Бредни пьяного Тодороки

      — Ты все также пахнешь мятой, придурок половинчатый, — Бакуго смотрит прямо в глаза и пытается казаться совершенно незаинтересованным в случившимся между ними разговоре, инициатором которого был человек, стоявший напротив. Катсуки сложно было сдерживаться и не обнять глупого Тодороки, прижимая к себе все ближе, а потом никогда и никуда ни за что на этом свете не отпускать. Потому что блондин всегда относился к Шото, как к своей собственности.       — А ты все также строишь из себя черти кого, хотя кем-то особенным не являешься, — Тодороки всегда не нравилось, когда Бакуго смотрит так пристально. Под этим взглядом ужасно неловко. Шото просто чувствует, что не хочет ничего говорить, потому что выглядит глупо, — И кто тебе вообще разрешал интересоваться моим запахом? Это отвратительно, — Холодно. Потому что сын Старателя всегда скупился на эмоции.       — Ты тогда был даже очень не против, — Бакуго хмыкает, но не хочет что-то добавлять. Просто смотрит на серьезную гримасу Тодороки, которую второму становиться поддерживать все сложнее, — И зачем ты мне позвал? Поговорить? Говори быстрее. Не хочу больше тратить на тебя ни минуты своего свободного времени.       — А раньше ты был совсем другого мнения о времени, проведенным со мной, — Контратака.       — Заткнись, — Морщится и уже готов перейти от слов к кулакам. Сколько Тодороки провел с ним времени, тот никогда не мог решить какой-либо конфликт без рукоприкладсства, как обычный современный человек.       — Я тогда не врал, Катсуки, — Шото очень трудно дается эта фраза — даже Кац-чан это замечает. Это вообще трудно не заметить.       — Что? О чем ты во-       — Не перебивай. Я понимаю, что тебе трудно сдерживать свои эмоции, но хотя бы попытайся, хорошо? — На удивление Катсуки послушно замолк, терпеливо ожидая продолжения монолога Тодороки, — Так вот. Знаешь, Бакуго, я действительно до сих пор люблю тебя. И я тогда ни в коем случае не врал.       Лицо собеседника так и выражало: «Блять, ты серьезно помнишь об этом?». Конечно, это звучало странно, потому что еще тогда, неделю назад, за завтраком, который им любезно приготовил Даби, Шото признался, что ничего не помнит и вообще ему очень стыдно за свое, вероятно, не очень адекватное поведение. Бакуго тогда лишь фыркнул и сказал, что старший из братьев Тодороки совершенно не умеет следить за братом, и ему будет очень полезно этому научиться. Даби тогда усмехнулся и выпарил что-то вроде того, что, мол, Шото уже взрослый мальчик и должен сам контролировать свои действия. Шото вздохнул, но даже не подумал комментировать это.       — Я люблю тебя, хотя ты редкостный мудак, — Тодороки смотрит на выражение лица Кац-чана, который то ли криво усмехается, то ли хочет выдавить истерический смешок, а потом вмазать по смазливому лицу, опороченному шрамом от ожога. Все равно красивому. Бакуго любит это лицо. А еще его владельца.       Вообще Бакуго сначала даже не думал приходить на эту глупую встречу, которая сделает им обоим только больнее. Зачем Шото вообще было его звать? Их уже ничего не связывает. Кажется, у «половинчатого» только начали налаживаться отношения с этим надоедливым, мешающимся под ногами, Деку. Тогда почему он написал это глупое сообщение со своего телефона, просьба о встречи? Нахрена ворошить прошлое, если это прошлое не принесло ничего, кроме привязанности этих двоих к друг другу и еще боли от того, что их и без того хрупкие отношения, которые они по хрустальным кирпичикам стоили долгое-долгое время, разрушились выходкой Бакуго и прямолинейностью Тодороки.       — Зря ты все это затеял, идиот, — Качает головой Бакуго, — Это ни к чему хорошему не приведет.       — Ты не дослушал, — Шото отводит взгляд в сторону. Бакуго — трудный человек. С ним трудно общаться, находиться рядом, вообще по-любому контактировать. Хотя Тодороки удавалось вывести его на нормальные разговоры без криков. Редко правда, но удавалось. И это были лучшие разговоры в его жизни с лучшим человек, из всей его жизни.       — А я и не собирался! — Катсуки ненавидит Деку, потому что этот мальчик слишком слащаво-добрый. Больше чем Деку, пожалуй, Бакуго ненавидит только моменты, когда его затыкают и не дают высказаться, — Знаешь, я тоже люблю тебя, пусть ты мне и до чертиков противен. Но это не значит, что ты имеешь право так просто разговаривать со мной после того, как бросил меня.       — Что? — На лице Тодороки читается удивление, смешенное с возмущением, которое нельзя было не заметить. Бакуго привык ловить каждую эмоцию, проскакивающую на лице бывшего любимого человека, потому что эти эмоции были для него, как спасательный круг для утопающего, — Бросил? Неужели, ты даже не думал над тем, почему мы не вместе?       — Каждый ебаный вечер, ублюдок, — Уверенно чеканит парень, вздыхая все больше холодного воздуха в легкие, будто так он сможет потушить разбушевавшийся там пожар, не понимая, что лишь подливает масло в огонь. Холодает. Стоило выбрать время пораньше, потому что гулять в парке зимним вечером — не лучшая идея.       — Ты очень вспыльчивый человек, Катсуки. И к тебе нужно находить подход, как видишь, мне это не удалось. Я просто хочу поставить жирную и, надеюсь, последнюю точку в наших отношениях, — Все так же холодно, но голос дрожит — ухо Катсуки точно чувствует эту вибрацию воздуха от неуверенного баритона.       — И как ты собираешься это сделать?       — Во-первых, — Шото достает свой смартфон какой-то жутко дорогой фирмы (Бакуго такие даже не снились). Типичный сынишка богатенького папеньки, который, якобы, не принимает от него никакие дорогие подарки. Конечно, пф. Он жмет на ярлык, где отображаются основные контакты. Первая строчка: «избранные». Единственный контакт в ней: «Катсуки Бакуго». Аватарка контакта — их старый совместный глупый снимок, сделанный тогда, когда Денки заставил их фотографироваться. У Бакуго жутко недовольное лицо, а Шото легко улыбается, — Удалю тебя из избранных. Тот случай был ужасно неправильным. Не хочу допустить его повторения.       — А ты никогда не думал, — Бакуго резко перехватывает его руку, готовую уже удалить «Катсуки Бакуго» из своего телефона, а одновременно и жизни, навсегда, — что это судьба?       Шок.       — Что? — Бакуго никогда не ходил в ряды фаталистов, и судьба для него была чем-то, что можно было с легкостью изменить. И сейчас этот человек держит костлявое запястье Тодороки, удивленно хлопающего ресницами, что такие же разные, как и волосы, — Что ты хочешь этим сказать?       — Я, — «Не знаю, — проносится в голове, — Что я, мать твою, вообще творю?». Бакуго молчит, а потом смягчает выражения своего лица на более сдержанное. Как же там учил его Шото? Вздох-выдох. Мысли о хорошем. И вправду помогает, — Не смогу без тебя, двуличный выродок.       «Бакуго, что ты творишь?» — хочет спросить Тодороки, наконец решившийся на смелый поступок в этих жалких отношениях, но чужие губы затыкают его на полуслове. И все слова сразу растворяются, будто их и не было. Будто так правильно. Будто этот разговор был начат только для этого исхода. Будто он был выведен на каком-то листе пергамента, а они жалкие букашки, не имеющие возможности не подчиняться приказам свыше.       У Бакуго самые сладкие губы, пусть он больше предпочитает острую пищу. У Тодороки самые красивые, пусть и разные, глаза. И они оба две части чего-то целого. И нет в этом мире человека, который смог бы разлучить их, включая их самих. Потому что так правильно. Потому что так написано где-то на листе пергамента. Потому что именно так должна была закончиться эта история и никак иначе.