Б-52

– Вы любите зиму? – Тсузуку с интересом уставился на Рёгу, засмотревшись на его улыбку так, что сам чуть не рухнул в сугроб. – Смотри под ноги, – не удержавшись, Рёга рассмеялся, но все-таки успел поймать парня за локоть, удержав его в вертикальном положении. – В детстве очень любил, просто обожал, а сейчас эта любовь как-то поутихла. Когда рядом с тобой Йо-ка, холода и льда и так слишком много. На последних словах Тсузуку и Рёга многозначительно переглянулись, пряча улыбку – прямо сейчас они бесцельно гуляли вокруг поместья, замершего в привычном безразличии: Тсузуку все никак не мог поверить, что Рёга выделил ему целый день, что ему не нужно торопиться, чтобы сделать какие-то важные дела. Сегодня Рёга был только в его распоряжении, и Тсузуку, каждый раз вспоминая об этом, загадочно улыбался, глядя на мужчину и кутаясь в ту самую куртку Йо-ки защитного цвета: вещь прочно застряла в его гардеробе и в шкафу диктатора уже не появлялась – хозяина поместья они тоже попытались вытащить на улицу, но тот, увидев застывшие сугробы и ледяной воздух, только поморщился, отмахнувшись очередным ворохом бумаг. Тсузуку давно заметил, что в плане холода Йо-ка был довольно ревнивым и признавал только свой, внутренний лед, почти не появляясь на улице тогда, когда казалось, что даже воздух промерзает насквозь – поэтому сейчас на заснеженный дорогах Тсузуку с Рёгой оказались вдвоем. Пейзаж вокруг был довольно мрачным, иначе рядом с тяжелыми стенами зловещего поместья быть не могло: небо нависло над головой привычной бесцветной глыбой, от белизны сугробов резало глаза, а убегающие вдаль промерзшие деревья на этом контрасте казались совсем черными, будто горелыми – это была тяжелая зима, декабрь догорал в агонии, корчился в предсмертном кашле, но рядом с Рёгой Тсузуку ощущал себя за пределами этого застывшего мира. Смех этого человека будто разгонял тучи, и Тсузуку невольно начинал смеяться вслед за ним – хохотали они достаточно часто, над каждым незначительным поводом: когда Тсузуку заговаривался и падал в сугроб, когда они целовались и от холода замерзали губы, когда Рёга засмотрелся на острые скулы Тсузуку и врезался в дерево, из-за чего сверху на них рухнула целая лавина снега. Наконец Рёга устал достаточно, чтобы упасть на какую-то скамейку и прикрыть глаза – Тсузуку, не задумываясь, мгновенно сел к нему на колени, прижимаясь носом к холодной щеке мужчины: тот усмехнулся, но ничего не сказал. Какое-то время они сидели молча, наблюдая, как с неба падают крупные хлопья снега, создавая в воздухе плотную завесу, из-за чего все вокруг будто расплывалось – к концу декабря метели участились, и Тсузуку упорно видел в этом какой-то знак, который у него никак не получалось расшифровать: от этого росла тревога. Вернее, парень понимал, что снегопад был лишь катализатором, проблема затаилась гораздо глубже и была опаснее – проблемой был Йо-ка, но Тсузуку никак не хотел себе в этом признаться. Обнимая Рёгу, он затылком чувствовал, как на них внимательно смотрит охранник в неизменной черной форме и заряженным автоматом – а через двадцать метров стоит еще один, а затем еще, еще и еще. Они были едва различимыми тенями, они растворялись среди сугробов, но следовали за ним по пятам, даже не меняясь в лице: в поместье стало слишком много охраны, это ощущалось почти физически, и от этого напряжение только росло – Йо-ка молчал и каждый раз переводил тему разговора, устало отводя ртутный взгляд в сторону. – Хочешь поговорить о Йо-ке? – Рёга грустно усмехнулся, наблюдая, как снежинки путаются в волосах Тсузуку и думая, что это слишком красивая смерть. – Читаете мысли? – парень рассеянно прикусил губу, а затем, не дожидаясь, быстро добавил. – Хочу. Я не понимаю, что с ним происходит, как будто мы упускаем какую-то важную деталь. Иногда он другой, чужой, сам не свой, и я не знаю, как себя вести, как с ним говорить. Мне страшно, я не понимаю, почему здесь столько охраны и что вообще происходит… Рёга слушал молча и лишь иногда задумчиво кивал, понимая, что Тсузуку почти озвучивает его мысли, слово в слово – с Йо-кой действительно что-то происходило, это было очевидно, его взгляд все чаще стекленел, зависал в одной точке, пока длинные пальцы диктатора нервно постукивали по любой поверхности, крутили все, что попадется под руку: в каждом жесте Йо-ки была тревога. Рёга внимательно просматривал все донесения с фронтов, но не мог найти ничего, что могло бы вызвать беспокойство господина – напротив, все было предельно гладко, оппозиция почти побеждена, лидеры других государств сдавались один за одним, принимая правительство Йо-ки. Однажды ночью Рёга проснулся от кошмара, в котором хозяин поместья летел в бесконечную пропасть, а они с Тсузуку, замерев на краю, пытались поймать его – они цеплялись за пальцы диктатора, но те были прозрачными, отчего ухватиться за них никак не получалось, и Йо-ка продолжал свое падение с абсолютно безразличным, пустым лицом. Той ночью, проснувшись, Рёга обнаружил, что они с Тсузуку лежали в широкой кровати вдвоем – сам Йо-ка замер у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Рёга беззвучно подошел к нему сзади, обняв за талию, и хозяин поместья чуть кивнул в знак благодарности: хотелось поговорить, задать миллион вопросов, но Рёга сдавленно молчал, крепче прижимая Йо-ку к своей груди, чтобы убедиться в его реальности – он не спрашивал, потому что боялся услышать ответ. – Не изводи себя мыслями, это может быть мучительно больно, – Рёга вздохнул, наблюдая за покрасневшим от мороза кончиком носа Тсузуку. – Есть много вещей, о которых Йо-ка нам никогда не расскажет, и мы должны смириться с этим, просто потому что это Йо-ка. Парень нахмурился, чуть вскинув голову – верный признак его недовольства: Тсузуку привык получать свое, привык идти напролом, и эта неопределенность раздражала, но сделать он ничего не мог. Рёга ощущал его беспокойство и пытался проводить с парнем как можно больше времени, понимая, что жизнь Тсузуку перевернулась слишком резко и ему все еще нужно привыкнуть ко всему, что его окружает – привыкнуть к Йо-ке было сложнее всего. Рёга следил за господином внимательно и мог с уверенностью сказать, что пить тот стал гораздо реже, а Ксанакса на его столе не было видно совсем давно: только Юуки иногда мелькал у кабинета хозяина поместья с неизменным шприцом в паучьих пальцах, но Йо-ка каждый раз с раздражением повторял, что это лишь средство от головной боли и несколько раз даже показывал Рёге упаковку. Почти каждый день звонил Таканори, приезжать он тоже стал ощутимо чаще: один на один они с Рёгой больше не оставались, но каждый раз советник Йо-ки смотрел на мужчину слишком многозначительно. – Расскажите что-нибудь о себе, – голос Тсузуку у самого уха прозвучал так неожиданно, что Рёга даже не понял, в какой момент чужое дыхание обожгло его лицо, оборвав нить спутанных тревожных мыслей. – Что? – мужчина чуть улыбнулся, пытаясь понять, как этому человеку удается так резко скакать с темы на тему. – Я уже рассказал тебе историю всей своей жизни вдоль и поперек, ты знаешь меня лучше, чем я сам. – Не лучше, – Тсузуку упрямо повел плечами в привычном жесте, лукаво рассматривая досконально знакомые резкие черты лица Рёги. – Расскажите что-нибудь неожиданное, какую-нибудь незначительную мелочь. – Ладно, – Рёга задумался, продолжая обнимать парня за талию, а тот только сосредоточенно наблюдал за его лицом, пытаясь угадать, что же тот расскажет ему в этот раз. – Когда я был маленьким, я постоянно падал на ровном месте, мог просто идти, а потом вдруг лежать на земле. – Серьезно? – Да. Тсузуку с подозрением покосился на мужчину, внимательно изучая его искрящиеся глаза, будто в них мог быть намек на обман – никак не выходило поверить, что Рёга, напоминающий крупную хищную кошку, мог просто упасть на ровном месте: в этом человеке резкость и непредсказуемость соединялись с грацией опасного зверя. Тсузуку нравилось узнавать подробности из детства Рёги, подолгу расспрашивать его о незначительных моментах – так удавалось восстанавливать пазл чужой жизни: парню очень хотелось воссоздать эту картину и понять, как Рёга стал тем, какой он есть сейчас. Не удержавшись, Тсузуку наклонился вниз, приникая к чуть приоткрытым губам мужчины: они снова целовались на морозе, снова ломали правила – почему-то именно с Рёгой хотелось выходить за рамки, хотелось бунтовать, хотелось создавать собственную историю. Пальцы мужчины вдруг скользнули под куртку и обожгли холодом кожу на животе – Тсузуку возмущенно дернулся и открыл глаза, демонстрируя недовольство, в ответ на что Рёга только отвернулся, с трудом сдерживая хохот: его смех всегда был заразительным, он завораживал, и Тсузуку невольно засмеялся сам, захлебываясь ледяным воздухом. Эти моменты тоже были незначительными, это были лишь минуты очередного дня, они утекали быстро, растворяясь в бесконечных сугробах, но Тсузуку бережно сохранял их в памяти, и даже сейчас, глядя на Рёгу, он пытался запомнить каждую деталь – выбившуюся из-под капюшона светлую прядь, замершую прямо под искрящимися глазами снежинку, насмешливую улыбку. – Можно тебе кое в чем признаться? Тсузуку настолько утонул в мыслях об идущем рядом человеке, что не сразу сумел различить его голос в реальности – они вдвоем уже возвращались в поместье: снегопад усилился, сумерки медленно разъедали безразличное поместье, а потому все вокруг казалось каким-то сизым. Голос Рёги были непривычно серьезным, и Тсузуку вопросительно повернулся к нему, надеясь угадать тему разговора по глазам мужчины, но тот отводил рассеянный взгляд в сторону, предпочитая смотреть куда-то вдаль – смотрел он, конечно, в сторону окон кабинета Йо-ки. Свет там не горел, но Рёга был уверен, что хозяин поместья там: в последнее время лампы диктатор тоже не зажигал, предпочитая сидеть в полной темноте и давиться тишиной – сам Йо-ка нехотя объяснял, что так ему проще думать. Мысли метнулись к хозяину поместья, но тут же вернулись к идущему рядом Рёге: что-то было не так, он был слишком серьезен, слишком напряжен – почему-то Тсузуку подумал, что этот разговор мужчина продумал еще в самом начале их прогулки, потому что выглядел он решительно, хоть и очень мрачно. – Признавайтесь, – Тсузуку остановился прямо напротив собеседника, внимательно глядя в его глаза снизу вверх: там отражались фонари у главного входа в поместье. – Операция по захвату твоего города, – Рёга ответил почти мгновенно, и теперь он смотрел прямо на парня, понимая, что продолжать мучительно не хочется, как будто язык покрывается плотным слоем льда. – Ей руководил я. Каждое действие, каждая деталь, каждая смерть – все под моей ответственностью. Договорив, Рёга выдохнул, будто только что пробежал марафон – эта тайна висела на нем давно, почти с самого первого разговора с Тсузуку, это было его проклятие, его грех: в тот день Рёга стоял на центральной площади, хладнокровно наблюдая, как черный дым из догорающих домов пробивает небо. Мужчина понимал, что когда-нибудь придется рассказать об этом Тсузуку, что он не сможет жить с этой ложью внутри, но каждый раз, видя это доверие в чужих глазах, эту привязанность, любовь, он не мог заставить себя поговорить – это чувство вины изнуряло, приравнивалось им к предательству, отчего находиться рядом с Тсузуку становилось почти невыносимо. Теперь парень молча замер напротив него, опустив голову и спрятав руки в карманах широкой куртки – Рёга в очередной раз подумал, каким же тот был болезненно худым, будто его можно сломать одним движением руки. – Я догадывался, – неожиданно тихо отозвался Тсузуку, вновь поднимая голову и вдыхая морозный воздух так глубоко, что перед глазами все поплыло. – Я помню тот день в мельчайших деталях, я чувствую ваш почерк. И я… не виню вас. Я не знаю, это все слишком сложно, я пытаюсь думать об этом, но это так больно… И я пока не готов. Рёга почти физически ощутил, как их с Тсузуку взгляды столкнулись – он не ожидал, что это произойдет так скоро: и все-таки, несмотря на свою худобу, острые скулы, вызывающий блеск в глазах, Тсузуку стал непривычно взрослым, серьезным. Рёга видел в его лице всю боль, усталость, а затем смотрел в чужие глаза и видел в них отражение и своей боли тоже – Рёга хранил эту боль, и Тсузуку стал ее апогеем: жить становилось все труднее, а они все еще были рядом. Не удержавшись, мужчина вынул из куртки сигареты и закурил – нелепость жизни выходила из легких серым дымом, вера в чудо падала на снег мутным пеплом, а между замершими пальцами оставалась только токсичная реальность. Тсузуку казалось, что слова, которые только что слетели с губ Рёги, были разбросаны вокруг него, будто и сам Рёга разорвал себя на части и не желал снова собирать из себя человека – даже те, кто всегда кажутся сильными, в один момент могут сломаться. Мысль о том, что его город пал с приказа Рёги, посетила Тсузуку уже давно – он знал мужчину хорошо, чтобы различить его манеру действий, и со временем парень только убедился в этом: убедился, но в душе была только пустота. Он не стал любить Рёгу ни на каплю меньше, он по-прежнему хотел видеть его, зависел от его присутствия, заразительного хохота – все это было ненормально, выходило за рамки того, как должно быть, но Тсузуку вспоминал, сколько всего уже натворил, а потому просто принимал все так, как есть. – Мы все совершаем поступки, о которых впоследствии жалеем, – негромко произнес парень, думая, как было бы здорово истлеть на кончике сигареты Рёги и забыть вообще обо всем. – Но наши действия приводят нас к тому, что у нас есть сейчас, а у меня есть вы, есть Йо-ка, и я бы никогда не пришел к этому, если бы не… определенные события. Я запутался, мне очень сложно, но вы самое дорогое, что у меня есть, и я не хочу, чтобы было по-другому. Наверное, это был драматический момент, наверное, Тсузуку бы обязательно заплакал, если бы были силы, но иногда ему казалось, что плакать он просто разучился – оставалось только следить за тем, как тлеет сигарета в чужих пальцах. Рёга смотрел на парня с тоской и даже не пытался это скрыть: он думал о том, сколько же всего Тсузуку пережил, как рано ему пришлось повзрослеть, как рано он заговорил серьезными словами – в этом была и его вина. Они жили в мире, в котором для счастья было слишком мало места, этот мир вращался в тонких диктаторских пальцах, этот мир заметало метелями и сдувало пронизывающем ветром: здесь было слишком много драмы, а потому эмоции будто притупились, стали не такими острыми, не ранили так сильно. – Я люблю вас, – шепотом признался Тсузуку, осторожно переплетая собственные пальцы с замерзшими пальцами Рёги. – И люблю Йо-ку. Я не идеализирую вас, я понимаю, сколько всего вы натворили, сколько крови на ваших руках, но я принимаю это. Говорить ничего не хотелось – Рёга только крепче сжал руку Тсузуку и притянул его к себе, растерянно гладя парня по спине: его сила, внутренний стержень восхищали, не получалось поверить, что ему было всего семнадцать. Казалось, что Тсузуку вырос за месяц, он изменился, стал серьезнее: вся его жизнь была сломана, рушить было уже нечего, но он сам выжил, выжил со сквозными ранами в душе – не отпуская холодной руки, Рёга потянул парня в поместье, ощущая, как внутри него что-то расслабляется. После признания стало гораздо легче, теперь между ними с Тсузуку не стояло ничего, была только правда, и пусть от этой правды было совсем не просто, это было лучше, чем жить с бесконечным ощущением вины – их путь был запутан, не ясен, но он был, он определенно выделялся на заметенной снегом дороге: Рёга хотел верить в это пока пальцы Тсузуку уверенно сжимали его ладонь. *** Тсузуку расслабленно прикрыл глаза, опускаясь в горячую воду по самый подбородок – шикарная ванная Йо-ки стала его личной слабостью, из широкого джакузи не хотелось вылезать, будто бы это место было особенным: казалось, что сюда проблемы реального мира не проберутся. Яркий золотистый свет, пушистая пена, сладковатый запах благовоний – все это расслабляло, сводило Тсузуку с ума, пока Йо-ка только посмеивался над этой одержимостью парня, периодически подсовывая ему новые бутылочки с пеной или гелем для душа. В ванной было непривычно светло и жарко, вода была настолько горячей, что в воздухе даже стоял мутный пар: Тсузуку нравился этот жар, нравились едва ощутимые прикосновения пены к коже – в этом было желанное спокойствие. Опустив голову на бортик джакузи, Тсузуку думал об их с Рёгой разговоре, раз за разом воспроизведя в голове его слова – почему-то любовь к этому человеку только крепла, и Тсузуку понимал, что это было безумием, помешательством, но ему было все равно. Парень зачерпнул горячую воду и вылил ее на собственные острые колени: он так привык идти наперекор всем правилам, делать так, как хочется ему, что уже даже не удивлялся – оттого, что Рёга рассказал ему правду, стало даже проще. Осталось лишь чувство какой-то потерянности, Тсузуку пытался нарисовать картинку будущего, но каждый раз, когда он брал невидимые краски, в голове возникала пустота: от этой пустоты хотелось вырваться, хотелось куда-то сбежать, но что-то упрямо держало – это что-то пугающе напоминало длинные ледяные пальцы. Тсузуку ощущал это необъяснимую привязанность к Йо-ке, диктатор стал его уязвимостью, а потому каждый день для парня становился испытанием: иногда казалось, что жизнь Йо-ки болтается на тонкой нити и вот-вот порвется. В Йо-ке была непредсказуемость, он мог улыбаться, но на дне его глаз переливалась ртутная задумчивость, они засыпали втроем, но Тсузуку видел, что хозяин поместья еще долго лежит с открытыми глазами, с напряжением вглядываясь в потолок, иногда Йо-ка даже сдавался и ждал утра, чтобы позавтракать с ним и Рёгой, но даже тогда в нем была привычная напряженность – слишком много этих «но». – Можно? Йо-ка возник на пороге ванной внезапно, будто материализовавшись из чужих мыслей, и Тсузуку даже не был уверен, что слышал, как дверь хоть немного приоткрылась – еще несколько шагов, и диктатор оказался у джакузи, присев на самый его край: он был в привычной белой рубашке и темных брюках, но Тсузуку все равно засмотрелся на него так, будто увидел впервые. Почувствовав этот внимательный, почти жадный взгляд, Йо-ка усмехнулся и облизнул губы, убрав за уши пепельные пряди: в ванной было слишком жарко, в воздухе стоял пар, а оттого Тсузуку казалось, что он наблюдает за хозяином поместья сквозь какой-то туман – оттого тот выглядел каким-то призрачным, далеким. От влажности рубашка начала липнуть к груди Йо-ки, подчеркивая соски, и Тсузуку непроизвольно дернулся, ударившись локтем о край джакузи – вода из-за этого колыхнулась, создавая искусственные волны. – Пора бы уже привыкнуть, – Йо-ка растянулся в привычной насмешливой улыбке, но парень был уверен, что на дне ледяных глаз все еще таится что-то мрачное. – Вы хотите что-то сказать, – Тсузуку не привык долго тянуть и подбираться к делу, а потому он даже не спрашивал, а сразу утверждал. – Что-то не так? – Тсузуку, – диктатор резко посерьезнел, уставившись на чужие острые ключицы с застывшими на них каплями воды, а затем негромко, будто сомневаясь, добавил. – Посмотри на меня. Что ты видишь? Парень еще не успел сориентироваться, а Йо-ка уже поднял тяжелый взгляд, остановив его прямо на лице Тсузуку – очень некстати тот подумал, что хозяин поместья, сидящий на краю джакузи в прилипшей к телу рубашке, привлекает все внимание: появилась навязчивая идея нарисовать его, хоть рисовать Тсузуку не умел. Йо-ка смотрел на него серьезно, сложив бледные пальцы на коленях: впервые его руки замерли, пальцы не вертели первый попавшийся предмет, но в этом спокойствии нервозности почему-то было гораздо больше – мужчина почти излучал липкое беспокойство. Нос Йо-ки будто заострился, стал еще прямее, придав диктатору металлической суровости: ему хотелось сдаться без боя, потому что любое сопротивление было бессмысленно – Тсузуку чувствовал, как под режущим ледяным взглядом его сердце начинает биться медленнее, будто пытаясь подстроиться под ритм сердца Йо-ки. Что он видит? Он видит знакомую ртутную радужку, надменный взгляд, плотно стиснутые челюсти, заправленные за ухо пепельные пряди – это все было лишь верхушкой айсберга, значительные детали, не имеющие реальной значимости: Тсузуку чувствовал страх. Определенно, это был страх, почти паника – Йо-ка казался невозмутимым, держал осанку прямо, с привычным высокомерием, но парень почти физически ощущал, что хозяина поместья что-то гложет, разрывает изнутри: сердце диктатора и так билось медленно, ему нельзя было останавливаться. – Я вижу очень сильного человека, который уже многого добился и который добьется еще большего, – уверенно начал Тсузуку, глядя прямо в ледяные глаза Йо-ки, от холода которых не спасала даже горячая вода. – Я вижу человека, который идет к своим целям, наплевав на все. Я вижу человека, которого ждет великое будущее, который не остановится ни перед чем, который сожжет целый мир и устроит ад на земле, просто потому что ему захочется. Продолжать? – Какое же ты чудо, – Йо-ка не сумел сдержать усмешку, но в отличие от Тсузуку говорил совсем тихо, почти шепотом. – Я люблю тебя, бесконечно люблю. – Тогда скажите, в чем проблема, – парень смотрел на хозяина поместья с привычным упрямством, невольно продолжая любоваться каждой резкой, знакомой до мельчайших деталей чертой. – Что происходит? – Проблема во мне, – Йо-ка попытался отшутиться, но по тоске в его глазах Тсузуку сразу понял, что в этих словах нет ничего от шутки. – В том, кто я есть. Я уже утонул в крови, на моем счету сотни тысяч жизней, и я только надеюсь подвести счетчик к миллионам, чтобы захлебнуться в блядской крови. Я хожу по краю рулетки, меня в любой момент могут убить, за мою жизнь старое правительство обещает миллионы. Мне плевать на себя, я готов умереть в любую секунду, хоть сейчас, но я слишком люблю вас с Рёгой, и я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня. Тсузуку, я боюсь однажды проснуться и не почувствовать ваши руки, я боюсь открыть глаза и не найти ваши взгляды. Я готов отдать вам все, все, что у меня есть и чего нет, если вы захотите, но я не могу предсказать судьбу, и я… боюсь потерять вас. Йо-ка еще переводил дыхание, еще чувствовал отголоски своих слов в разгоряченном воздухе ванной, когда Тсузуку резко выпрямился, метнувшись к нему – диктатор даже не понял, в какой момент тот вцепился в его локоть и потянул его на себя: зрачок расширился, растворяя ледяную радужку, только когда хозяин поместья уже рухнул в воду на Тсузуку, подняв вокруг себя океан брызг. Отплевываясь, Йо-ка судорожно втягивал воздух и пытался подняться, но парень крепко прижал его к себе, обнимая до боли в костяшках – дернувшись несколько раз и все же успокоившись, диктатор вдруг хмыкнул и улегся на чужое плечо, наплевав на мокрую одежду. – Если еще хоть раз скажете, что готовы умереть сейчас, я исполню вашу просьбу, – Тсузуку резко перехватил запястье диктатора, когда тот потянулся к его бедрам, и поднес его к своим губам. – Я прекрасно знаю, кто вы, я не придумываю себе красивые сказки. Вы чудовище, вы безумный жестокий монстр, вы убийца, но я люблю вас, Рёга любит вас, а вы просто будьте с нами: этого достаточно, обещаю. Удивленно подняв голову, Йо-ка покосился на парня – казалось, что тот на самом деле взрослеет с каждым днем, он говорит непривычно серьезными словами: семнадцатилетний Тсузуку, лишившийся семьи, дома, всего, что имел, успокаивает его, Йо-ку – того, кто устроил этот парад безумия. Диктатор все еще чувствовал страх: это мутное, липкое отчаяние, которое сковывает все движения и путает мысли – когда хочется кричать, но голос давно сорвался, когда хочется разрыдаться, но слез нет уже целую вечность, когда хочется бросаться на стены, разбивая пальцы в кровь, но тело и так ломает на части. Давясь этими ощущениями, Йо-ка думал о том, что Тсузуку все еще рядом с ним, он чувствует его объятья, дыхание, беспокойство: неподвластный, непредсказуемый Тсузуку лишь для него стал покорным, и от этой мысли хозяин поместья не сумел сдержать очередной усталой улыбки. – Спасибо, – Йо-ка чуть повернул голову, чтобы ускользнуть от внимательного взгляда парня, и взамен только поцеловал его в шею, прижавшись к влажной коже. – Я буду рядом, обещаю. Знаю, что все очень сложно, знаю, что я сам во всем виноват, но я сделаю все, чтобы быть рядом. Тсузуку только кивнул – он уже давно разучился плакать, но почему-то именно сейчас, когда Йо-ка тесно прижимался к его боку, горло что-то предательски сдавило: в этом спонтанном моменте было что-то важное, будто диктатор признался ему в чем-то сокровенном, но Тсузуку нужно было разгадать чужой шифр, чтобы дойти до сути. Но это можно было сделать позже: сейчас они молча лежали рядом, наблюдая, как пена размеренно покачивается на поверхности воды. В какой-то момент Йо-ка попытался подняться, но парень протестующее вцепился в его острый локоть, возвращая того в прежнее положение – усмехнувшись, диктатор хмыкнул и неожиданно наощупь выхватил один из многочисленных гелей для душа. – Позволь сделать для тебя маленький подарок? Тсузуку еще ничего не сообразил, а Йо-ка уже выдавил на длинные пальцы вязкий гель – сидя в насквозь промокшей одежде, он осторожно скользил ладонями по телу парня, оставляя на нем пенные разводы. Пахло кокосом, в прикосновениях Йо-ки была чуткость, которую тот даже не пытался скрыть: поддавшись коварным рукам, Тсузуку закрыл глаза, позволив диктатору приблизиться еще ближе – Йо-ка мягко массировал его плечи, спускался к груди, задевал соски и переходил на живот, касаясь его самыми кончиками пальцев. Иногда Тсузуку не сдерживался и вздрагивал, и тогда хозяин поместья довольно кусал губы, наблюдая за мурашками на чужой коже – дарить тепло, которого никогда и не было даже у него самого, другому человеку для Йо-ки все еще было непривычно. – Вы с Рёгой это все, что у меня есть, – задумчиво заметил диктатор, когда Тсузуку, подстраиваясь под его руки, прижался к нему спиной. – Напоминаю себе об этом каждый день. Не удержавшись, парень все-таки развернулся к Йо-ке, замерев между его коленей так, чтобы хозяин поместья уже не смог отвести взгляд в сторону или отделаться очередной усталой усмешкой – глядя прямо в ледяные глаза, Тсузуку потянулся вперед, приникая к губам диктатора. Йо-ка улыбался, целовал его в ответ и продолжал скользить мыльными пальцами по чужим выпирающим лопаткам: каждый поцелуй казался новым, его не хотелось разрывать, и Тсузуку кусал губы Йо-ки, мечтая забрать себе хотя бы часть его напряжения. Когда диктатор попытался отстраниться, парень почти повис на его шее, продолжая поцелуй, хотя в ушах уже шумело от нехватки кислорода и горячего воздуха. – Тсузуку, я промок насквозь, – Йо-ка все-таки сумел освободиться от чужих объятий, хоть и сам до последнего хотел остаться зажатым в горячих руках. – Отпустишь меня? – Только если пообещаете сегодня вернуться не позже полуночи, – Тсузуку нравилось балансировать на этой опасной грани, нравилось дразнить диктатора, ставить свои условия, наблюдая, как хозяин поместья при этом пытается сохранить свой сдержанный вид и спрятать улыбку. – Манипулятор, – расхохотавшись, Йо-ка перекинул ногу через край джакузи, вылезая на кафельный пол, но затем вдруг обернулся и внимательно посмотрел на парня. – Хорошо, я обещаю, что вернусь предельно рано и проведу с вами всю ночь. Разговор был окончен, больше добавлять было нечего, но Йо-ка почему-то продолжал стоять на месте, глядя на Тсузуку так пристально, будто пытаясь разглядеть в его чертах что-то, чего не видел раньше – мокрая рубашка прилипла к груди диктатора, с его волос на белый кафельный пол падали капли воды, но Йо-ка был где-то далеко отсюда. Отчего-то Тсузуку отчаянно не хотелось отпускать хозяина поместья сейчас: сегодня ледяной король казался особенно хрупким, будто по прозрачной поверхности льда вот-вот пойдут трещины – Тсузуку тряхнул головой, прогоняя тревожные мысли. Йо-ка улыбался, смотрел на него с привычной нежностью, покусывал губы, но все равно возникало ощущение, что он в любой момент может просто исчезнуть, раствориться и не вернуться уже никогда. Улыбка Йо-ки была болезненной, сдавленной, и Тсузуку был готов сделать все, что угодно: держать его за руку, пока пальцы не начнет сводить, проводить рядом бессонные ночи, говорить любые слова – выходило только улыбаться, так же тоскливо и неестественно. – Я вернусь, – Йо-ка говорил своим привычным, ровным тоном, его лицо было безразличным, не выражало ничего, и только на дне токсичных глаз что-то кричало, срывало голос в мольбах о помощи, но диктатор их, конечно, не озвучил. – До вечера. – До вечера, – эхом отозвался Тсузуку, ощущая, как внутри что-то обрывается от бессилия.