Раб полугуль в мире людей.

      Бледные пальцы скользнули по отполированной поверхности стола, издавая противный скрип. Предмет интерьера пусть и не новый, но и не настолько старый, чтобы подкашиваться в сторону. Кен надавил сильнее, усиливая скрип, пытаясь отвлечься, но получалось пока что плохо. Шарф так и покоился на полу, забытый гулем. Пальцы второй руки блуждали по поверхности ошейника, ощущая тонкие впадины — надписи.       Во рту сухость, на душе тошно… И больно, очень больно. Он чувствует, что накатывает слабость, подгоняемая всё не желающими покидать мысли, словами Аято. Возможно, он уже давно должен был рассказать ему обо всём. Таких вот сцен у этих двоих было предостаточно, гуль уже сбился со счёта, да и считать ему не особо хотелось, а забыть об этом поскорее. Но сейчас было по другому, пусть и немного, но по другому. Казалось бы, всё как обычно — те же реплики, те же ругательства, те же вопросы, то же молчание со стороны Кена. Для него это уже стало привычным явлением, как привыкаешь к виду, открывающемуся из окна твоей комнаты.       Всё обрушила последняя фраза, слетевшая с губ подростка как бы случайно, неосознанно.       А ведь когда-то я восхищался тобой…       Стол треснул под давлением, обрушился, как халтурно сделанная скамейка, на которую только сядешь, и она уже провалится вместе с человеком, понавтыкая ему в руки занозы, от которых придётся долго и мучительно избавляться.       Кен смотрел на обломки непонимающим взглядом, будто не до конца осознавая, что сейчас произошло. «Восхищаться?» — пронеслось у него в голове. — «Как можно восхищаться таким, как я? Гулем, упырём, монстром! Пусть ты и не знал, кто я, но тогда, в прошлом, когда я ещё был человеком, никто не восхищался мной — обычным японцем, тогда почему сейчас ты говоришь мне подобное, при этом умудряясь ненавидеть?».       Он думал, искал ответ в глубинах сознания, переворачивая коробки памяти, но не получая его, тихо злился. А на глаза наворачиваются слёзы — кто-то думает о нём подобным образом, он кому-то нужен в этом мире. Радость распирала изнутри, накатывая волнами огромной высоты. Из уголка глаза вырвалась на свободу одинокая слезинка, проделывая долгий путь, чтобы в конечном итоге сорваться вниз и разбиться о обувь Кена. На большее он был не способен, только лелеял в душе то тёплое чувство, желая запомнить его, пока оно не угасло.       Отголосок беспокойства донёсся до него. Прошло несколько секунд, прежде чем Кен понял в чём дело — он уловил сладковатый запах крови. Пока ещё слабый, но отдающий адреналином. Так не бывает, если человек поранился случайно — это где-то на территории городка завязалась драка. Запах знакомый, щекотящий нос постоянно, а то и по несколько раз на дню. Опять Аято ввязался в драку с солдатами, в последнее время это происходило слишком часто, сейчас пройдёт пара секунд и появятся новые участники драки — дружки подростка. Кен знал это наверняка, битыми всегда были парень и шайка, в которой он состоял. Но почему-то ожидаемого не произошло — новые запахи он не улавливал. Ни тех близнецов, которые принесли к нему Аято, ни вообще какого-то запаха крови, пусть и незнакомого человека, но вблизи такового не было, только сладкий аромат крови подростка стремительно усиливался, подстрекая гуля к действиям.       Кен рванул за дверь, не позаботившись закрыть её как следует. Крыши домов слились в одну полосу, не желая быть замеченным прохожими, он перепрыгивал с одного плоского участка на другой. Шанс, что кто-то его заметит был, но мало ли что может померещиться человеку в ночную пору, тем более, что Кен пролетал над «расщелинами» между крыш, лишь изредка останавливаясь, чтобы принюхаться.       Осталось совсем немного, он это чувствовал. Ещё несколько пролётов, и он доберётся до нужного места.       Возле очередной ровной дыры между домами он остановился — это здесь.       Кен не собирался прыгать вниз, не разобравшись, что происходит, а потому седовласый перегнулся через борт крыши, вглядываясь в темноту. С его зрением это не было проблемой, и он легко различил во тьме переулка четверых солдат в униформе, явно нетрезвых, и их жертву. Аято сжался в клубок, закрывая живот и зажимая голову руками, но это никак не мешало солдатам пинать его куда только ноги не доставали, а от особенно сильного удара парень отлетел к стене, неслабо приложившись об неё спиной. А бортик под рукой Кена раскрошился на камешки, оставаясь единственной преградой, которая удерживала его на месте и слабенький уголёк надежды, что сейчас им надоест и они просто оставят подростка валяться в грязи.       Вот один из солдат поднял руку, останавливая товарищей — те повиновались и гуль уже почувствовал вздох облегчения, который рвался наружу, но застрял где-то в горле, когда в слабом свете луны блеснуло лезвие ножа.       Мужчина встал перед приподнявшимся на руках парнем, хватая его за волосы и запрокидывая голову, оголяя шею. Лезвие кружило в нескольких миллиметрах от тонкой кожи, а солдат что-то говорил нетрезвым голосом. Кен мог бы прислушиваться, но больше прятаться он не мог — действия мужчин быстро становились всё опасней для подростка.       Одноглазый мягко и незаметно спустился на землю и прошёл к переулку. Абсолютно не замечая пять пар глаз, в изумлении уставившихся на него, он легко подхватил Аято, будто тот ничего не весил, и, пропуская мимо ушей крики солдат, развернулся, направляясь обратно. Вот так. Безэмоционально.       Один из них схватил Кена за плечо, разворачивая к себе, кричал что-то, шатаясь из стороны в сторону. Гуль, не изменившись в лице, ответил ему с холодным спокойствием. Тот уставился на Кена как баран на новые ворота, иначе и не скажешь. Солдат был в глубоком шоке как, впрочем, и его компаньоны. Беловолосый вышел из переулка, опустил Аято на ноги и, взяв за руку, повёл с собой до дома.       Только оказавшись в стенах дома, Кен смог расслабиться и вернуться в реальность, но чужое дыхание за спиной было доказательством того, что это всё было на самом деле, и сейчас гулю не избежать ещё одного неприятного разговора.       Вот только подросток вырвал руку, а Кен не стал удерживать. Парень уже в который раз прошёл мимо него, опустив голову так, что волосы закрывали глаза и скрылся за дверью в кухню. Беловолосый оказался у входа, наблюдая, как подросток жадно уплетает оставшуюся на столе еду, он сделал шаг по направлению к столу, но был остановлен выкриком, граничащим с истерикой:       — Не подходи! Оставь меня!       И Кен повиновался — не мог не повиноваться, но не так, как бы хотелось Аято — гуль остался стоять в коридоре, оперевшись о стену возле двери. В абсолютной тишине прислушиваясь к каждому звуку. Он простоял так минуту-две, когда услышал тихое шмыганье за дверью. Подросток кусал себе руки, лишь бы не разрыдаться в голос, он был как никогда близко к той черте, переступив которую уже не возвращаются и впервые почувствовал страх перед ней.       Парень пробовал сбежать, но его лишь снова толкали к стене и в конце концов он сдался. Вспоминать те радостные морды пьяных солдат тошно и он закрывает глаза, не сопротивляется, позволяя бить себя, не просит бога о помощи — он не придёт. А тот, кого постоянно звал в мыслях Аято, не пришёл бы тем более, но Кен всё же появился.       Никогда ещё парень не был так ему рад, как когда он появился перед ними, это детское чувство, когда он был для подростка чуть ли не всемогущим героем, снова дало о себе знать.       Благодарность мешалась с ненавистью, а гордость мешала сказать такое простое слово «спасибо».       Аято сжимал в зубах кожу руки, не в силах остановить бегущие слёзы. Всё беспокойство разом свалились на него, найдя приют в буре мыслей подростка, самым навязчивым из них был вопрос, который многим может показаться смешным: «Кто я?».       Это не риторический вопрос и не моральный, потому что подросток не помнит семь лет своей жизни.       Чувствует, что Кен знает, кто он и откуда, но не отвечает. Как бы Аято не расспрашивал, но беловолосый виртуозно обходил эту тему. За это ненависть всё сильнее клокотала в груди, но часть её разбивалась, стоило заглянуть в серые глаза.       Подросток чувствовал отвращение к себе — окрыляющее счастье так и не ушло из закоулков души.       «Он пришёл, он не оставил меня…» — билось там, в голове, да и слёзы от этих мыслей только усиливались.       По ту сторону стены Кен искусал нижнюю губу, неотрывно смотря в пол, силясь удержать тело на месте. Как бы ему не хотелось оттолкнулся от проклятой стены, подойти к Аято, обнять, успокоить и рассказать то, что уже давно тот хочет узнать — он не может, ещё рано, слишком рано. Нужно ждать, как бы больно ни было — он привык.       Он сможет, до того дня осталось совсем немного. Ещё месяц. Если сравнить с прошедшими уже годами, то это ничто. А до этого надо уходить, как-нибудь добраться до замка, а там как получится. ***       — Пф… Пхахаха! Н-ну нет, я не могу! Твоя грация соответствует твоим габаритам! — хватался за живот в приступах смеха мужчина, хохоча, словно в свои восемнадцать.       Хмуря брови, снизу вверх из небольшой реки на него смотрел другой мужчина с пепельного цвета волосами, а его друг, сидя на скале, уже начал икать от смеха, пока он не оборвался метко запущенной рыбой.       — Прекращай смеяться, помог бы лучше.       — Ну не мог я не посмеяться над тобой, Реджи-и, — растягивая буквы в имени мужчины, сквозь сжатые зубы заулыбался Ута. — Ты так красиво шмякнулся в воду.       Реджи не стал настаивать — отвернулся и продолжил вытаскивать из сетей рыбу, бросая в корзину за спиной.       — Ну-у, ты что надулся? — он спрыгнул на каменистый берег, завернул штаны чуть выше колен и вошёл в воду. — Не обижайся ты, я ж не со зла.       Ута снова вспомнил про изящное падение друга и, не удержав шить, сначала тихо захихикал, сотрясаясь всем телом, а потом и расхохотался с новой силой.       Реджи, начавший потихоньку закипать, ловко подставил подножку и тёмноволосый упал в воду, поднимая тучу брызг.       — Эээй, это жульничество! — провёл по лицу Ута, притворно возмущаясь.       — Зато мне теперь легче. Давай к следующим сетям, — мужчина протянул руку давнему товарищу. — Надо бы закончить до заката, а с твоим ребячеством мы ничего не успеем.       Лицо чёрноволосого приняло серьёзное выражение. Он вытянул руку навстречу, сжал, и снова улыбнулся, глаза озорно заблестели. Ута потянул за руку, и мужчина упал в воду рядом, а его товарищ вскочил и с торжественным хохотом побежал прочь.       Уставший Ута свалился на семью, не в силах отбиваться. Догнавший его мужчина ограничился подзатыльником для друга и ушёл к ближайшим сетям.       — Реджи-и, ну дай я тебе помогу-у. Мне уже надоело так сидеть!       — Нет. У тебя в руках рвутся все сети, их у нас и так немного, а чтобы сделать новые, нужно время и материалы. Но если тебе настолько скучно — иди по ягоды. ***       — Реджи — идиот! Что, так сложно хоть немного мне довериться?!       Ута всё-таки пошёл за ягодами, но злиться на друга так и не прекратил, так что получал удовольствие, пиная попадающиеся на пути камешки, представляя, что это Реджи.       «Да пусть подавиться — сам съем все ягоды!» — рука с ягодой остановилась совсем близко к губам. — «И чего это я как маленький? Эта еда не только для меня и Реджи».       Внезапно волосы на затылке встали дыбом, тело двинулось без ведома владельца. Рука, согнутая в локте, метнулась назад, но цели не нашла.       — П-погодите, Ута! — говорил кто-то со спины. — Я просто хочу поговорить с вами! Ну, если конечно вы меня ещё помните…       Мужчина снова резко повернулся, попутно отскакивая назад.       — Кен? — белые, словно снег, волосы не выпадали из памяти, и Ута без труда узнал своего собеседника.       — Так помните? Какое облегчение! — седовласый положил руку на грудь, судорожно выдыхая. — Послушайте, мне нужно поговорить с вами и Реджи.