Раб полугуль в мире людей.

      Тьма окутывала, заключая в объятия: проникала в нос, рот, уши. Дышать становилось всё труднее, но он бежал… А куда бежал? Вроде бы за кем-то. По лицу что-то ударило, но что? Он ведь ничего не видит. И вот снова лицо обожгло болью, и снова, и снова. Он решил закрыться руками, но где они? Он не видит и их, но теперь удары приходятся по конечностям. До ушей донеслось чавканье и его ноги наконец остановились — перед собой он видит кусты и почему-то ныряет в них.       Зелёные листья пропускают свет. Почему? Секунду назад его окутывала лишь тьма. Голова потяжелела и он заглянул в просвет между ветками куста…       Будь проклята неведомая сила, что заставила его это сделать.       Первое, за что зацепился взгляд, были белые волосы. Белые, словно чистейший снег, в которых утопал лунный свет и хрупкая мальчишеская фигура. Ребёнок повернул голову в его сторону и внутри похолодело — лицо и руки мальчишки запачканы кровью, крупными каплями падая на землю с подбородка и кончиков пальцев. Кровавый оскал существа врезался в память, а светящийся красным в темноте ночи глаз вызывал панический страх. Казалось, что мальчик смотрел на него и нет этой стены из кустов. Во рту пересохло и нещадно драло, губы двигались в неразборчивых словах, но не выходило выдавить из горла ни звука… ***       Хидэ проснулся в холодном поту, голова болела и перед глазами плыли яркие пятна. Давно он не видел этот сон: лет семь. Он почти забыл об этом дне… Нет, это ложь — всё он помнит. Каждую секунду, каждое движение этого существа, пятна крови, которые второй кожей покрывали его лицо, светящийся жаждой убийства и голодом глаз и куски окровавленного мяса в руках. К горлу подступила тошнота, обожгло, но не вышло наружу, в тот день он бежал, не глядя и не зная куда. До сих пор не понимает, как выбежал к церкви, упал на колени перед алтарём, под нос бубня молитву, пока в таком положении его не нашёл наставник. После этого почти каждую ночь память милостиво подбрасывала во сны образ существа. Это продолжалось около трёх лет, но парень не рассказывал об этом дяде — не хотел беспокоить слабого здоровьем, хоть и искал того мальчика сам. Его поиски не увенчались успехом.       И вот теперь, спустя семь лет после последнего такого сна, эта картина снова проявила себя… К чему бы это? В дверь постучали.       — Хидэ, ты уже проснулся? — по другую сторону двери спросил дядя. — Нам пора.       — А!.. Да, я сейчас спущусь! ***       — Ты точно не против ехать со мной? — через шум бившихся о борт корабля волн Хидэ еле разобрал смысл дядиных слов. — Ты ведь не обязан…       — А что мне делать? Лучше попутешествовать, чем сидеть взаперти в церкви, — развалившись на бортике корабля, парень с наслаждением подставил лицо солнечным лучам. — Я туда, где веселее.       — А ты совсем не меняешься, — лицо, уже начавшее покрываться морщинами, просияло, тонкие губы растянулись в улыбке и мужчина сел рядом с племянником.       — Дядь, извини конечно, но-о… Куда мы едем? Ай! — по голове тут же прилетело тяжёлой рукой дяди, шишка точно останется.       — Дитя дитём… Хотя бы иногда веди себя посерьёзней и прежде чем куда-то напрашиваться — узнай, куда.       — Хорошо, дядя, — потирая ушибленный затылок, парень понурился, сгорбив спину. — Ну всё же, куда мы направляемся?       Выдержав недолгую паузу, мужчина ответил:       — В маленький городок на границе. Отношение между этим городом и пограничным городом королевства Шелф становятся всё напряженней с каждым годом, доходит до драк. Господь Бог не одобряет подобные действия, нам нужно донести до людей Глас Божий. Сейчас как раз идут переговоры, а вражда этих городов лишь усложняет ситуацию. Зачем созданиям божьим вообще враждовать?       — Люди глупы… — мужчина повернулся к племяннику, лицо парня помрачнело, где-то на дне радужек залегла печаль. Он грустно улыбнулся.       — Я и не замечаю, как ты взрослеешь, — Хидэ ответил той же улыбкой. ***       Дядя вручил парню загнутый в два раза листок со словами, что Хидэ должен идти снять номер в гостинице, маршрут до которой указан на листочке. Слава богу, дядя был священником, которых вместе со «Святыми Законами» учат и живописи. По нарисованной карте парень быстро нашёл нужное здание. Завернёт за угол и можно ворваться в уютную прохладу, спасаясь от жары, но стоило заглянуть за кирпичную кладку, как парень инстинктивно дёрнулся назад, прижимаясь к кирпичам спиной.       Сердце пропускало глухие удары, отдававшиеся в ушах, во рту снова пересохло, а перед глазами стояли белые волосы… Хидэ сглотнул застрявший в горле ком и, напрягаясь, заглянул за угол.       Да, вот он. Подросток примерно его возраста: лет девятнадцати. Белые волосы, бледная кожа, серые глаза и чёрные ногти на руках, которые сжимали ручку корзины. Парень стоял боком, разговаривая с продавцом, что держал за хвост лосося, его рот не замыкался ни на секунду. Существо добродушно улыбнулось и положило на прилавок корзину. Мужчина начал заискиваться перед покупателем вдвое усерднее, заворачивая рыбу в пергаментную бумагу.       Беловолосый, получив свою покупку, отвернулся от прилавка и пошёл прочь. Хидэ вздрогнул, по позвоночнику пробежал холодок — парень направлялся в его сторону. Ноги будто приросли к земле, взгляд не отрывался от плавно приближающегося полугуля, который разглядывал продукты в корзинке.       Хидэ будто очнулся, услышав крик того самого продавца, гласившего: «Приходи ещё, Кен!», стремительно развернулся и рванул с места. По дороге столкнулся с каким-то прохожим, чуть не упав на землю вместе с ним. Не обращая внимания на злые окрики, побежал дальше, напрочь забыв про эту злосчастную гостиницу. ***       Кен счастлив, а как же иначе? Ему уже в третьем ларьке сделали скидку как постоянному покупателю, сегодня будет отличный ужин, пусть он его и не распробует.       — О, Кен! Доброе утро! — окликнула его девочка лет восьми, выглядывая из окна на втором этаже гостиницы, хозяевами которой были её родители.       — Доброе, Эмми. Уже день, опять спала до обеда?       — Да, кровать-то мягенькая и удобненькая, вставать таак не хочется, но матушка все равно поднимет… — малышка надула пухлые губки и её взгляд переметнулся к корзинке в руках Кена. — А можно я приду на ужин?       За спиной девочки выросла тень и ладонь легла на голову малышки.       — Эмми, не доставляй проблем Кену, — обратилась женщина, хозяйка гостиницы, к дочери. — Извини за неё. У тебя, наверное, есть более важные дела, чем нянчиться с моей непоседой.       Хозяйка обратилась уже к дочери:       — А тебя что, дома не кормят? Не ходи по чужим домам и нечего есть то, что Кен покупает на свои деньги.       — Да, матушка… — девочка приробела под грозным взглядом.       — Иди помоги Хильде чистить картошку.       — Хорошо-о. Пока! — помахала на последок малышка и исчезла из окна, а за ней и хозяйка, не забыв поинтересоваться, не снизились ли цены на продукты.       Полугуль не стал задерживаться под окном гостиницы — чуткий слух уловил знакомый голос за углом гостиницы. Пара шагов, и Кен положил бледную ладонь на плечо стоящего к нему спиной подростка. Аято вздрогнул и обернулся, попутно ударяя по руке.       — Убери грабли, Белобрысый! — зло скривил губы парень, между бровями залегла морщинка. — Говорил тебе меня не трогать! Память совсем отшибло?!       Полугуль улыбнулся — спокойно и нежно, чем только сильнее выводил из себя подростка.       — Помню, — прозвучал ответ. — И тоже хотел напомнить, что мы живем в одном доме. Тебе стоит хотя бы приходить поесть.       — Когда твою рожу вижу, весь аппетит пропадает, — оскалился Аято, надеясь задеть Кена словами.       — Тогда я не буду мешать: уйду, а ты спокойно поешь.       —…бесишь, — парень развернулся, и когда полугуль сказал ему в спину, чтобы пришёл к ужину — тоже ничего не ответил, только свернул в переулок. ***       Кен каждый день готовил только для Аято. Еда его, как говорили те, кто её пробовал, ужасно вкусная и «наслаждение для языка». Жаль, что полугуль не мог сам её попробовать — один запах вызывал рвотные позывы и иногда приходилось готовить с ватой в ноздрях (и как можно более толстой). Хорошо, что Аято этого не видит. С той самой ночи десять лет назад парень заботился о принце, пусть тот по непонятным причинам с каждым годом ненавидит его всё сильнее, а последние два года вообще не часто появлялся дома. Кстати, этот дом они купили четыре года назад, тогда им приходилось зарабатывать на хлеб, работая в той гостинице и, наконец, на заработанные деньги купили дом.       Кен часто прокручивал в голове эти прошедшие десять лет, сидя за столом на одном из двух стульев, сверля взглядом миску с салатом в ожидании Аято.       В дверь застучали громко и бойко, будто человек по ту сторону был в настолько паническом состоянии, что не заметил бы, если ободрал бы себе кулак в кровь об эту самую дверь. Полугуль поспешил отодвинуть защёлку и открыть добротно прикрепленный к дверному косяку кусок дерева.       По ту сторону оказались три подростка. Двое из них, запыхавшиеся, с испугом в одинаково карих глазах держали под руки третьего, безвольной куклой повиснувшего на руках товарищей. Близнецы переводили взгляд с тела подростка на полугуля, и обратно. Кен понял их без слов, тем более, что сказать что-то сейчас они были не в состоянии:       — Оставте его мне и идите, — парни передали Аято беловолосому, при этом что-то мямля и норовя зайти в дом, но Кен закрыл перед ними дверь со словами, что справится сам.       Подхватив под мышки, полугуль потащил шипящего от боли парня к дивану. Сломана пара рёбер, синяки да ушибы, кровоподтёки и пара царапин — полный набор! Только сломанной руки или ноги не хватает.       «Как бы сотрясения мозга не обнаружилось», — думал про себя Кен, приклеивая пластырь на особо глубокую царапину, из которой рубиновыми капельками сочилась кровь.       Семнадцатилетний подросток не раз возвращался с синяками на лице и теле, а стоило Кену предложить обработать очередную рану, как Аято выдёргивал руку и смотрел на полугуля с таким отвращением, будто он запачкал его… Неким веществом.       Одноглазый король не мог не заметить, что чем больше проходит времени, тем больше этот парень напоминает Аято Киришиму и внешностью, и скверным характером. Гуль провёл рукой по лбу подростка, задирая отросшую чёлку — он тяжело дышал, а по виску стекала капелька пота. Лоб горячий. Возможно, лихорадка. ***       Аято проснулся, когда на городок уже опустилась ночь. Парень поднялся с дивана, опираясь рукой о его спинку, попутно скидывая со лба мокрую тряпку. В районе спины ощутимо кольнуло и потянуло тяжёлой болью, глаза будто намеревались добить его, окутывая всё вокруг туманом, вызывая тошноту. Но как бы плохо ему ни было, стены этого дома он не спутает ни с какими другими. Свет лился из кухни, резнув по глазам. Он знал кто там: всего в паре шагов, но ноги не прислушивались к доводам разума. Хотя никаких мыслей в голове Аято сейчас не было, все они были где-то далеко: где угодно, но только не здесь.       Приятные для глаз персиковые стены, подсвечники на них и свечка в баночке на деревянном столе. Одинокий стул, преданно ждавший своего хозяина и…Он. Худая, ссутулившаяся фигура беловолосого парня сидела за столом на одном из двух стульев, всматриваясь в пламя свечи, будто выискивая там ответ на вопрос, известный только ему и бледному огоньку. Тот пытался ответить парню, оставляя отблески в серых глазах, но седовласый не верил: хмурился, мерно стуча чёрными ногтями по отполированной поверхности стола.       В тот момент, когда на лице Кена появилось осмысленное выражение, Аято мог поверить, что пламя сообщило о появлении в дверях подростка. Серые глаза вцепились в синие точно так же, как недавно в маленький огонёк: искали ответа, и сейчас немых вопросов в них было гораздо больше. Совесть надавила на сознание, даже ровно стоящее, словно солдат пламя на тонкой ниточке фитиля казалось упорнее его самого.       Куда-то пропал холодный блеск стальных глаз, оставаясь осадком в уголках губ. Кен смотрит тепло, ласково… Так смотрит взрослый, разговаривая с ребёнком. В голове щёлкнул, впуская поток мыслей, невидимый рычаг: тогда, пять лет назад, он смотрел точно так же. И Аято сорвался:       — Ну, давай же, злорадствуй. Говори, какой я неотёсанный мальчишка и как тебе уже надоело меня лечить!       Но серые глаза не поменяли своего выражения, не позволив себе и искорки удивления:       — Ты же знаешь, что это не так, — голос лился флейтой, наигрывая колыбельную, от которой становилось тошно. — Тебе бы поужинать, — он поднялся со стула. — А я выйду, как и обещал.       Полугуль обогнул стоящего в двери Аято, но тот не позволил уйти далеко, цепко схватив шарф Кена.       — Знаешь, я тебя вообще не понимаю, — шарф легко соскользнул с плеч. — Кто ты такой? — в свете свечи блеснула золотая надпись на рабском ошейнике. — Ты мне никто и я тебе тоже, так какого чёрта ты пытаешься строить из себя родителя и заботиться обо мне, а? «Раб наследного принца», — лицо подростка исказила издевательская ухмылка, из глаз, как из незакрытой в метель двери, сквозило обжигающе непонимание, что грело бы в ту же метель, если бы не оставляло ожогов на сердце Кена. — Сбежал от своего хозяина? Когда стало совсем уж худо, да? Но причём тут я?! Зачем ты меня терпишь? Обрабатываешь раны? Еду готовишь, ждёшь меня, не съедая ни кусочка в конце-то концов?!       Шарф полетел на пол у ног Кена, отброшенный подростком как нечто мерзкое. Льдистая пара глаз прожигала ненавидящим взглядом, надеясь ухватить хоть каплю растерянности в зрачке глаз, изгибе губ, расслабленно висевших вдоль тела пальцах.       — Нет, — словно хрусталь разбился о гранитную стену, перерезая осколками барабанные перепонки, тараканами проникая под череп.       — Что «нет»?! Я хочу получить полноценный ответ, а не твоё чёртово «нет»!       — Сейчас я не могу тебе ответить, ещё рано, — но в этом напевном голосе нельзя было расслышать хоть каплю сожаления, Кен не позволял чувствам взять верх, иначе всё пойдёт крахом, так что сейчас парень разрывал себя изнутри.       — А ведь когда-то я восхищался тобой… — момент, и Аято скрылся за входной дверью, оставив Кена наедине с пламенем свечи. На душе гадко, горечь застыла на корне языка. И снова свеча, и снова раздумья, погрузившись в которые полугуль так и стоял, не шелохнувшись. ***       Подросток бежал по улице, огибая дома, перепрыгивая ограды, игнорируя саднящую боль и всплывающие в памяти обрывки их разговора пятилетней давности — Аято тогда было 12…       «Я пойду к повстанцам».       Он был ребёнком — обидчивым и впечатлительным одновременно, так что он не может так просто забыть то, что понял в последствии этого разговора.       «Зачем?».       «Я буду помогать людям!».       Парень до сих пор помнит ту гордость в собственных словах. Тогда он восхищался седовласым, он казался ему нечеловечески добрым и заботливым, помогая хозяйке гостиницы и всем, кто попросит. Аято был уверен, что тот его похвалит, как обычно улыбнётся и взъерошит волосы… Ошибался.       «Не нужно», — образ Кена в мыслях ребёнка дал первую трещину. — «Тебе это ни к чему, лучше помогать будут другие, хорошо?».       С того момента Аято только сильнее понимал, что для старшего он лишь ребёнок: несамостоятельный и неспособный довести до конца начатое дело… Но он всё равно это сделал — вступил в отряд сопротивления, нашёл товарищей, у которых всё чаще стал оставаться на ночь, гулять по улицам под покровом луны и шугать шавок Короны, напившихся до поросячьего визга в таверне. Он уже не ребёнок, хоть и не взрослый, он может постоять за себя! Почему Кен этого не понимает?!       Очередная лужа на его пути таила то ли трещину, то ли камень, о который Аято запнулся и распластался по мокрой дороге, замарав и так уже давно серую рубаху и простые штаны из грубой ткани. Даже одежду он стирал сам, наверное, из-за этого она никогда не была чистой.       Грязная вода в луже отражала лицо подростка, не утратившее обиженное выражение: брови образовали между собой складку, губа прикушена. Аято чувствовал, что искусал её до крови, но боль помогала хоть как-то упорядочить мысли.       «Я не ребёнок… Уже давно не ребёнок! Я сам могу решать, что мне делать, чёртов белобрысый!».       — Смотрите-ка, а не это ли наш давний знакомый? — мысли ухнули вниз как камень с утеса.       «Чёрт, только не они!».       Аято резко развернул голову на голос, нахальными глазёнками на него уставились два солдата, затуманенными от переизбытка алкоголя.       — Эй, мальчишка, ик! Это ведь ты со свои, ик, дружками обворовал нас недавно, — хорошо, что шёл дождь, судя по голосу одного из них они знатно нажрались.       — Да это ж он мне в живот пнул! — вскрикнул второй.       «Плохо дело, пора сматываться», — с этими мыслями парень оттолкнулся от грязной дороги, вскакивая на ноги и тут же вскрикнул, падая обратно.       — Чё, убежать нима?! — загоготали оба, а Аято и правда не мог встать и, кажется, подвернул ногу.       — Во умора! Эй, давай-ка зови остальных, сейчас мы этому всё припомним.       Один солдат вернулся в таверну, а другой схватил парня за локоть и поволок по грязной дороге в переулок между таверной и каким-то домом.       «Всё, это конец, — пронеслось в голове, когда свет из окон ближайших домов лизнул носки ботинок и когда его безвольной куклой бросили об стену, парень против воли взмолился. — Помоги, чёртов белобрысый!».