Б-52

Тсузуку непонимающе приподнялся на локтях, пытаясь уцепиться за ускользающие остатки вымученного сна – после такого сна просыпаешься еще более уставшим, опустошенным и хочешь только закрыть глаза еще раз, чтобы не открывать их никогда. Покосившись в сторону узкого окна под потолком, Тсузуку догадался, что до рассвета было еще далеко, потому что небо давило своей густой чернотой, едва не наваливаясь на стекло – и все-таки что-то его разбудило. Парень пытался понять, что же было не так, что же выделило эту ночь из десятка других одинаковых ночей, ведь сейчас точно что-то изменилось, что-то царапало его сознание, вторглось в его сон. Неожиданно до Тсузуку дошло – с наступлением темноты поместье всегда погружалось в тишину, оно будто растворяло в себе все звуки, убивало любые признаки жизни: сейчас два голоса, удаляясь, усиленно спорили в коридоре. Сознание еще не проснулось до конца, но Тсузуку интуитивно вскочил на ноги, растирая глаза, и буквально вывалился в коридор – ночь приняла его в свои объятья мягко, сковав холодом все тело: как будто сразу за порогом начиналась другая реальность. Парень проклинал свою любопытство, корил себя, несколько раз даже порывался развернуться и уйти, но все равно продолжал медленно, почти наощупь, идти на голоса – те казались знакомыми, но ночь искажала все звуки, растягивала их до бесконечности и тут же сжимала: два человека явно ругались. Тсузуку казалось, что поместье крадется вместе с ним, оно меняется на глазах, потому что коридоры вдруг удлинились, стены возникали там, где раньше их не было, а свет этой ночью не горел вообще нигде – на мгновение парень даже подумал, что видит это все во сне. В один момент голоса оказались так близко, что Тсузуку едва не споткнулся на очередном повороте: прикусив губу, он вжался в стену, молясь, чтобы его заминку не услышали, но, видимо, спорящие были так увлечены перепалкой, что не обращали внимания, ни на что вокруг. Выждав еще несколько секунд, Тсузуку осторожно выглянул из-за угла, понимая, что если его заметят, то убежать он точно не успеет – однако тут же он забыл вообще обо всем. Привалившись к подоконнику, бледный Йо-ка в расстегнутой рубашке и мятых джинсах нервно курил, быстро выдыхая оборванный дым – его движения были непривычно резкими, как будто пальцы действовали отдельно от него: по лицу диктатора, его поджатым губам и замершему взгляду Тсузуку понял, что тот только проснулся и явно был недоволен. Около Йо-ки кружился взвинченный Таканори – тот был одет в свое серое клетчатое пальто, из-под которого торчало что-то, напоминающее пижаму. Светлые волосы Таканори были растрепаны, в некоторых местах даже спутаны, да и сам мужчина выглядел так, как будто час назад вскочил с кровати и сразу же сел за руль. – Йо-ка, повзрослей ты уже! – Руки не пытался говорить тихо, он кричал, меряя коридор шагами, чтобы привлечь чужое рассеянное внимание. – Да послушай ты меня! На фронте все нормально, это обычное дело, когда ситуация чуть колеблется. – Токио окружен оппозицией, они в любой момент могут войти в город, – хозяин поместья достал вторую сигарету, будто желая спрятаться за завесой мутного дыма. – Генералы не справляются с расстановкой, я должен оказаться там немедленно, без меня они все испортят. – Твою мать! – Таканори выругался, подходя к мужчине неожиданно близко, чтобы выхватить сигарету и посмотреть прямо в глаза, произнеся почти по слогам. – Ты с таким же исходом можешь руководить отсюда, разницы не будет никакой. Что за детские замашки, что за желание сделать все наперекор? – Разберусь сам, – Йо-ка сказал это спокойно, хотя в его голосе и звякнуло раздражение, после чего он достал новую сигарету. – Это моя война, моя страна, и я должен вести войско за собой, они должны видеть меня и подчиняться только мне. Диктатор резко слез с подоконника и попытался быстро уйти, затушив едва начатую сигарету о стену, но Таканори тут же догнал его, схватив за запястье и с силой дернув на себя, отчего мужчины едва не столкнулись носами. Тсузуку видел их противостояние, видел, как сверкнули их взгляды, и от этого даже его кожа покрылась мурашками – ни один из них не собирался уступать, ни один не был готов принять чужую позицию. Первым решил заговорить Таканори – с крика он перешел на отчаянный шепот, и на мгновение Тсузуку показалось, что тот правда переживает: это было первое реальное чувство, которое парень разглядел среди напускной мишуры этого человека. – Йо-ка, ты не бессмертный, ты не можешь управлять случайностями. А если в тебя попадет пуля, если осколком мины перережет глотку? – Таканори отпустил чужие руки, но теперь он удерживал мужчину своим внимательным, сосредоточенным взглядом, после чего вдруг добавил. – Не думай только о себе, ты ведь знаешь, что Рёга не позволит тебе быть там одному, он рванет за тобой хоть на край света. И я тоже поеду, потому что не прощу себя, если ты умрешь из-за собственной самоуверенности. А если убьет кого-то из нас? Йо-ка, никто не застрахован от смерти, никто не даст тебе гарантию, что из этого сражения все вернутся живыми. Перестань идти на поводу у своих желаний, повзрослей, делай то, что нужно, а не то, что тебе хочется. Таканори говорил долго, говорил убедительно – так убедительно, что даже Тсузуку стало не по себе, как будто он увидел то, что ему нельзя было видеть, услышал сокровенную беседу: однако по лицу Йо-ки было непонятно, о чем думал он. Тсузуку видел диктатора в полумраке, черты его лица были размыты ночью, но даже так парню казалось, что в этих чертах была уверенность, жесткость, расчетливость – это были лицо человека, который верил лишь в самого себя. Йо-ка возвел себя в ранг бога, он стал собственной догмой, молился лишь себе и не признавал ничего: он создавал свои идеалы и жил лишь ими. Следующие слова Йо-ки прошибли Тсузуку гораздо сильнее эмоциональной речи Таканори, они буквально вгрызлись в его кости, растворились в крови, подбираясь прямо к сердцу – всего три холодных слова: – Выезжаем на рассвете. *** Впервые за все время, проведенное в поместье, Тсузуку никто не разбудил, никто не кинул ему в лицо тряпку, не выпихнул в коридор – он проснулся сам, когда тело уже ломало от долгого сна: такого тревожного, что парень еще несколько минут пытался найти границу реальности. Он не помнил, как вернулся в свою комнату, как лег на пол, кутаясь в тряпки, и как уснул, раз за разом вспоминая уверенное, спокойное лицо Йо-ки и отчаянный шепот Таканори – горло сдавило какое-то нехорошее предчувствие, и Тсузуку понял, что эта сцена ему точно не приснилась. Еще какое-то время парень просто сидел на полу, бессмысленно разглядывая свои колени, а затем все-таки решился и выглянул в коридор – поместье встретило его безликой тишиной: можно было с уверенностью сказать, что ад лишился своего хозяина. Тсузуку настороженно перешагнул порог, оглядываясь так, будто ожидал внезапного нападения – в ответ только мнимые косые взгляды серых стен. Наспех простояв в душе несколько минут, чтобы смыть с себя остатки сна, Тсузуку для достоверности обошел все поместье, пытаясь распробовать на вкус призрачную свободу: он ходил, где хотел, не боясь столкнуться с ртутным взглядом. Иногда он встречал охранников, но те косились на него и быстро проходили мимо, о чем-то перешептываясь – Тсузуку пытался разобрать хоть что-то, но говорили те так тихо, что слова сливались в сплошное шипение. Тогда парень зачем-то обошел поместье еще раз: именно в тот момент он понял, что без Йо-ки зловещий замок превратился в обычный заброшенный дом с запыленными коридорами и высокими окнами: даже витраж на главной лестнице потерял свою торжественность, напыщенность. Поместье лишилось своей личности, всех отличительных черт, а при дневном свете и вовсе выглядело самым обычным, даже скучным – гуляя по коридорам, Тсузуку не чувствовал ни привычного волнения, ни тревоги, ни странного трепета перед ровными колоннами. Можно было заглянуть в любую дверь, кроме, конечно, комнаты Йо-ки и его кабинета – там всегда было закрыто. Тсузуку пользовался этой возможностью, исследовал все помещения, заглядывал в каждое окно, подолгу рассматривая пейзажи: везде одинаковые белые сугробы до горизонта или заснеженный лес, кажущийся таким разросшимся, будто вот-вот подберется к самым черным стенам, зная, что те лишились господина. Тсузуку нашел много заброшенных комнат – где-то были бесконечные ряды книжных шкафов, где-то пустое пространство и старый запыленный рояль, где-то спальни с кроватями, которыми на вид не пользовались лет десять: парню даже удалось обнаружить огромный просторный зал с высоким потолком, чем-то напоминающий ему бальные залы из учебников истории. Поместье оказалось таким же скрытным, как и его хозяин: оно показывало все и в то же время не говорило ни о чем, оно таинственно молчало, храня свои тайны. В один момент Тсузуку неожиданно понял, что убежать сейчас не составит труда – он даже вышел к главному входу, стоя под высокой дверью так долго, что промерз на сквозняке до дрожи, а затем просто ушел. Парень чувствовал, как тревога внутри него разрастается, как он пролетает одинаковые коридоры все быстрее, будто убегая от собственных мыслей – он понял ночной диалог двух чужих людей слишком хорошо, чтобы сделать все выводы. Йо-ка уехал в Токио, на сражение, Рёга точно был с ним: и они вполне могут не вернуться. Эта мысль шокировала Тсузуку до такой степени, что около получаса они просто сидел на лестнице, пока алые стекла витража выводили на его волосах странные узоры. Прислушиваясь к тишине, парень уткнулся в собственные колени, пытаясь свыкнуться с мыслью, что планета спокойно продолжит свое вращение и без холодных взглядов Йо-ки, без искрящейся ухмылки Рёги – и что делать на такой планете? Тсузуку поднял голову, вспоминая, как когда-то шел по этой лестнице впервые: внутри все перемешалось, слилось так, что не получалось различить ни одного чувства, но парень не мог поверить, что все может вот так оборваться в один момент – вспомнился их последний разговор с Рёгой, то, как тот притянул его к себе и стоял молча, и в этом молчании было больше смысла, чем во всех словах, которые Тсузуку слышал за свою жизнь. Он никогда не чувствовал подобного прежде, он не был зависим от чужого голоса, взгляда, дыхания, даже присутствия – Тсузуку не знал, как описать это ощущение, но даже от одной мысли, что Йо-ка уже никогда не усмехнется самыми кончиками губ, не вцепится в него своим режущим льдом взглядом, приводила в тупик. Нет, это даже не получалось назвать тупиком – оказавшись в тупике, можно было повернуть обратно, а у Тсузуку не было ни одного пути: он оказался замурован в бетонной коробке, пробить которую можно разве что собственной головой. Он слишком устал, слишком вымотался за это время, и если потерять придется даже то, чего он толком и не приобрел, он просто не выдержал бы – Тсузуку был на пределе, он подобрался к самой грани, за которой уже не было ничего. Парню хотелось закричать, лечь прямо на широкие ступени этой лестницы и вопить во весь голос, пока тот не сорвется, не сядет совсем, чтобы получалось только беззвучно открывать рот и смотреть в потолок. Когда небо за окном из совсем бесцветного стало чуть сероватым, Тсузуку понял, что подкрадывается ночь – в поместье было все так же тихо, как будто оно уже было мертво, и парень вспомнил, что уже слышал такую тишину: в собственном доме, когда вернулся туда вместе с Рёгой. Выносить это было невозможно, и Тсузуку рывком вскочил на ноги, намеренно громко ступая, задевая стены, стукая по колоннам – он намеренно возвращал в поместье жизнь, он его реанимировал, делал искусственное дыхание, хотя и сам задыхался. Несколько раз Тсузуку подходил к окнам, выходящим на главную дорогу, убеждая себя, что слышит шелест шин автомобиля Йо-ки, но каждый раз дорога была предательски пуста – можно было подумать, что по ней вообще никто никогда не ездил. К вечеру ожидание вымотало, и Тсузуку начал наматывать круги по коридорам вынужденно: стоило сесть, как воображение сразу пыталось придумать, как мог погибнуть Йо-ка – вариантов было бесконечное множество. Тсузуку пытался представить, что же тогда будет – жизнь в стране снова станет прежней, его вернут в родной город, он встретится с родителями? Но ведь не может такого быть, нельзя разломать тарелку, а потом склеить осколки дешевым скотчем и сказать, что ничего не изменилось – его жизнь расколола кривая трещина, и прошлое осталось на другой стороне, оно было недосягаемым. Если бы Тсузуку снова лишили всего, он бы просто сошел с ума, просто не выдержал бы этой пытки: он устал играть во взрослого, устал справляться со всеми трудностями сам, устал притворяться сильным, когда внутри все выло от отчаяния. Небо стало совсем черным, по часам в коридоре Тсузуку узнал, что было около одиннадцати, а дорога все еще была пуста – Йо-ки не было в поместье почти сутки, и за это время оно совсем остыло, потеряло все признаки жизни, и реанимация Тсузуку никак не помогла. Страшнее всего было неведение, оно изводило, и парень подумал, что если бы прямо сейчас кто-то сказал ему, что все кончено, было бы не так тяжело, как продолжать ждать. А если что-то случилось с Рёгой – Тсузуку попытался представить, как хмурый Йо-ка вернется, хлопнет дверью своего кабинета и… все вернется на свои места? Нет, ничего не вернется, Рёга не был лишь частью этой жизни, он был самой жизнью, он не мог просто взять и исчезнуть – от этой мысли Тсузуку даже затрясло. Стрелки часов предательски подползли к трем часам, и парень вздрогнул от неожиданной идеи взять и разбить эти часы к черту, швырять циферблат на пол так долго, пока он не разломится на части – нет, вряд ли Йо-ка обрадуется, когда вернется, а он обязательно вернется. Ожидание выматывало, и Тсузуку понял, что его глаза начали слипаться, но спать было нельзя – тогда он просто устроился на полу у перил главной лестницы так, чтобы полностью видеть главный вход. Несколько раз он все-таки чутко засыпал, но тут же просыпался от малейшего звука: шелест ветра он принимал за звук открывающейся двери, в тиканье часов слышал поспешные шаги. Во сне Тсузуку снова оказался в своей бетонной коробке, он бился головой о стены до тех пор, пока со лба не заструилась кровь, скользящая по щекам и собирающаяся в уголках губ – на этом моменте он проснулся. Иллюзии были такими тонкими, что, когда дверь на самом деле хлопнула, Тсузуку даже не поднял головы, но затем он скорее почувствовал Йо-ку, чем услышал его – парень резко открыл глаза, пытаясь разглядеть все сразу. Йо-ка был непривычно бледным, почти прозрачным, в его ледяных линзах застыло странное выражение, как будто мужчина не понимал, где оказался – он выглядел потрепанным, усталым, вымотанным, его фуражка сбилась и опасливо балансировала, будто вот-вот рухнет на пол, но Тсузуку заметил, что Йо-ка был цел: ни одной раны, даже маленького пореза. Сразу за диктатором хромал Таканори – Тсузуку признал его гордую походку мгновенно, несмотря на глубокую ссадину, пересекающую щеку от края брови до самого подбородка: от этого всю его левую часть лица залила кровь. Таканори молчал, тяжело ступая на окровавленную ногу, но даже со своего места Тсузуку читал в его взгляде злость, раздражение – он смотрел только на Йо-ку, сверлил его своими прищуренными глазами, один из которых начал заплывать, и, кажется, с трудом сдерживался, чтобы не произнести ни слова. Продолжая сидеть на полу, Тсузуку рассматривал эту странную процессию, боясь даже пошевелиться – что-то было не так, чего-то не хватало, но он так устал от бесконечного ожидания, что не мог разобраться в водовороте мыслей сразу. А затем Тсузуку заметил, что Йо-ка неестественно горбится, держа что-то в руках – буквально повиснув на диктаторе, Рёга цеплялся за его плечи так, как будто в мире больше ничего не существовало: на его белой рубашке в районе живота в это время расплывалось алое пятно. Впервые Тсузуку видел Рёгу таким – он растерял все свои искры до последней, он превратился в тень, едва заметную в дрожащих руках Йо-ки: поэтому разглядеть его удалось не сразу. В холл мигом выбежали охранники, они напомнили Тсузуку пешек, одинаковых до отвращения, но Йо-ка только с раздражением махнул головой, что-то прошипев, и те быстро бросились на улицу. По-прежнему глядя в никуда, хозяин поместья, прижимая к себе Рёгу, направился к лестнице, торопливо разрезая воздух резкими шагами, и Таканори мрачно поспешил за ним, то и дело косясь в сторону Рёги – было непонятно, вздымалась его грудь или нет. Тсузуку поспешно отполз в сторону, прячась за колонну, но двое мужчин были в такой прострации, что пролетели бы мимо, даже если бы он разлегся на лестнице – не успев ничего сообразить, Тсузуку скользнул за ними, непонимающе глядя на кровавый след на полу. Йо-ка шел чуть впереди, низко склонив голову, и Таканори не отставал от него ни на шаг, хотя было заметно, что любое движение причиняет ему боль – Тсузуку крался следом, давясь этим напряжением, почти паникой. Он не мог привыкнуть к такому Рёге и все ждал, что откуда-то появится настоящий, снова взорвется безумным пожаром и рассеет этот мрак вокруг – Рёга почему-то продолжал неподвижно лежать на груди Йо-ки. В один момент Таканори, с отвращением стирая кровь с лица, открыл рот, чтобы что-то сказать, но хозяин поместья, будто увидев это, хоть и шел впереди, быстро процедил: – Просто помолчи. Таканори недовольно сверкнул глазами, но приказ все-таки выполнил. Нести Рёгу стало тяжело, и Йо-ка, на мгновение остановившись, перевел сбившееся дыхание и подхватил мужчину на руки, отчего-то стараясь не смотреть в его лицо – Таканори рядом ждал, мрачно ощущая, как штанина липнет к ноге от крови. Они шли к кабинету Юуки, это не обсуждалось, и каждый шаг отбирал последние силы, каждый шаг сдавливал сознание и цеплялся за шею, перекрывая доступ кислорода – от этого перед глазами все плыло. Йо-ка думал только о том, что Рёга в его руках не подает никаких признаков жизни, он был непривычно бледным, тихим, пустым – даже в спешке диктатор ощущал жар чужого тела, обжигающий холодные пальцы. Юуки уже ждал их на пороге кабинета – равнодушный, спокойный, пустой. Распахнув дверь, он молча позволил двум мужчинам пройти, после чего сам скрылся в собственном царстве стерильного белого кафеля: последним, что видел растерянный Тсузуку, был взгляд Йо-ки – пугающе отчаянный, опустошенный, почти кричащий. А затем дверь захлопнулась, и парень снова остался в одиночестве среди кровавых пятен и сводящих с ума серых стен, так ни в чем и не разобравшись.