однажды

Паша просыпается от трели будильника, шарит рукой под соседней подушкой в надежде найти там телефон. Белая простыня приятно холодит кожу, а по голым ногам бежит сквозняк из приоткрытого в спальне окна. Краснодар встречает его сегодня густым туманом и моросящей слякотью — вечером вылетать в Питер, и Паша не думает, что погода хоть немного изменится. Телефона под подушкой нет, и Паше приходится приподняться на кровати, чтобы, наконец, найти этот назойливый источник звука, он садится на постели, опуская ноги на сваленное ночью на пол одеяло, а там, в складках легкого, но безумно мягкого синтепона разрывается айфон, молит, чтобы его нашли и обратили свое внимание. Странно, что звук идет достаточно долго, и Мамаев своим еще не совсем проснувшимся мозгом понимает, что это не будильник — ему кто-то звонит. На прикроватной тумбочке часы показывают пять с лишним часов утра, и Мамаев чертыхается — мог спать еще, как минимум, два часа, но кто-то настойчиво потыется до него достучаться, ибо нормальный человек давно бы скинул после настолько длинного молчания, но Паша знает, кто будет до последнего держать трубку около уха, пока сам леденящий голос оператора не сообщит, что вызываемый абонент не доступен. Что ему, черт возьми, нужно — думает Мамаев, но телефон поднимает, и как последний дурак смотрит на фотографию на дисплее. Кокорин улыбается ему с экрана своей яркой белозубой улыбкой, глаз почти не видно, морщинки скопились в уголках, и короткая светлая щетина пробивается на подбородке. Фотография довольно старая, но самая Пашей любимая, поэтому он не может себя пересилить и поменять контакт, или даже удалить номер, ибо всякое случалось — они сейчас не особо общаются, да и, если честно, Мамаев знает его номер наизусть. Спустя мгновение телефон замолкает и гаснет черным экраном, Паша вздыхает, подтягивая сползшее одеяло себе на колени — сна теперь ни в одном глазу — чертов Кокорин, кто его просил. Паша тянется указательным на кнопку разблокировки и не успевает даже нажать, как аппарат в его руках снова заходится в классической мелодии новенького айфона. Делать нечего, придется ответить. Мамаев проводит большим пальцем по экрану и принимает вызов, он даже не собирается ничего говорить, потому что знает — Кокорин всегда здоровается первым. — Привет, — говорит Саша бодрым и будничным тоном, как будто сейчас не пять утра и как будто им не нужно будет скоро играть друг против друга, — Спишь? Паша закатывает глаза. — Как ты думаешь? — он на автомате отнимает трубку от уха и смотрит на дисплей, — Ты время видел? — голос еще хриплый ото сна, Паша прочищает горло, — Что-то случилось? — Прости, что разбудил, просто я тут бой смотрю, и мне скучно, — в голосе ни капли раскаяния, и в этом весь Кокорин — он может извиняться, но почти никогда не делает это искренне, потому что собственные приоритеты для него превыше всего, — Я на Конора, кстати, поставил, но сдается мне, что я объебался. Мамаев не может поверить своим ушам, это похоже на какую-то злую шутку, глупый розыгрыш, когда ему рано утром звонит Кокорин и говорит о сорвавшейся ставке, будто в прошлый раз они не расстались со скандалом в одном из отелей Москвы. — Нет, подожди, ты сейчас реально звонишь мне чтобы сказать о том, что просто тупо смотришь телек? Ты вообще в курсе, что у меня самолет сегодня, и тренировка, и вообще в прошлый раз не ты ли орал на весь номер, что кинешься в Неву, если еще раз мне позвонишь? В ответ тишина и Паша хочет скинуть трубку, потому что утро уже конкретно испорчено, и он не желает развивать разговор, но у Кокорина, видимо, другие планы на этот день и он продолжает. — Ты не меняешься, Мамай, — тихий смех, — За это ты мне и нравишься, типа стабильность — признак мастерства, слышал о таком? — Я сейчас отключусь. — Да тихо-тихо, я же шучу. Кстати, — Мамаев слышит, как потягивается Саша на кровати, как шуршат его домашние серые найковские шорты, а за окном по подоконнику стучит дождь, — Во сколько вы прилетаете? Паша прикрывает глаза и дает себе мысленную пощечину, но отвечает, хотя сам не знает зачем. Вообще, все это надо было прекратить еще лет пять назад, но тогда все только начиналось, и закрывать то, что почти только открылось — кощунство. Признаться честно, им обоим нравилось жить вот так — на два фронта: каждый раз воевать друг с другом, до ссадин на коленках, до желтых карточек и удалений, до швыряния бутс, и выкриков: «ты больной, что ли, а если бы в лицо?». Они были молодые и свободные, как это сейчас говорят — на данный момент многое поменялось. — В девять вечера. Кокорин присвистывает в динамик и словно хлопает ладонью по колену. — Отлично, я скину адрес в сообщении. И сбрасывает трубку, будто бы уверен, что Мамаев обязательно приедет. Паша вздыхает и поднимается с постели. А он приедет.