Б-52

Лежа почти по центру собственной огромной кровати, Йо-ка одной рукой обнимал привалившегося к его плечу Рёгу, а второй осторожно перебирал волосы замершего на их коленях Тсузуку – сам диктатор уже принял душ, сменил заляпанную кровью рубашку на свободную футболку и выглядел невозмутимо, почти скучающе. Ощущая его холодные пальцы на своих висках, Тсузуку думал о том, что вызывающий синий комнаты хозяина поместья впервые не сводит с ума, не лихорадит, не вгрызается в сознание до боли: напротив, полумрак успокаивал, приводил мысли в порядок. Иногда парень косился в огромное зеркало на двери шкафа – лежа на кровати втроем, они выглядели непривычно уютно, и Йо-ка в виде исключения даже нашел пульт от широкой плазмы на стене, чтобы включить фоном какой-то фильм. Они молчали, даже не вспоминали то, что произошло всего полчаса назад, и Тсузуку не хотелось думать об этих океанах крови, хотя напряжение еще не отпускало – прямо сейчас Йо-ка гладит его по голове, а пальцы Рёги успокаивающе скользят по его бедрам. И все-таки необходимость хоть в каких-то объяснениях ощутимо висела в воздухе, она не давала расслабиться до конца, держала в напряжении. – Кто это был? Тсузуку ожидал этого вопроса, понимал, что ему придется придумать ответ, но не был готов к тому, что этот момент наступит так скоро – Йо-ка смотрел на него внимательно, продолжая перебирать его волосы, и тени от телевизора скакали по лицу диктатора, придавая ему что-то зловещее. Рёга все так же лежал на плече хозяина поместья, но было заметно, как он насторожился и тоже посмотрел на Тсузуку: в отличие от господина, тот видел пленных в лицо, но вряд ли смог бы вспомнить Арю из толпы одинаковых запуганных людей. Парень долго молчал, собираясь с мыслями, а затем перебрался с колен Йо-ки к его груди, почти ложась на мужчину сверху – почему-то некстати возникла ассоциация, что они с Рёгой обступили диктатора, как кошки, отчего Тсузуку вдруг хохотнул. – Мы учились в одной в школе, он на два года младше, но ни разу не разговаривали до… встречи в вашем поместье, – негромко объяснил парень, параллельно вслушиваясь в равномерные удары сердца Йо-ки. – Он старался поддерживать меня и… Как продолжить эту фразу, Тсузуку не придумал, и хозяин поместья, почувствовав эту заминку, больше не задал ни единого вопроса – только обнял парня свободной рукой, второй рукой еще сильнее притягивая Рёгу: отчего-то клонило в сон, хотя по ощущениям Йо-ки не было еще даже одиннадцати. На мгновение мелькнула безумная мысль добыть часы, но диктатор тут же отшвырнул ее в сторону, пугаясь собственного порыва – реальность была какая-то ненастоящая, как будто нарисованный эскиз, который забыли раскрасить. Йо-ка чуть качнул головой, прогоняя отголоски сна, и картинка перед глазами тут же стала четче: особенно ощущалось дыхание Тсузуку, что продолжал лежать на его груди – Йо-ке нравилось быть зажатым среди двух тел, знать, что он в любой момент может дотянуться до любого из них. Мысли скакали непривычно быстро, ни на одной из них не удавалось задержаться достаточно долго, а потому, когда где-то рядом послышался голос Тсузуку, Йо-ка долго не мог понять, как вернуться к этому голосу из запутанного лабиринта раздумий. – О чем вы говорили, когда я зашел? – парень повторил свой вопрос настойчиво, чуть пихнув хозяина поместья локтем. – О тебе, – мгновенно отозвался Йо-ка, чуть улыбаясь кончиками резко очерченных губ. Тсузуку сразу догадался, что диктатор специально не договаривает, чтобы тот повелся на его уловку и продолжил допрос дальше, а потому парень покосился еще и на Рёгу, но тот только насмешливо кивнул, подтверждая слова Йо-ки. Было очевидно, что мужчинам нравилось дразнить Тсузуку, нравилось играть с ним, а потому, когда те почти весело переглянулись, парень намеренно улегся на грудь хозяина поместья вновь, старательно изображая безразличие – вспомнилось, как, когда он только вошел, Рёга сидел на бедрах Йо-ки, а тот лукаво щурился, говоря что-то приглушенным шепотом: Тсузуку с раздражением понял, что краснеет при мысли о том, что темой для обсуждения правда был он. На эту картинку тут же наложилось воспоминание, в котором Йо-ка с ледяным безразличием стреляет в мужчину, не сказав тому ни единого слова – Тсузуку не раз видел, как люди погибали от рук этого человека, но все равно не мог привыкнуть к этой жесткости, равнодушию. По спине невольно пробежали мурашки, и Йо-ка, почувствовав это напряжение, чуть нахмурился, но сказать ничего не успел: в комнате послышался негромкий стук. Рёга и Йо-ка переглянулись: находясь втроем внутри границ синего безумия, они совсем забыли обо всем остальном мире, что сейчас так навязчиво вторгся в их сознание – стук повторился, и диктатор спокойно разрешил человеку войти. Услышав голос, которым Йо-ка это сказал, Тсузуку вздрогнул: в этом голосе не было раздражения или злости, хозяин поместья даже не прикрикнул, но каждое его слово отдавало чем-то холодным, металлическим. Пока Йо-ка смотрел на дверь, Тсузуку не удержался и покосился на его лицо: почему-то думать, что все эти острые черты, поджатые губы, ледяной взгляд, принадлежат ему, было приятно – удовольствие было странным, почти садистским, и в какой-то момент Тсузуку пришлось тряхнуть головой, чтобы собрать расползшиеся мысли. Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, мутный свет из коридора даже не успел проникнуть в комнату – нормальный человек никогда не протиснулся бы в эту щель, но Юуки не относился к категории нормальных, а потому сейчас стоял прямо перед кроватью Йо-ки. Смутившись своей позы, Тсузуку попытался слезть с диктатора и хотя бы просто лечь рядом, но тот почти силой удержал его на месте – Юуки, кажется, было абсолютно все равно, потому что он продолжал неподвижно стоять в своем жутком белом халате, глядя в одну точку. Почему-то сейчас, покосившись на этого человека, Тсузуку подумал, что его даже можно было назвать красивым, будь в его лице хоть капля чего-то человечного – казалось, что Юуки даже не дышит, просто для вида иногда вздымает грудь. А еще Тсузуку заметил, что Рёга мгновенно напрягся и как-то странно замер, как бойцовский пес, почуявший врага – Йо-ка тоже это заметил, а потому с раздражением одернул мужчину: тот послушно лег обратно на кровать, но смотреть на Юуки продолжил с неприязнью. – Я же просил тебя зайти позже, – по голосу диктатора было очевидно, что ситуация ему не нравится, но он пытается держать себя в руках. – Препарат нужно принять сейчас, – Юуки говорил своим привычным монотонным голосом, даже не глядя на собеседника. – Иначе… – Ладно. Йо-ка оборвал мужчину резко, будто боясь услышать продолжение, и на вопросительный взгляд Рёги только дернул острым плечом, осторожно переложив Тсузуку и пересев на край кровати. Закатав и так короткий рукав футболки, диктатор позволил Юуки присесть перед ним на корточки, измерить давление и только после этого ввести в плечо шприц с пугающе длинной иглой – глядя, как острие впивается в бледную кожу, а сам Йо-ка чуть морщится, Тсузуку тоже невольно вздрогнул и покосился на Рёгу. Мужчина продолжал неподвижно следить за Юуки, глядя на него с открытой неприязнью, и чем глубже шприц оказывался в плече Йо-ки, тем больше тревоги появлялось в его глазах – не удержавшись, Тсузуку придвинулся ближе, прижимаясь к Рёге, и тот успокаивающе погладил его по холодной руке. Глядя на безэмоциональное, будто кукольное лицо Юуки, Тсузуку ждал, что тот скажет хотя бы слово об Арю, хоть как-то упомянет его, но мужчина спокойно молчал, как будто вообще не имел никакого отношения к ситуации. Их с Йо-кой равнодушие было совсем не похоже друг на друга: в безразличии диктатора было что-то жесткое, острое, как бритва, это было его оружие, в то время как безразличие Юуки больше напоминало болезнь, патологию. – Если хочешь у него что-то узнать, то спрашивай первый, – шепотом подсказал Тсузуку Рёга, догадавшись, почему тот так пристально смотрит на мужчину в белом халате. – Что с Арю? Парень среагировал на слова Рёги почти мгновенно и сам испугался резкости собственного голоса: в полной тишине он прозвучал вызывающе громко – Юуки и Йо-ка повернулись к нему практически мгновенно, и если первый даже никак не показал, что услышал вопрос, то хозяин поместья недоуменно приподнял бровь. Тсузуку запоздало пожалел о своем опрометчивом решении: наверное, нужную информацию лучше было бы получить через Йо-ку, хотя бы предупредить его о том, что он хочет узнать – получилось не очень, но забрать свой вопрос назад было невозможно. – У него сильное истощение, внутреннее кровотечение, повреждены несколько внутренних органов, – Юуки монотонно перечислял диагнозы, повернувшись к Тсузуку и глядя куда-то сквозь него. – Неприятно, но сейчас угрозы для жизни нет, я подключил его к капельнице. Тсузуку кивнул, понимая, что ответ был направлен ему, но Юуки его реакция нужна была меньше всего – он уже убирал шприц и медикаменты в чемодан, ловко орудуя тонкими паучьими пальцами: от его белого халата веяло чем-то чужим, зловещим, и Тсузуку невольно прижался к Рёге еще теснее, стараясь отдалиться от Юуки. Вспоминался самый первый день в поместье, когда он столкнулся с этим человеком впервые – тогда, сидя в холодном стерильном кабинете, Тсузуку думал, что в этот момент его жизнь точно оборвется, просто потому что он оказался в одном помещении с этим жутким Юуки: оказалось, что это совсем не самый опасный обитатель поместья. Тсузуку перевел взгляд на Йо-ку, надеясь, что тот не почувствует его внимания, однако тот повернулся к нему почти мгновенно – около минуты они смотрели друг на друга неотрывно, а потому парень пропустил момент, когда Юуки исчез из комнаты: передвигался тот бесшумно, будто и не наступая на пол. Раздался лишь едва различимый хлопок двери, но трое человек даже не обратили внимания на этот звук, продолжая сидеть в полной тишине – Йо-ка осознал, что сейчас против него играли сразу двое: Тсузуку и Рёга находились рядом и пристально смотрели на него, в то время как он сам замер на краю кровати, будто прокаженный. Диктатор чувствовал, как рука, в которую мгновение назад впился шприц, неприятно ноет – боль была тянущая, расползалась по всему телу, сковывала движения и мысли: неожиданно для самого себя Йо-ка вдруг понял, что все это вполне может быть сном. От этого осознания внутри все похолодело, и хозяин поместья зажмурился, прикусив губу до боли, после чего резко открыл глаза – все осталось на своих местах: при мысли о том, что реальность начинает смешиваться с путаными снами, стало неожиданно смешно. – Рёга, если ты считаешь, что Юуки колет мне какие-то запрещенные наркотики, то я тебя разочарую, – Йо-ка попытался изобразить улыбку, но вышло так, будто его лицо сковала судорога. – Это всего лишь раствор от головной боли. Мучаюсь от этого в последнее время. В комнате повисла тишина, и, хотя Рёга ничего не ответил и только продолжил смотреть на диктатора так внимательно, как будто они виделись в последний раз, Тсузуку все равно ощутил, как мужчина сжал его руку – он переживал за Йо-ку, это было очевидно. И Тсузуку тоже переживал, хоть и не понимал, что происходит: он только на интуитивном уровне чувствовал какую-то мутную тревогу, беспокойство – как будто Йо-ка на самом деле мог куда-то исчезнуть, раствориться в никуда. Хотелось быть с ним рядом, говорить, чувствовать: и ничего не мешает, Йо-ка с его прямым носом и выпирающими венами на тонких запястьях сидит совсем рядом, нужно всего лишь протянуть руку – отчего-то Тсузуку казалось, что, если он так сделает, то диктатор точно исчезнет. В комнате было холодно, не хватало только облачка пара при каждом выдохе, и синие лампы с вычурным неоном только усиливали этот холод, уносили комнату в другое измерение – но хуже всего все равно была тишина. Эта тишина давила, в ней была недосказанность, бесконечность нерешенных вопросов, и иногда Тсузуку казалось, что от этого отсутствия звуков даже воздух становится плотнее, так, что дышать было почти невозможно: воздух въедался в легкие и обжигал их холодом. Первым не выдержал Рёга: потянувшись вперед, он осторожно обнял Йо-ку за плечи, притягивая к себе – тот рухнул на него почти мгновенно, будто сидеть прямо ему было тяжело и он только этого и ждал. Переглянувшись с Тсузуку, Рёга уложил диктатора на подушки, и парень, быстро сориентировавшись, перелез на другую от Йо-ки сторону, прижимаясь сбоку: они почти стиснули хозяина поместья между собой, и тот, почувствовав, что даже дышать стало труднее, не удержался и чуть улыбнулся – в этот раз улыбка выглядела гораздо реальнее. Не удержавшись, Тсузуку прижался носом к холодной щеке Йо-ки, и Рёга, почувствовав, что диктатор расслабляется, тоже позволил себе выдохнуть, положив ладонь на его грудь, ближе к сердцу – то билось пугающе медленно. Контролировать тело было тяжело, как будто даже кровь заледенела, но Йо-ка все равно сумел поднял бесчувственную руку и перехватить пальцы Рёги, поднеся их к своим губам: на поворот головы сил уже не было, и диктатор только покосился на мужчину, внимательно заглядывая в его темные глаза – тот в ответ только крепче сжал его холодные пальцы. Лежа в центре кровати, Йо-ка рассеянно смотрел на неоновый синий свет прямо над головой, пока перед глазами все не поплыло, и понимал, что не ощущает собственного тела, но чувствует присутствие Тсузуку и Рёги: они прижимаются к нему, дарят свое тепло, отдают его безвозмездно, а оттого его сердце продолжает биться. Казалось, что легкие растворяются, а органы, покрывшись льдом, бьются на части, но Йо-ка все равно нашел в себе силы повернуться голову к Тсузуку, чтобы едва ощутимо поцеловать его в чуть приоткрытые губы, после чего проделать то же самое с Рёгой – находиться между ними было слишком приятно, и диктатор пытался выцепить каждое мгновение этой близости, даже если дышать было больно уже даже физически. Сон цеплялся за сознание, путался с ним, утягивал на дно, но Йо-ка почти силой удерживал себя в реальности, где два чужих дыхания переплетались прямо у его губ. – Засыпайте, – Рёга вздохнул, поглаживая выпирающие вены на ладонях диктатора. – Мы рядом. – Все будет в порядке, – зачем-то негромко добавил Тсузуку, прижимаясь к плечу Йо-ки так, чтобы через его грудь видеть еще и Рёгу. Хозяин поместья не ответил ничего, потому что уже провалился в сон – только убедившись, что его дыхание выровнялось, Рёга расслабился и снова посмотрел на Тсузуку: тот заворожено следил за лицом Йо-ки, но, почувствовав чужой взгляд, тут же повернулся. Парню нравилась эта особенность Рёги – они могли понять друг друга без слов, даже без единого звука: сейчас по глазам мужчины он тоже догадался, что тот предельно обеспокоен, почти в панике, и Тсузуку пропускал эту тревогу через себя, отчего в кончиках пальцев появлялись предательские кристаллики холода. Возникало ощущение, что над головой нависла темная туча, она висела очень низко, придавливала к земле, но метель все никак не начиналась: ожидание было гораздо страшнее бешеных порывов ветра вперемешку с липким снегом. От этой тучи хотелось убежать, хотелось скрыться, но она неуклонно преследовала, двигалась вплотную – она действовала на нервы, изводила медленно и мучительно, подбираясь все ближе. Тсузуку поспешно зажмурился, прогоняя это наваждение, а когда он открыл глаза, то Рёга уже спал, прижавшись к Йо-ке так тесно, что при каждом вдохе задевал его щеку ресницами – парня тоже клонило в сон, но желание подольше понаблюдать за двумя самыми важными людьми была слишком соблазнительна: так он мог смотреть в открытую, в упор, не смущаясь насмешливых взглядов Йо-ки или многозначительных усмешек Рёги. Тсузуку понимал, что все это было безумно и, наверное, неправильно, но об этом он перестал беспокоиться уже давно: ему было наплевать, он принял свою аморальность, принял эту странную любовь, почти одержимость – зависеть от этих мужчин было приятно. Тсузуку нравилась эта власть, величие, близкое к надменности, что играли на лице Йо-ки, даже когда он спал, так же сильно, как и яркость, уверенность в каждой черте Рёги – парень понимал, что ему было только семнадцать, что он еще много не понимал, но одно он осознал совершенно точно: он готов на все ради этих двоих. Засыпая на груди Йо-ки, Тсузуку долго не мог сдаться перед сном, жалея о том, что секунды уходят слишком быстро, а ему не хватает этих мгновений: хочется остановиться и обнимать Йо-ку всегда, хочется стеречь сон Рёги, потому что он и так делает слишком много, хочется знать, что он тоже является частью этой головоломки. Когда глаза все-таки закрылись в последний раз, Тсузуку еще долго чувствовал этот синий неон вокруг, он ощущал его почти физически, и в этом неоне тоже был какой-то холод, в нем тоже был Йо-ка – засыпая, Тсузуку вспоминал, как диктатор нес его на руках вдоль заснеженного берега: если метель все-таки начнется, он лучше задохнется под тонной снега, чем попробует убежать. *** Арю возвращался в реальность медленно, но тут же отключался снова – осознание себя приходило вспышками и мгновенно исчезало, а навязчивое гудение вокруг только раздражало, било по перепонкам и царапало глазницы изнутри: наконец мальчик не удержался и открыл глаза. Зрачки сразу же резанул резкий белый свет, и около минуты Арю привыкал к этому сиянию, чтобы понять, что он оказался в привычном окружении белого кафеля кабинета Юуки: самого Юуки видно не было, но по напряжению в воздухе было понятно, что он в опасной близости. Арю попытался пошевелиться, но осознал, что совсем не чувствует своего тела: он не может двинуть даже мизинцем, как будто этого мизинца не существует – получалось только переводить взгляд. Он полулежал на широком кресле, ноги разведены в стороны, вся кожа в синяках и ссадинах, кое-где едва заметны старательно смытые следы засохшей крови – воспоминания нахлынули разом, и Арю непроизвольно дернулся. Вспомнилось, как над ним издевались, как пинали за каждый всхлип и унизительно толкали внутри раскаленную лампочку, выламывая пальцы и наступая тяжелыми подошвами на торчащие ребра – боли все еще не было, и Арю отстраненно подумал, что он, наверное, просто умер и оказался в Аду: кабинет Юуки был самым точным описание этого места. Не осталось ни слез, ни страха, которыми Арю давился, когда его ставили на колени и входили грубо, входили по очереди, передавая его, как игрушку – тогда голос садился от рыданий, а сейчас было пугающе все равно: только стыд от бесконечных унижений. Юуки появился откуда-то сбоку неожиданно, перебирая какие-то инструменты на столе рядом с Арю – на мальчика он покосился лишь на долю секунды с полным безразличием, после чего снова вернулся к своим делам. В этот момент пленный отчетливо осознал, что был в реальности, а не в Аду: Адом бы заведовал жуткий диктатор с ледяным взглядом и хищным носом – Арю помнил эти черты лица, этот панический ужас от хриплого голоса. Это все было страшнее издевательств, это были признаки дьявола, иначе человека с ртутными глазами назвать было невозможно, ведь рядом с ним даже Юуки терял свой холод. Арю видел диктатора лишь на мгновение, запомнил его на сотую долю секунды, но этого хватило, чтобы внутри все сковало от панического ужаса – школьник точно предпочел бы смерть очередной встрече: хотелось скорее забыть этот панический страх забыть самого себя. – Что со мной? Арю даже не понял, что произошло и в какой момент его пальцы сжали тонкое запястье Юуки, смяв белый халат – он по-прежнему не чувствовал рук, не мог руководить своим телом, но это точно был он, он вцепился в чужую холодную кожу, почти притягивая этого жуткого человека к себе. Это отсутствие ощущений вгоняло в ступор, оно вызывало животную панику: хотелось кричать, звать на помощь, бежать, но получалось только перемещать зрачки – кажется, даже Юуки был ошарашен этим жестом, потому что он растерянно переводил свой стеклянный взгляд с пальцев мальчика на его лицо. Арю уже жалел об этом странном порыве, хотел скорее отпустить костлявое запястье и зажмуриться, чтобы не видеть уже никого, а Юуки продолжал смотреть – его глаза казались прозрачными, будто сразу за радужкой можно увидеть мутную воронку острых, как скальпель, мыслей. Из-за белого халата и холодного медицинского света Юуки вдруг напомнил мальчику оживший труп, и на мгновение тот подумал, что это вполне может оказаться правдой – он терял связи с реальностью, и отличить правду от бреда уже не выходило. – Это сильный транквилизатор, ты не должен шевелиться, – Юуки все еще смотрел куда-то сквозь Арю, как зависшая машина. – Иначе ты бы просто умер от болевого шока. Я обработал все твои раны и… немного зашил тебя изнутри. Сил не осталось даже на страх, и если бы школьник мог заплакать или хотя бы закричать, то он бы обязательно это сделал, но не выходило даже заставить себя отпустить руку Юуки – Арю чувствовал себя предельно униженным, втоптанным в грязь, искалеченным как внутри, так и снаружи: а вокруг только пустое безразличие. Юуки смотрит прямо на него, но ему все равно, его лицо не выражает ни одной эмоций, и это придает ему определенный шарм, даже красоту, но эта красота была смертельной, ядовитой: от нее тошнило до боли в желудке, но сейчас Арю не чувствует даже самого себя. Вся реальность куда-то уносилась, и Юуки оставался единственным ориентиром – его холодное, будто мраморное лицо сливалось с гудящими над головой лампами, становилось их продолжением, и это гудение проникало в голову Арю, разъедая мозг изнутри. Он не видел никакого продолжения, он не представлял, что впереди может быть еще что-то: для него время остановилось, разбившись вдребезги – хотелось только провалиться в бесконечный сон, чтобы не существовать, потому что даже мысль о завтрашнем дне вызывала отвращение. – Почему я? – Арю не хотелось говорить, но язык не слушался, вываливая весь поток мыслей. – Я ведь не делал ничего плохого, почему все это происходит со мной? Я старался хорошо учиться, любил маму и папу, я даже никогда не целовался. Почему этот кошмар происходит со мной, я не могу… Голос мальчика дрожал, но заплакать никак не получалось, его тело продолжало оставаться чужим, и только пальцы сжимали запястье Юуки до глубоких ссадин в коже мужчины, но тот тоже продолжал стоять неподвижно, не пытаясь освободить руку – он ничего не говорил, но Арю понимал, что его отчаянная речь пролетела мимо: они с Юуки говорили на разных языках. Хотелось сочувствия, хотелось хоть каплю понимания, нежности, но мир вокруг был холодным и острым, будто выточенным изо льда, как царство человека, который стоял во главе этого ада – только сейчас Арю понял, что на каждом предмете поместья, на каждом человеке здесь был отпечаток этого диктатора, отпечаток смерти. За окном началась метель, мальчик был в этом уверен, хотя не мог даже повернуть голову: он только смотрел на Юуки, будто все еще надеясь разглядеть в его глазах хоть каплю сочувствия. Но в этих пустых глазах отражался только белый медицинский свет, в них не было ничего живого, и Арю вдруг подумал, что Юуки будто был отражением реального мира, зеркалом – здесь не осталось ничего человечного, искреннего, настоящего. И страшнее всего было осознавать, что он теперь тоже чувствует себя частью этого мира – мира, где нет ощущений, где все живут по выдуманным законам и подчиняются выдуманным правилам, забыв о том, что такое искренность. Метель за окном становилась все сильнее, там завывал ветер, он бился о стекло, цепляясь за него в какой-то истерии, и в этой метели растворялись остатки чувств, остатки тревоги: Арю чувствовал, как перед глазами все кружится, мысли расползаются, а свет почему-то темнеет и уносится куда-то в угол – последним, что он помнил, была его рука, соскользнувшая с худого запястья Юуки, на котором остались кровавые отпечатки от его обломанных ногтей.