***
Рон старался не нервничать. Нужно было создавать спокойствие, чтобы и внутри их очага было спокойно. Одна ошибка, один неверный шаг и их тыл станет паниковать, что приведёт к глобальной проблеме. Чёрт, где же они? Гарри… Боже мой, как прекратить краснеть, когда произносишь его имя вслух? Это же глупо… Послышался стук. И мать, накидывая на плечи кофту, на цыпочках подошла к двери. Когда она её открыла, то не сдержалась от радостного возгласа, и это стало последним спусковым крючком. Те, кто прятался по углам, вылезли и стали пробираться к источнику веселья, создавая шум и гомон. Рон волновался. Его ладони вспотели, и он вытер их об штанину, встречаясь глазами с Флёр. Её взгляд говорил слишком многое, отчего ему стало не по себе, и Рон поспешил отвернуться. — Рон… — не прошло и секунды, как он уже обнимал Гарри. Да, безрассудно, да, глупо, но он подумает об этом потом, когда не надо будет прижимать к себе это тело, чтобы показать этим объятьем всё. Наконец Рон понял, что что-то не так. Лицо Гарри было словно каменным, Рон отстранился и хотел что-то сказать, как начала Тонкс. Она говорила много, даже отшучивалась, но потом… — Похищенной оказалась не Гермиона, а её мать, она пошла её вызволять и… Нам не удаётся выйти на её след, — Рон бы осел на пол, если бы не вовремя подставленное плечо Гарри. Не может быть… Гермиона? — Знаешь, Рон, — девочка что-то писала на пергаменте, задумчивая покусывая губу, а Рон думал о том, как же ему чертовски хочется поспать, — мне сегодня мама написала. Писала, что любит и переживает за меня, а я… У меня даже не хватает времени, чтобы ответить, — пожаловалась она и уткнулась снова в лист. Рон зевнул и встал с кресла, направившись к девушке. — Давай завтра допишешь, ладно, Герм? — девочка покачала головой, а на высказанное недоумение ответила: — Я хочу сегодня всё закончить, чтобы завтра подумать, что написать маме. Ты можешь идти спать, Рон, — она вымученно улыбнулась, а Рон кивнул и направился прочь из комнаты. Как жаль, что он не увидел глаза Гермионы, которые умоляли остаться.Часть 5
25 декабря 2018 г. в 14:45
Его тошнило. Не понятно почему, но горло свербело, даже слюна стала вязкой. Рон попытался встать, но всё тело будто иглами пронзило, поэтому он снова улёгся. За окном был рассвет, и казалось бы, Рон должен радоваться этому, но вместо этого он с тоской пустился в размышления. Это будет его последний рассвет, или нет? Даже если не последний, будет ли с ним Гарри, когда это будет нужно ему? Он и так пал слишком низко. Спит с возлюбленной собственного брата, оскверняет память Джинни своей любовью к Гарри. Рон не должен был. Он обязан был быть тихоней и непоседой, но вместо этого стал последней шлюшкой. Аж противно.
— Милый, вставай и иди завтракать, — мамин голос пропитан иссякаемой радостью, но он-то понимает, что это всё напускное, что на самом деле она волнуется, что сама она бледнеет пуще прежнего, будто какая-то болезнь пожирает её изнутри. Она так и не смогла пережить смерть Джинни. Малышка Джинни, которая бегала от матери, когда та хотела заплести ей волосы, малышка Джинни, которая терпеть не могла всякие там книжки и постоянно спорила с Гермионой, доказывая ей свою философию, что спорт пригодится в жизни больше, чем какие-то там знания. Тогда Гермиона смущенно смотрела на Рона, который что-то говорил, потому что Гермиона умоляла его взглядом. Она никогда не озвучивала свои просьбы вслух, но её глаза говорили о многом. И он старался сделать всё, чтобы как-то поддержать её. Гермиона… Как она там? Всё ли с ней хорошо? Юноша чувствовал себя омерзительно, просиживая здесь штаны, когда Гермиона там и возможно страдает. Хотя почему возможно? Пожиратели никогда не относились к числу тех самых людей, которые будут обходиться с жертвой по-хорошему. Повезёт, если не изнасилуют. В голове моментально всплыл разговор с Гермионой, о котором он отчаянно не хотел вспоминать, потому что тогда, кажется, она плакала.
— Тебе страшно? — они сидели на скамейке, было прохладно, поэтому он попытался спрятать покрасневшее лицо под шарф, как можно тщательнее. Сама же Гермиона, кажется, и вовсе не была тронута холодом. На её коленках покоилась какая-то книга, похолодевшие и явно затвердевшие пальцы, едва касались напечатанных букв. Она словно обнимала все эти строчки собственными пальцами, на её губах расцвела улыбка.
— А мне страшно, — честно призналась она. Из заиндевелых губ у неё сочилась кровь, которую она поспешно утёрла тыльной стороной ладони. Рон не понимал, что она хочет услышать, но, видимо, её не волновало содержимое его ответа. Она просто хотела поговорить с кем-то, как-то успокоить себя, поэтому юноша лишь кивнул сам себе, пока девочка, которая сидела рядом, собиралась с мыслями.
— Мне страшно, что я умру. Очень страшно, — она подняла глаза к небу. Ветер трепал её волосы, бил по щекам, оставляя там красные следы. Гермиона выглядела такой уязвимой, что он придвинулся к ней поближе, соприкасаясь с ней плечом, даруя ей хоть какую-то поддержку. Она улыбнулась.
— Ты всегда относился ко мне хорошо, даже если я и доставала тебя. Я… — Гермиона встретилась с ним взглядом и удивлённо приподняла бровь, губы её задрожали, но она озвучила свою догадку: — Тебе тоже страшно, — эта мысль, из её уст, не казалось ему такой постыдной. Он лишь пожал плечами, а потом как-то спутанно объяснил:
— Всем страшно. И мне страшно. Я не знаю, что будет дальше, всё так туманно…
— О! Ты боишься не своей участи, а неопределённости всего происходящего, боишься неизвестности. А я всего боюсь, боюсь, что мне сделают больно, я не вынесу, сломаюсь, — кажется, она всхлипнула. Рон неловко развернул её к себе, чтобы обнять. Мальчишка собирался с мыслями, что сказать, но вместо этого начал нести какую-то пургу из собственного детства:
— Фред и Джордж часто надо мной издевались. Не поверишь, они такое вытворяли… — Гермиона улыбнулась ему. Она уткнулась лицом в его грудь и стала тихо посмеиваться, пока он надувал щёки и спрашивал обиженно: «Кому я тут всё рассказываю?»
— Прости, — девушка проглотила хихиканье и серьёзно проговорила: — Пообещай мне, что больше не попадёшься на их уловки?
— Обещаю, — просто ответил он и снова прижал к себе смеющуюся девушку, пытаясь согреться этим девчачьим смехом. И было так хорошо, так тепло, что мысли о войне прошли мимо, как и осознание, что они больше не встретятся.
Рону хотелось верить, что он ошибается, что скоро он увидит Гермиону, невредимую, возможно и потрёпанную, но родную и близкую. Юноша всё-таки встал с кровати. Поесть и правда что-то надо, иначе он тут загнётся. Мама и так еле переживает смерть Джинни, а его смерть добьёт её окончательно.
Накинув на своё тело какую-то валяющуюся на полу майку и штаны, Рон всё-таки решил спуститься к столу. В их доме, как ни прискорбно это говорить, перестал слышаться детский смех, кухня в прямом смысле слова кипела напряжением. Все молчали.
Когда Рон явился на кухню, к нему обернулась только Флёр. Её лицо мигом осветилось светом, и она даже встала с собственного места от волнения. Юноша постарался не придать этому значения, все его мысли были заняты Гермионой. Он не размышлял о ней до этого дня, да, это так. Рон не хотел лицемерить и врать самому себе, обманывать своё чувство к Гермионе, которое он лелеял глубоко в душе. Ведь она была первой, кого Рон полюбил. По-настоящему.
— Как скоро сюда заявится Гарри? — он постарался сказать это непринуждённым тоном, но они знали его слишком хорошо, чтобы поверить ему. Но из-за чувства такта, или просто не хотелось всё это разводить, сделали вид, что ничего не заметили. Молли ответила:
— Должны сегодня ночью, но… Ты же понимаешь, Рон, что важна их безопасность, не так ли? — она будто говорила: «Ты же понимаешь, что важна безопасность Гарри, а не твоё желание побыть с ним наедине?» Рон покраснел. Знала ли мама что-то? Наверное. Она всегда была проницательной, пускай и прикрывалась за образом добродушной и дотошной женщиной. Могло показаться, что она глупая, но это было не так.
— Да, я всё понимаю, — куда бы спрятать глаза? Рон решил, что лучше уставиться на собственные ладони, которые тоже покраснели и стали горячими. Так не должно быть. Никто не должен догадаться, что ему важен Гарри. В том смысле, что не как друг, а нечто намного больше.
А Гермиона знала ли? Он не спрашивал её никогда, не видел, как она иногда вздрагивала и краснела, когда видела их, словно застала за чем-то постыдном. Так или иначе, Рон никогда не слышал от неё упрёка. Она после этой связи стала близка, как никогда. Милая и любимая Гермиона. Где же ты?..