось, как крысиная морда, и он больнее заломил руки Арю. – Сука, я просто хочу пожрать. Тсузуку трясло, единственным желанием было выломать решетку, а затем забить этого человека металлическими прутами до смерти, вгонять их в его голову и вытаскивать раз за разом, пока металл не выскользнет из пальцев из-за обилия крови: дело было не столько в заботе об Арю, сколько в раздражении из-за этой глупости, бессмысленной игры в заключенных. Но охрана все еще была рядом, и если они заметят странный шум, то увидят и его с лишней едой, и тогда больше всего достанется ему, Тсузуку: право на ошибку он потерял уже давно. Парень знал, что если отдаст хлеб, то Арю придется голодать до ужина, а он и так был слишком слаб, но в ином случае Такеши поднимет шумиху, да и Арю будет еще хуже. – Хорошо, – Тсузуку осторожно поднял вверх одну ладонь, а затем медленно опустил батон на бетонный пол, просунув руку между прутьями. – Бери, только отпусти его. – Да пошел ты! Продолжая зажимать Арю, Такеши быстро схватил хлеб, исчезнувший между его потрескавшимися губами за несколько укусов – кажется, он даже не жевал, просто глотал мякоть. Тсузуку в напряжении следил за каждым его движением, пытался предугадать каждый жест, но Такеши вдруг швырнул Арю на холодный пол, не давая ему даже двинуться. Школьник попытался извернуться и ударить противника, но его рука была настолько тонкой и слабой, что Такеши только усмехнулся. – Что ты творишь? – Тсузуку шептал, потому что охранник повернулся в их сторону, и парню пришлось делать вид, что он просто ждет, когда котлован с помоями вылижут дочиста. – Придурок, отпусти его. Арю смотрел на парня с испугом, он дрожал – в его глазах застыла паника: чужие прикосновения обжигали, ранили тонкую кожу, оставляя на ней лиловые отметины, а Тсузуку только смотрел, понимая, что не сможет ничего сделать, даже если очень захочет – чертова решетка. Лицо Такеши исказилось, на нем застыло безумное, нечеловеческое выражение, и Тсузуку впервые почувствовал что-то вроде страха, а не глухую ярость. Неожиданно пленный резко схватил Арю за узкие бедра и одним движением развел их в стороны, отчего тот, не удержавшись на хрупких локтях, рухнул на пол – Тсузуку рванулся вперед, почти впечатавшись лицом в холодные прутья, но Такеши уже резко вошел в Арю. Школьник судорожно схватил ртом воздух, но не издал ни звука и только затрясся еще сильнее: Тсузуку видел, как из расширившихся глаз ребенка скатилась прозрачная слеза, но Арю по-прежнему молчал. – Остановись! – Тсузуку цеплялся за решетку до боли в пальцах, но говорил оборванным шепотом, чтобы не привлечь ничье внимание. – Гребаное животное! Он еще совсем мелкий! Такеши вбивался в Арю все быстрее, он сжимал его ягодицы и раз за разом насухо входил в узкий проход – при этом он даже не смотрел на школьника: его взгляд был устремлен на Тсузуку, он смотрел ему прямо в глаза и безумно улыбался, изображая притворные стоны. Арю плакал от боли, царапал бетонный пол и все еще пытался вырваться, но его тело терзали, как в камнедробилке, внутри все разрывалось от жестких толчков, но ребенок только смотрел на Тсузуку, давясь солеными слезами. Парень в отчаянии цеплялся за решетку, но не мог сделать совсем ничего: только наблюдать, как человека, который видит в нем надежду, ломают на части, как Арю тает от невыносимой боли и унижения, а Такеши дразняще показывает язык. Арю сжался в едва заметный на полу комок страданий, он уже даже не пытался держаться и просто лежал с широко расставленными поднятыми верх бедрами – было слишком темно, но Тсузуку казалось, что он видит, как по белой коже начинают стекать алые дорожки крови. Такеши стал входить так глубоко, что сам подавился беззвучными стонами, а Арю прокусил губу: ему казалось, что на него сейчас смотрят все, все видят его позор, животное унижение, но никто не делает ничего. Тсузуку сжимал решетку с такой силой, что в какой-то момент руки ослабели и неловко соскользнули вниз, но в грудь все равно впивались железные прутья – в голове даже мелькнула шальная мысль попробовать пролезть между ними. Такеши разбивал тело Арю, рушил все его существование, и Тсузуку казалось, что каждый новый толчок пленного отдается и в его сознание: проходит волной по позвоночнику, дробит ребра и застревает в глотке. Два человека сейчас смотрят только на него – издевательский, полный ненависти взгляд Такеши и мутный от боли, отчаянный взгляд Арю, который уже даже не плакал, а только судорожно хватал ртом воздух, лежа щекой на холодном полу. Тсузуку казалось, что он сейчас сойдет с ума, где-то перед глазами маячило тело Аюми, что раз за разом падало, поддавшись коварной пуле, но в ушах почему-то раздавались болезненные стоны Арю. В какой-то момент Тсузуку показалось, что он сейчас просто взорвется, разлетится на миллионы осколков, и эти осколки навсегда останутся здесь, в холоде подвального полумрака. – Эй, что ты тут копаешься? Грубый оклик охранника вернул в реальность, и Тсузуку, почувствовав на себе тяжелый взгляд, поспешно схватил вылизанный котлован и, не соображая, что вообще делает, интуитивно пошел к лестнице. Только у первой ступени он все-таки решил обернуться, хоть для этого и пришлось собирать по углам сознания все остатки сил: последним, что увидел парень, было тело Арю, содрогающееся в рыданиях, и безумная улыбка Такеши, что кончил прямо на лицо школьника, после чего жестко отпихнул его от себя. *** – Да входи ты уже! Рёга только занес руку, чтобы постучать в позолоченную дверь, как чуть хрипловатый голос господина сам ворвался в его сознание, разбросав там все мысли и устроив вечный бардак. По этому голосу было невозможно определить, в каком настроении находится хозяин поместья, и мужчина послушно выполнил приказ, перешагнув порог кабинета. Йо-ка как обычно сидел в своем кресле, подперев голову рукой – сегодня он даже обошелся без ног, закинутых на стол, и это значило, что он серьезно о чем-то задумался. Взгляд Йо-ки был обращен куда-то в сторону окна, но ни за что конкретное не цеплялся, а сам мужчина чуть покусывал кончик карандаша, который вертел в пальцах свободной руки: он был в обычной черной рубашке, и это придавало ему какой-то офисный вид. Если бы хозяин поместья надел свои очки в толстой оправе, а не эти жуткие линзы, то он бы точно сошел за владельца какой-нибудь крупной компании – так думал Рёга, по привычке докладывая об обстановке на фронте. Новости были хорошие. Пока мужчина говорил, Йо-ка изредка смотрел на него, но взгляд был спокойный – Рёга все еще не мог определить настроение хозяина поместья, и это создавало легкое напряжение: они не обмолвились ни словом со вчерашнего вечера, кроме этого доноса новостей, и Рёга не мог уснуть до самого рассвета, вспоминая искусанные губы господина, его севший голос, тот странный, плавающий взгляд. Неожиданно Йо-ка махнул рукой. – Не мог уснуть до рассвета, – растерянно протянул он, глядя на Рёгу с каким-то странным вниманием, а затем вдруг спросил. – Как съездили? Рёга вздрогнул, но в вопросе Йо-ки не виделось никакого подвоха, он говорил это без раздражения, даже скорее с любопытством обычного человека, которому хочется узнать то, что его интересует. И все же Рёгу что-то напрягло. Очень некстати вспомнился вчерашний разговор с Тсузуку, и мужчина невольно покосился на хозяина поместья: почему он так покорно исполняет чужую волю? Ведь если подумать, в Йо-ке не было ничего вызывающе красивого: объективно говоря, его нос правда был кривым, а переносица слишком тонкой, плечи узкие и угловатые, а пальцы пугающе длинные, с выпирающими суставами и просвечивающими венками. Йо-ка был надменным, гордым, думал только о себе и все же… сносил все границы сознательности. Этот человек мог творить что угодно, он может кричать, с раздражением швыряя бумаги на пол, может хохотать, чуть щурясь, и Рёга будет смотреть на него преданными глазами – и от этого не убежать. – Рёга, ты меня вообще слышишь? – Йо-ка обеспокоенно подался вперед, чуть повысив голос. – Что с тобой сегодня? – Все в порядке, просто тоже долго не мог уснуть, – мужчина поспешно мотнул головой, прогоняя остатки наваждения. – Все прошло спокойно, Тсузуку все время молчал. Почему-то открывать всю правду не хотелось. Рёга замер, ожидая хоть каких-то вопросов, любопытства, но взгляд Йо-ки уже потух, и он только продолжил крутить в пальцах остро заточенный карандаш. Затем он вдруг спросил, где телефон, и Рёга вспомнил, что тот остался в карманах его куртки – Йо-ка снова неоднозначно махнул рукой, и мужчина поспешно помчался в комнату за верхней одеждой. Все это заняло минут пять, и Рёга, запыхавшись, вернулся в кабинет, на ходу выворачивая карманы – на стол выпал телефон с погасшим экраном, а вслед за ним выпорхнула чуть помятая фотография: мягко скользнув по воздуху, она приземлилась прямо на колени Йо-ки. Похолодев, Рёга резко потянулся вперед, но хозяин поместья среагировал мгновенно: с недоумением взяв снимок, он принялся разглядывать темноволосого Тсузуку – мужчина так увлекся этим делом, что даже отложил карандаш. Стоя в абсолютной тишине, Рёга смотрел на белое небо и ожидал смертного приговора, неожиданно подумав, что зима, наверное, не закончится никогда – слишком уверенно белое небо захватило все пространство вокруг. – Темным он мне нравится больше, – неожиданно Йо-ка чуть улыбнулся и отложил фотографию в сторону, после чего насмешливо посмотрел на мужчину. – Сегодня в десять, пусть его приведут сюда. Ты тоже можешь прийти. *** Тсузуку не мог поверить, когда ближе к вечеру кто-то из охранников – кажется, этого мужчину он уже видел – выловил его в коридоре и отработанно протараторил: господин ожидает в кабинете. Весь день парень просидел на одном месте и все бессмысленно тер тряпкой пол, ощущая, как внутри нитка за ниткой рвется канат напряжения – каждый раз он думал, что хуже уже не будет, но затем новый день вторгался в его жизнь, разрушая даже те жалкие останки, что и без того уже не подлежали реставрации. Перед глазами все еще стояли судороги Арю, и Тсузуку непроизвольно сжимал тряпку, пока та не стала совсем сухой, а его пальцы не побелели и сморщились от холодной воды – парень просто не знал, что делать дальше. Он оказался в таком тупике, что уже даже не хотелось кричать, звать на помощь, лезть на стену – вокруг была пустота, непроглядная и липкая. Только услышав упоминание господина, Тсузуку вернулся к жизни – ему дадут поговорить с родителями. Все проблемы отошли на задний план, все мигом забылось, все выветрилось из головы: в беспросветной темноте зажглась одна тусклая, электрическая лампочка, и он знал, куда идти. Поднявшись на ноги так резко, что тело занесло в сторону, Тсузуку помчался к лестнице, на которой, перешагивая несколько ступеней сразу, рванул вверх. Дыхание не поспевало за бешеным ритмом, ноги путались, но парень все равно бежал, не боясь упасть – если он рухнет вниз, то уже не встанет. Тсузуку путался в этажах, пронесся, не останавливаясь, даже мимо магического витражного окна, у которого всегда долго мялся и впадал в странный ступор: только перед дверью, ведущий в кабинет, где он первый раз столкнулся с ледяным кукловодом этого бесконечного кошмара, парень притормозил. По спине пробежала дрожь, и Тсузуку непроизвольно обернулся к окну в конце коридора – ночь следила за ним через равнодушное черное небо, и в этой тьме не было ни капли сочувствия, ни капли понимания. Вздохнув, Тсузуку резко дернул дверь и, ощущая, как напрягается челюсть, вошел в кабинет, сразу глядя туда, где должен был сидеть его хозяин. Парень не ошибся: Йо-ка снова расположился за своим столом и со скучающим видом изучал что-то в чужом телефоне, пока Рёга неподвижно замер за его спиной – в его резких чертах лица сквозило явное напряжение. В кабинете пахло чем-то сладковатым, но не приторным, а скорее терпким, отравляющим – этот запах растворялся в потрескивании камина, что вопреки всему светил холодным, отталкивающим светом. Казалось, что это помещение живет отдельно от всего остального мира, что здесь не существует безликой ночи и одинаковых сугробов, тянущихся к самому горизонту, будто молясь, чтобы завтрашний день не наступил. Тсузуку в этот мир не вписывался. – Знаешь, воспитанные люди стучат, прежде чем войти в помещение, – Йо-ка холодно приподнял бровь, не отрывая взгляда от чужого телефона. – Знаете, воспитанные люди не берут чужие личные вещи без разрешения. Фраза вырвалась спонтанно, Тсузуку еще даже не осознал, что произнес, когда глаза Рёги расширились, и он осуждающе покачал головой: Йо-ка же с интересом поджал губы, а затем с пугающим спокойствием, не меняясь в лице, взял чужой телефон и швырнул в стену. Тсузуку метнулся вперед, но устройство уже упало на пол с каким-то сдавленным хрустом – единственное средство связи с родителями робко сжалось около камина, но парень замер, не шевелясь, потому что ощутил себя под прицелом: под прицелом ртутных глаз. – Медленно возьми его и подойди к моему столу, – Йо-ка говорил громко, уверенно, и его голос властно разносился по комнате и замирал в районе чужой шеи, в любой моменты готовый сжать ее. – Если телефон работает, то можешь считать, что я сегодня в хорошем настроении. Тсузуку осторожно двинулся к телефону, проклиная собственную вредность – зачем он вообще заговорил, зачем приблизился к этому айсбергу, чтобы только отморозить все пальцы: парень был уверен, что устройство не включится, ведь даже отсюда было видно, что через весь экран прошла трещина. Путь через кабинет кажется бесконечным, будто он идет через пустыню и с каждой секундой увязает в песке все сильнее, а над его головой кружится одна и та же хищная птица, щелкая своим кривоватым, заостренным клювом – все это время Йо-ка и правда смотрит на него. Сложив руки на столе, хозяин поместья следит за каждым его шагом, впивается лукавым взглядом в каждое движение, и даже в его лице просвечивается что-то хитрое, почти озорное: периодически на губах Йо-ки скользит что-то, похожее на улыбку, но это что-то слишком констатирует с коварством раздраженных глаз. – Работает, – Тсузуку не сумел сдержать облегченного вздоха, когда треснутый экран загорелся. Йо-ка встал из-за стола так резко, что скрежет стула прочертил в сознании тлеющие полосы, и Рёга с тревогой покосился в его сторону, но мужчина махнул рукой, удерживая его на месте. Подойдя прямо к Тсузуку, Йо-ка резко забрал у него телефон и, чуть усмехнувшись, спрятал его за спину, будто желая сыграть в игру – парень все это время думал только о том, что хозяин поместья был без перчаток, и венозная сетка на его руках была цвета неба: такое небо бывает ранней весной, когда все только-только начинает оживать. Тсузуку уже с трудом вспоминал, что такое весна. – Объясняю тебе правила, – Йо-ка говорил, чуть растягивая слова, из-за чего его голос казался глубже, острее, он впивался в кожу, как острие шприца. – У тебя есть всего пять минут, телефон держать буду я. Тебе запрещено говорить, где ты, сообщать любые данные о своем местоположении. Сказанешь еще что-то лишнее – очень пожалеешь. Ясно? Тсузуку сдавленно кивнул. Он видел, что эта игра доставляет Йо-ке удовольствие, что тому нравится искусно издеваться над ним, нравится управлять и следить, как чужой человек покорно подчиняется даже слабому движению его бледной руки – мужчина превращает пытку в оркестр классической музыки, где за любой промах со сцены выгоняют навсегда. Хотелось кричать, хотелось забрать свой телефон и сбежать, но Тсузуку только смотрел на Йо-ку снизу вверх, боясь, что тот сейчас и вовсе передумает. – Набирай, – хозяин поместья неожиданно спокойно протянул парню экран. – Если они еще живы. – Живы. Тсузуку прошептал это сквозь плотно сжатые зубы и неслушающимися пальцами выбрал историю звонков – зловещие цифры, на которые он с Аюми молились весь прошедший месяц, которые он видел во сне и просыпался с беззвучным криком на губах. Йо-ка стоит очень близко, Тсузуку чувствует его запах – тот самый, опасно сладковатый – и гудки телефона переплетаются в его сознании с этим запахом, образуя странный водоворот. На первом гудке Тсузуку рассматривает руки мужчины: из-под черного рукава рубашки видны три вены, они скользят по коже, оплетают ее, будто сжимают. На втором гудке каркас надежд начинает рушиться, его основание дает трещину, и в воздух поднимает слой пыли, после чего этаж за этажом летит вниз. На третьем звонке Тсузуку, ощущая, как внутри что-то сжимается, рискнул поднять голову и столкнуться взглядом с Йо-кой – тот смотрел на него с интересом, чуть склонив голову набок. На четвертом звонке голова закружилась, а глаза сдавили непроизвольные слезы, и парень покосился в сторону Рёги, что смотрел на них отсутствующим взглядом – почувствовав чужое внимание, тот опустил голову. На пятом звонке раздался щелчок. – Тсузуку? Аюми? Это вы? Солнышки, как вы? Вы в порядке? Почему вы так долго не звонили? У вас все хорошо? Я позову папу! Стоя прямо напротив Йо-ки, Тсузуку бессмысленно смотрел на телефон и не мог вымолвить ни слова, чувствуя, как глаза все сильнее наполняются слезами – это была его мама, его родная и любимая мама. После всех кошмаров, после всех издевательств и ударов он снова чувствовал себя ребенком – обычным ребенком, которого любили родители, которого оберегали и хотели защитить от всех невзгод мира. Тсузуку вспоминал, как раньше, когда что-то шло не так, он просто забирался на диван к маме и клал голову ей на плечо, пока та гладила его спину и что-то говорила. А теперь в его распоряжении было всего пять минут: пять минут, чтобы сказать самое важное. – Тсузуку? Аюми? – теперь в трубке раздался тревожный голос папы. – Где вы? Мне сказали, что наш город захватили. – Мам, пап, у меня всего пять минут, пожалуйста, послушайте меня, – глаза все еще наполнялись слезами, но Тсузуку не позволил себе проронить ни одну. – Да, город захватили, Аюми… убили. – Нет! – на том конце трубки раздались рыдание мамы, но папа что-то сказал ей, а затем снова заговорил уверенно. – Тсузуку, а ты где сам? Ты в безопасности? Как тебя найти? – Я не могу сказать вам, где я, – рыдания душили, и парень посмотрел на расплывающиеся от слез лицо Йо-ки: тот цокал языком и насмешливо косился на часы. – У меня все хорошо, не переживайте, я в безопасности. – Почему не можешь? – мама справилась со слезами, но ее голос все еще дрожал, будто вот-вот сорвется. – Ты ранен? Тебе угрожают? – Мам, не переживай, все в порядке, – сердце разрывалось, и Тсузуку держался из последних сих, хотя хотелось упасть и плакать, пока слезы просто не закончатся. – Мне ничего не угрожает, просто я не могу сказать, где я. Как вы? – Токио окружен со всех сторон, запасы еды на исходе, – теперь говорил папа, и его голос был непривычно серьезным, почти злым. – Люди в панике, сходят с ума от голода и страха. Я думаю, что город скоро сдадут, и что будет тогда, я не знаю, убивают всех пачками. Если Токио захватят и переведут на военное положение, то в наших руках останется совсем маленький кусочек Хонсю. – Мам, пап, я у меня совсем мало времени, извините, пожалуйста, – Тсузуку тараторил на одном дыхании, хотелось взять секунды в кредит, остановить время, вцепиться в мгновение, но часы перешли на вражескую сторону. – Я вас очень сильно люблю, вы самые лучшие, пожалуйста, держитесь. Мы с вами обязательно увидимся, только не переживайте за меня и держитесь. Все будет хорошо, я вам обещаю. – Тсузуку! Тсузуку, постой! Когда ты позвонишь в следующий раз? Тсузуку, мы тебя тоже очень любим! Парень еще тянулся к телефону, хотел урвать еще хоть слово, но Йо-ка уже сбросил вызов и швырнул телефон на стол, чуть улыбаясь оттого, как Тсузуку невольно следит за его рукой, как загипнотизированный. Обернувшись к Рёге, хозяин поместья подмигнул ему с несвойственной ему веселостью, а затем вдруг облизнул губы и кивнул тому в сторону двери: – Оставь нас наедине.