Бредни пьяного Тодороки

      Лучше бы он остался дома и лег спать ещё три часа назад (если не больше). Лучше бы Тойа вообще не взял телефон Шото и не увидел Катсуки в избранных. Лучше бы младший Тодороки вообще не подпускал себя и свою ахуительную задницу к алкоголю. Бакуго не мог. Просто не мог смотреть, как его бывший прижимается к нему всем телом, будто они до сих пор вместе. Просто не мог понять зачем вообще согласился помочь. Да пошел этот Даби далеко и надолго. За братом не уследил, а отдуваться приходиться никому иному, а Катсуки. Черт. Черт. Черт.       — Бакуго? — Шото все так же крепко обнимал названного ранее за поясницу, — Все хорошо? Ты такой напряженный. Тебе помочь чем-нибудь? У тебя какие-нибудь проблемы? Бакуго~       — Заткни рот, придурок, — Просто накипело. Если его терпение — это кастрюля с тестом, то оно уже давно поднялось настолько, что давно было вне сосуда, — Ты вообще понимаешь в какой ситуации мы с тобой, блять, находимся? Ты пьяный мудак, который уж слишком тупой, чтобы это все понять. «Слишком бухой» —, наверное, так корректнее звучит. Мы расстались не так давно и я, сука, был в большой «депрессии» из-за этой пустяковой хуйни. Вышел из этой чертовой, да иди она к черту, грусти только после того как мы перестали с тобой пересекаться! Однако, сука, нет. Видимо, у тебя и у твоего треклятого семейства были другие планы на мой счет и насчет моего душевного состояния. Сука, Тодороки. Просто сдохни уже. Я вообще видеть тебя не хочу. Как не хочу видеть твои половинчатые волосы.       — Катсуки, я не…       — Завали хлебало, умоляю. Я дождусь Даби и уйду, — Руки дрожали. Хотелось сбежать куда-нибудь далеко-далеко, в другую страну, чтобы таких ситуаций больше не происходило, но в то же время хотелось прижать своего опьяненного бывшего к груди и никогда, боже, никогда-никогда не отпускать.       — Катсуки, — Шото отпускает поясницу Бакуго и обязывает руками шею, мягко и слишком нежно. Наверное, если бы он был сейчас трезв то просто промолчал бы или выпарил: «Все нормально. Ты можешь уходить сейчас». Катсуки не был рад, что Тодороки пьян. Совсем нет. Совсем не хотелось это признавать, — Останься со мной на ночь. Пожалуйста.       — Рот закрой и ляг в кровать, — Сидели они оба, кстати, именно на ней. Односпальная, однако довольно большая. Она вообще много воспоминаний вызывала у Кац-чана. Помнит, что когда-то они оба лежали на ней, смеялись над чем-то настолько глупым, что одни воспоминания об этом приносили ужасный дискомфорт, ведь они не искали причины, чтобы посмеяться вместе. Бакуго закусывает губу. Он был одним из тех людей, с кем и вправду хотелось быть рядом, — Я…       — Полежи хотя бы, — Смотрит жалобно, невинно моргая глазами. Кац-чан сглатывает поступивший к горлу ком. Ужасно милый, как котенок, — Мне так холодно спать одному, Катсуки. Я не хочу, — Совсем не похож на пьяного, на себя тоже не похож. Боже. Бакуго послушно ложится, отворачивается от своего бывшего так, чтобы тот мог наблюдать исключительно за его спиной. Сдался.       — Я люблю тебя, Бакуго, — Поднимается Шото и резко целует в щеку. Кац-чан морщится, но не отвечает. Не знает стоит ли вообще делать это. Тодороки прижимается к Катсуки вплотную и обнимает. В душе блондин улыбается. Ему этого так не хватало.       — Я тоже тебя, придурок. А теперь не мешай мне спать, а то твоя голова, будучи прибитой ко входной двери, будет торжественно встречать Даби к его приходу, — Бакуго ворчит — как всегда, ничего нового —, но улыбается, совсем по-настоящему, будто он маленький ребенок, которому подарили конфетку.       Бакуго и сам не замечает, как его веки начинают закрываться. Так тепло и от Тодороки, пусть и бухого в стельку, все равно вкусно пахнет мятным шампунем. Как всегда. Катсуки не понимает чем он заслужил то, что может вот так просто лежать вместе со своим «возлюбленным» даже после того, как тот его бросил по какой-то до боли глупой причине. «Ты такой шумный, Бакуго» — обидно и очень задевает. Хотелось тогда ударить его. «Не нравится? Бросай! Кому ты нужен вообще?» — грубо, возможно слишком резко. «Не нравится. Мы расстаемся» — холодно и больно. Обоим. Блондин просыпается в холодном поту и пугается ещё больше от того, что над ним нависает темноволосый Тодороки, а сам Катсуки обнимает Шото, который тоже лежит с открытыми глазами и смотрит на брата.       — Это ещё что за порнушка? — Изгибает бровь Даби и оглядывает младшего сына Старателя, а потом и его «гостя». Бакуго отталкивает от себя Тодороки-младшего и грубо смотрит на Тойу, будто тот только что разрушил что-то очень ценное и теперь должен расплачиваться за это всю жизнь. ВОзьмем в расчет то, что Катсуки всегда так на всех смотрит. — Вставайте! Давай-давай. Раз-два, раз-два. Завтрак готов.