Иерусалимский синдром

Глава 18 Однокомнатную квартиру я нашел довольно-таки быстро, в невообразимо старом доме в районе южного Тель Авива. Но зато это была не палатка на берегу моря. Два раза в неделю я выезжал в Иерусалим, исправно работал по девять часов в каждой фирме, потом возвращался домой в пробках. Лереру первое время не звонил — решил, что лучше дать слухам улечься. Он посылал мне несколько раз короткие сообщения, я отвечал, что все в порядке, и так уж получилось, что несмотря на характер нашей последней встречи, мы не созванивались и не виделись больше месяца. Большинство — коллеги на работе и отец — так и не ведали, что я переехал. Ноа узнала, когда в один из выходных я повез ее к себе. Боялся, что она придет в ужас от моего жилища — а она наоборот, была в полном восторге.  — Можно я перееду к тебе? — умоляюще спросила она.  — Тебе так плохо у родителей?  — Нет, но у них сейчас все разговоры только о малыше.  — Когда твоя мама должна родить?  — Через два месяца — она вздохнула.  — Ноа, они будут любить тебя точно так же, как и раньше. Просто времени с двумя детьми становится меньше, ничего не поделаешь.  — А тебе-то откуда знать? — она рассмеялась.  — В теории мы все умные — я тоже улыбнулся. Она задумчиво посмотрела на меня.  — Почему ты переехал? Говорил же, что любишь Иерусалим.  — Не знаю… захотелось перемен. Она поняла, что я умалчиваю правду, но не настаивала. Умная девочка. Рая вышла на работу после положенной недели траура, но ходила тихая и какая-то бесцветная. От места Орена она отказалась, и вместо нее должность занял другой — ничем не примечательный тип, которого я до этого не видел. Я старался к ней не лезть, тем более, что из-за моей новой должности нас с ней больше ничего не связывало. Не подходил не потому, что злился — этого во мне не осталось совсем. Скорее, боялся вновь с ней сблизиться — после всего происшедшего это было бы неуместно и бессовестно. Впрочем, она и не настаивала, целиком замкнувшись на работе и в себе. Эран узнал о моем переезде, но убедившись что на качестве работы это не сказалось, никак не прокомментировал сей факт. После нашей беседы в машине он общался со мной чуть более на равных, чем раньше. Гиллель мой переезд только одобрил, и даже спросил, не хочу ли я поработать какое-то время удаленно — ему тоже было спокойнее, чтобы я находился как можно дальше от его семьи. Я согласился, и теперь мог ездить в Иерусалим всего раз в неделю — что было куда удобнее и экономило мне кучу времени и расходов на бензин. Тель Авив не радовал меня, хотя должен был: здесь была свобода, которая в Иерусалиме мне и не снилась, всем было плевать, кто с кем трахается, и можно было целоваться взасос хоть на главном проспекте; но мне все равно недоставало Иерусалима с его недосказанностью и загадочностью. Город без остановки — или вечный город? * Для меня это не было вопросом. Эзра, прознав про то, что я переехал в центр, позвонил мне, явно напрашиваясь в гости. Я сделал вид, что не понимаю его намеков, а когда он прямым текстом спросил мой адрес, ответил, что пока хочу побыть один.  — И что, даже Лереру не скажешь, где живёшь? — спросил он ехидно.  — Ревнуешь? — усмехнулся я.  — До смерти — он засмеялся. На том наш разговор закончился — он тоже был достаточно умен, чтобы не настаивать на правде. В моей голове все чаще включался внутренний таймер, отсчитывающий дни до конца. Тик-так. Семь месяцев. Примерно через месяц после переезда, в субботу, я проснулся необычайно рано. Все вроде было как обычно, но я уже понял, что скоро произойдет, и остался лежать, стараясь расслабиться и быть готовым к очередному сеансу эпистолярной эсхатологии. Моя интуиция не подвела: минут через десять после пробуждения меня скрутило. Никогда до этого я не испытывал такой боли, и испугался, что сдохну прямо здесь, в этой дыре, от болевого шока. Впрочем, через секунду очередной приступ вышиб из головы все мысли, и я больше не думал ни о чем. Ещё полчаса я потом приходил в себя. Постель была мокрой от пота, а у меня не было сил даже подняться, чтобы принять душ. Новые знаки не чесались, а откровенно болели, как ожоги. Впрочем, это, кажется, и были ожоги. Я с трудом приподнялся, чтобы посмотреть на грудь и живот. Теперь это было уже не протосинайское письмо. Я даже не мог точно сказать, что это было. Наверное, не имело смысла фотографировать новое послание, но я на всякий случай сделал пару снимков. Подумал, стоит ли посылать сообщение Лереру. Что он сможет сделать? Приехать, чтобы полюбоваться моим изувеченным торсом? Посочувствовать? Кого я обманывал. Мне хотелось позвать его, чтобы убедиться, что воспоминание о тех поцелуях — не плод моего больного воображения. И в то же время я боялся, что он свернёт все к прежнему приятельскому общению — иначе почему мы уже месяц общаемся скупыми сообщениями, ни разу не позвонив друг другу? Постепенно я пришел в себя, кое-как поднялся, умылся. Передо мной была вся суббота. Я все же сделал небольшое исследование, пытаясь найти происхождение знаков. Чем-то это напоминало шумерскую клинопись, отчего мне легче не стало — где я найду специалиста по шумерскому языку в субботу в Тель Авиве? Да и расшифровав надпись про очередные катастрофы, что я буду делать с этим знанием? Я хотел одного: узнать, можно ли остановить конец света, и как именно. Чертов Лерер своими разговорами подал мне надежду, и, хотя я всячески давил ее в себе, я не мог не думать о том, что должен быть хоть какой-то способ остановить этот безумный обратный отсчёт. Я продержался до десяти утра: выдраил всю квартиру, прошёлся по городу, поспал. Хотел пойти на море, но сегодня это отпадало — иначе меня, наверное, достали бы вопросами, где можно набить такую же крутую татуировку. Потом ощущение жжения стало давить уж слишком сильно, как и одиночество, которого я обычно почти не замечал. Я задумчиво взял в руки телефон. Вряд ли Лерер вообще держит свой смартфон включенным в субботу, но попытка — не пытка. Разумеется, его мобильник был выключен, но это меня уже не остановило — я просто позвонил на домашний, хоть и понимал, насколько это бессовестно с моей стороны. Он ответил через пять гудков.  — Янон?  — Откуда ты знал…  — А кто же еще может звонить мне на домашний телефон в субботу, когда я провожу время с семьей?  — Черт…извини.  — Что случилось? Есть новые надписи?  — Да.  — Я приеду посмотреть.  — Они написаны клинописью. Думаю, что тут даже Нерия бесполезен. Он помолчал, потом сухо спросил:  — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Мне до смерти хотелось сказать: приезжай сейчас. Но это было бы уже за гранью. Поэтому я промямлил:  — Давай завтра встретимся, может, что-нибудь придумаем.  — Хорошо. Мне надо идти, прости. Я с тяжёлым сердцем повесил трубку. Зря позвонил. Боль тем временем становилась все ощутимее, я нашел в поисковике адрес открытой в субботу аптеки и решил пройтись до нее пешком — без мази от ожогов уже было не обойтись. Интересно, выдержу ли я следующие «послания»? Если нарастание болевых ощущений станет тенденцией, то к концу они будут сродни сжиганию заживо. Что же, зато радует, что не так уж много раз осталось терпеть. После аптеки я купил в круглосуточном магазине пачку сигарет, чего сроду не делал. Но когда-нибудь надо же было начать. Думал поесть, но еда в рот не лезла, и я просто выпил сока в открытой кафешке. Потом моя фантазия иссякла, на улице мне делать было нечего, и я поплелся домой. День тянулся как жвачка на горячем асфальте. Я принял уже три таблетки обезболивающего, смазал всю грудь густым слоем противоожоговой мази, но ничего не помогало. Принял ещё две таблетки на свой страх и риск. На какое-то время это позволило мне отключиться, но вскоре я проснулся оттого, что с трудом выдерживал жжение. Поднял майку, и у меня слезы брызнули из глаз — кожа воспалилась и местами прилипла к ткани. Если бы не четко видимая клинопись, я поехал бы в больницу. Но, увидев на мне такое, никто не поверил бы, что я не занимался самоповреждением. А там и до психушки недалеко. Мне повезло, что в квартире была ванна. Я наполнил ее до краев холодной водой и опустился туда, гадая, почему мне не пришло это в голову раньше. Так и провел весь следующий час. Вода помогла — по крайней мере, уже не хотелось удавиться от боли. Я решил устроиться с комфортом: принес в ванную планшет, бутылку пива и пачку сигарет. Включил какой-то фильм и откинулся на бортик, выкуривая одну сигарету за другой. Удивительно, как хороша жизнь, когда ничего не болит! Я старался не думать о том моменте, когда всё-таки придется вылезать из воды. Может, к этому времени знаки начнут тускнеть? Потом мне пришлось в голову мысль, от которой я замер. Так или иначе, послания исчезали только тогда, когда я хоть как-то их прочитывал или по крайней мере бегло просматривал. Со словарем, с помощью постороннего лица, не особо понимая смысла — но мне нужно было хотя бы слегка вчитаться в то, что мне посылали. Сейчас у меня не было никакой возможности прочесть эти непонятные чёрточки. Неужели это значит, что они останутся на мне надолго? Навсегда?! Я привстал из воды и зашипел — боль и не думала уходить. Пожалуй, даже стало хуже. Опустился обратно в ванну. Мне нужно срочно искать специалиста по клинописи, пока я ещё в силах это делать. Я нашел одного такого — в Англии. К моей радости, на сайте были номер телефона и электронный адрес. Я не надеялся, что в субботу Британский музей будет открыт, но позвонил (никто не ответил) и вдобавок написал на мейл. Через двадцать минут мне пришел ответ на почту: «Что это? Откуда?» Ситуация сильно напомнила мне ту, что была с Альбертом. Будем надеяться, что этот тип окажется душевно прочнее, чем отец Авшалома. Хотя прямо сейчас мне было глубоко наплевать на возможные последствия — я лишь хотел, чтобы боль наконец ушла. Я ответил: «Просто прочитайте и скажите, что поняли». Наверное, надо было отвечать повежливее — всё-таки я переписывался с англичанином. Но я набирал текст из последних сил: вода уже не спасала. Ощущение было, словно меня всего обмазали жгучим перцем и маслом и подожгли. Я открыл кран с холодной водой (та, что была в ванне, уже ощутимо потеплела) и принялся ждать ответа. Наконец, после сотни обновлений страницы, я дождался. «Тут мало что понятно. Судя по всему, описание какого-то катаклизма. Что-то про пожирание. Это что, очередной розыгрыш про Нибиру? Очень смешно. Не пишите сюда больше». Я застонал. Чертов англичашка! Из-за его подозрительности мне сейчас грозило заживо свариться в собственном соку. Но потом я вдруг понял, что боль уходит. Значит, даже этого было достаточно. Хмыкнул. Нибиру. Охренеть. Когда я уже вылез из воды и перешёл в комнату, в дверь позвонили. Отчаянно не хотелось вытираться и одеваться — капли воды охлаждали кожу, и я так и ходил по дому в одном набедренном полотенце. Неслышно подошёл к двери. Посмотрел в глазок. И увидел Лерера. Я распахнул дверь, не думая ни о том, как именно он приехал сюда ещё до окончания субботы, ни о том, что на груди моей все ещё горят воспалённые письмена. Он втолкнул меня внутрь и сразу же закрыл за собой дверь.  — Почему ты весь мокрый? — вот такие были его первые слова после целого месяца разлуки.  — Принимал ванну, чтобы не зажариться — коротко ответил я, разглядывая его. Лерер, судя по всему, ещё у себя дома благоразумно снял шляпу и даже кипу — всё-таки он вел машину, и в полном облачении выглядел бы совсем дико. Но на нем были все те же костюм и рубашка, которые с головой выдавали жителя ортодоксального Иерусалима.  — А где дети? — спросил я.  — Оставил их сестре.  — Тебя за такое просто распнут. И меня тоже — это ведь я вызвал тебя сюда в субботу. Он вздохнул, сел за мой кособокий стол.  — Янон…если уж ты позвонил посредине субботы, я должен был приехать — ты вряд ли бы сделал это без веской причины. Покажи мне, что там у тебя. Знакомое дыхание, когда он внимательно рассматривает символы на моей коже. Палец коснулся одного из них, и я закрыл глаза, чтобы он не увидел, каким взглядом я смотрю на него сейчас.  — Мне кажется, или сейчас знаки стали глубже? И болезненнее?  — Тебе повезло, что тебя здесь не было полчаса назад. — я вкратце рассказал ему свои сегодняшние злоключения, пока одевался — не привык принимать гостей полуголым.  — А что будет в следующий раз? — задал он вопрос, который мучал меня весь день.  — Сам не верю, что говорю, но надеюсь, что следующего раза не будет. Я не смогу ничего прочесть, и никто не сможет. Боюсь, что сдохну от боли, прежде чем увижу, чем все закончится. Он покачал головой.  — Тогда нам надо подготовиться.  — Выучить шумерский алфавит?  — Хотя бы. Или найти человека, который смог бы получить и прочесть послание в течение нескольких часов.  — И не послал бы нас подальше, да? Он расхохотался.  — Планета Нибиру! Я и сам рассмеялся, глядя на него. Как же хорошо было видеть наконец Авшалома — как если бы предварительно выдрав все зубы без наркоза, потом дали бы холодное и сладкое мороженое. Или ещё лучше — лидокаин. Или и то и другое.  — Когда тебе надо ехать обратно? — спросил я.  — До окончания субботы уже никуда не поеду.  — Так ты ещё три часа в моем распоряжении. Хочешь, закажем еду с доставкой?  — Я не могу — мягко напомнил он. А, черт. Мы не сможем пообедать вместе, не сможем пойти в бар на углу, не сможем даже телевизор посмотреть. Я лихорадочно вспоминал, есть ли у меня дома хотя бы непочатая бутылка воды.  — У тебя такой вид, словно я сказал что-то принципиально для тебя новое — заметил Лерер.  — Я забыл — честно ответил я.  — Неудивительно, за месяц в этом городе. Я удивляюсь, как люди здесь вообще считают себя евреями. Смешно — он только что приехал ко мне сломя голову посредине субботы, хотя ситуация совсем не была вопросом жизни и смерти* — а теперь назвал всех жителей Тель Авива гоями. Какой же он всё-таки…  — Ну что же, дорогой еврей. Что же нам с тобой делать целых три часа? — спросил я язвительно. Авшалом улыбнулся, поднялся со своего стула.  — Уж найдем, что. Мне перехватило дыхание, когда он обеими ладонями обхватил мое лицо и привлек в первый за месяц поцелуй, голодный и ненасытный, совсем не сочетающийся с тем, кем Лерер был все остальное время — застегнутым на все пуговицы религиозным ретроградом. Я чувствовал, как сильно и учащенно стучит его сердце — прямо о мою грудную клетку. Наверное, мое билось точно так же.  — Не звонил мне, не приезжал — пробормотал он мне в шею.  — Для твоей же… безопасности — выдохнул я. Он провел губами по моему кадыку, и от его теплого дыхания на коже я весь покрылся мурашками.  — Я с ума сходил, Янон. Я осторожно обнял его, боясь, что он опять скинет мою руку, но он только прижал меня к себе покрепче.  — Пообедать у меня тебе нельзя…но хоть сесть мы можем? — рискнул я — Неудобно целоваться, упираясь задницей о стол. Вон там есть целая кровать. Он отстранился, взгляд его стал жёстким, и я поежился.  — Янон, ты ведь понимаешь, что здесь сейчас происходит? Я каждую секунду совершаю выбор между тем, что должен — и тем, что хочу, но мне делать никак нельзя.  — Угу. Он вздохнул.  — Ты неумолимо приведешь нас в постель. Я знаю это. Но…  — Ты не хочешь постель? — уточнил я — ну так и не надо…  — Я хочу. До смерти хочу. Хочу раздеть тебя, хочу раздеться сам, лечь с тобой рядом и… если бы ты только знал, что я мечтал сделать с тобой весь этот месяц… Я сглотнул. Слышать от Лерера такое казалось делом таким же невероятным, как если бы к мне в квартиру вдруг забрел бы розовый бегемот.  — Тогда останемся сидеть здесь — пробормотал я. Черт, мне не хотелось сидеть за столом! Я хотел оказаться с ним в постели, увидеть наконец его тело под рубашкой и талитом. Но понимал, что каждое мое торопливое действие вызовет немедленный отпор. Лучше уж подожду. Чего Лерер не учел — это что мой обеденный стол был, мягко говоря, очень, очень неудобным. Как и стулья. Я уже привык к своей мебели — приходилось работать сидя здесь по девять-десять часов в день, но новичкам это скорее напоминало прокрустово ложе. Дивана у меня в комнате не было. Я смотрел, как Авшалом пытается хоть как-то поудобнее устроиться, и думал, сжалиться ли над ним, ещё раз предложив пересесть ко мне на постель, или дать немного помучиться. Потом не выдержал.  — Сядь уже на кровать. Я не собираюсь к тебе лезть, буду сидеть здесь, в трёх метрах от тебя. Он с облегчением пересел, поудобнее устроился на подушках, и я сразу же пожалел о своем обещании не лезть к нему.  — Какие новости в Иерусалиме? — спросил я, чтобы отвлечься от непрошенной эрекции.  — Я впал у Эльканы в опалу — ответил он небрежно.  — Он твой адмор? *  — Что? Ну и каша у тебя в голове, Янон. У нас нет действующего адмора, помнишь? * Я зевнул. Опять этот условный рефлекс! Как только мне пытаются втолковать что-то из сферы религиозных традиций, я принимаюсь безудержно зевать. Лерер это заметил.  — Неважно. Он не глава нашей общины, но тем не менее у него очень высокий авторитет.  — И чем тебе грозит его опала?  — Грозит всей моей семье потерей доброго имени, моим сыновьям — проблемами в поиске невест в будущем. Не все захотят иметь дело с моим зятем, который, хоть и является одним из лидеров общины, должен будет уйти в тень. Его бизнес тоже может изрядно пострадать.  — И что теперь делать?  — Ничего — он пожал плечами.  — А если не будет конца света? Он хмыкнул.  — Тогда будет, конечно, обидно. Ты опять сомневаешься в себе?  — Элькана упомянул про то, что у знаков может быть сверхъестественный элемент, но это не значит, что я… это значит, что я — не мессия. Мне кажется, он прав.  — Что же, тогда мне здесь делать нечего — он приподнялся с кровати.  — Эй!  — Я шучу. Я не знаю, что тебе на это ответить. Вполне может быть, что он и прав: что ты — псих, а я — легковерный отступник. Если так, то через семь месяцев мы все будем живы и здоровы. Разве это плохо?  — Но тогда я больше не буду мессией… — это прозвучало очень глупо, сам понимаю.  — И что?  — Захочешь ли ты со мной общаться, зная это? Он помолчал.  — Не знаю, что сказать — ответил он наконец.  — Так что, я не уверен что лучше — конец света, или… — я откашлялся — и так и этак — хреново.  — Иди сюда — сказал он. Как же приятно было развалиться в постели после этого адского стула! Я откинулся на спину, закрыл глаза, и почувствовал, как губы Лерера накрывают мои. Тот слегка передвинулся и лег рядом со мной.  — Я же знал, что мы окажемся здесь — негромко произнес он. Под рубашкой и талитом Лерер был именно таков, каким я представлял себе, фантазируя о нем по ночам. Крепкое мужское тело, без бугров мышц, но пропорциональное и твердое. Он уверенно вел, и я вновь поймал себя на том, что не имею никакого желания перехватывать инициативу. Позволил ему снять с себя одежду, подумав, что это первый раз, что снимаю майку перед кем-то, с кем собираюсь переспать, в то время, как у меня вся кожа изукрашена письменами.  — Что дальше? — спросил он, и я вспомнил, что для него это все — абсолютная терра инкогнита. Забывшись под его ласками, я не подумал об этом.  — Что захочешь — осторожно ответил я.  — Хочу тебя — столько, сколько сам позволишь. Поможешь мне? Я кивнул. Он поцеловал меня вновь, сначала мягко, потом все настойчивее, слегка прикусывая мне язык и губы. Его пальцы осторожно проходились по моей чувствительной коже на груди и животе — она все ещё горела, но его прикосновения не причиняли боль. Я еле сдерживался, чтобы не стонать уже от этих невесомых ласк — вроде бы мы ещё ничего не успели сделать, а я был готов всхлипывать от каждого его поцелуя, которые теперь опускались ниже к моей шее и ключицам.  — Хочешь, я остановлюсь? — спросил он встревоженно.  — Н-нет — я с трудом выплыл из транса, в который он меня погрузил — зачем?!  — Ты весь дрожишь.  — Думаешь, так сильно боюсь? — я не мог даже рассмеяться — меня и в самом деле потряхивало. Но никак не от страха. Он несколько секунд внимательно смотрел мне в глаза, словно выискивая в них ответ.  — Не останавливайся — попросил я.  — Не остановлюсь — это было сказано уже почти неслышно. Хоть такое и было для него впервые, он быстро понял, что от него требуется — и подготовил меня так же хорошо, как я бы сам сделал это на его месте. А вот теперь я и в самом деле немного боялся. Единственный раз, что я был снизу, был тогда с Ореном, и я понял, почему Авшалом ожидал моего страха. В памяти всплыли клочки воспоминаний того вечера, и я невольно сжался. Лерер это заметил сразу же. Отодвинулся от меня.  — Давай остановимся?  — Черта с два.  — Янон…если мы начнем, мне будет очень трудно остановиться. Скорее всего, я даже не смогу: я слишком долго ждал, и… так что — на твой страх и риск. Я кивнул. Он приподнял и раздвинул мне ноги, устроился у моих ягодиц, не сводя с меня голодного потемневшего взгляда. Надавил, и я с трудом сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Он все же заметил, и я почувствовал, как он добавляет щедрую пригоршню смазки, и как сразу становится легче. Перед тем как сделать первый толчок вовнутрь, он просунул руку мне под шею и крепко прижал меня к себе, покрывая мое лицо короткими поцелуями, а потом опять проскользнул языком мне в рот, и на некоторое время я забыл обо всем, пока не почувствовал, как он проникает в меня — очень медленно, не спеша, словно его самого не трясло сейчас, как и меня, в неконтролируемом желании. Каждое его движение пробуждало во мне воспоминание об Орене — и в ту же секунду гасило его — будто огонь, который освещает горящую фотопленку, одновременно ее пожирая. Я открылся его ласкам — поначалу немного неловким, а потом уверенным и опьяняющим — словно он безошибочно считывал мое тело, даря именно то, что мне было нужно. Он постепенно перестал сдерживаться, его движения становились все грубее, и глубже, и жёстче, хотя он все ещё не спешил наращивать темп. Я весь горел, но из последних сил сдерживал себя, чтобы не начать стонать от каждого толчка — а потом и этого не смог, и только приглушённо вскрикивал под ним, уже не волнуясь, как он это воспримет. Он что-то шептал — едва слышно, но я услышал.  — kh'hob dich lib, Yanon…tsufil…lib…* Мое сердце скрутило от этих слов. Я не выдержал. Все мои остатки сдержанности полетели к черту, и я, обхватив его за шею, жадно впился в него поцелуем, теряя голову от приближающегося оргазма, и попутно ощущая его судорожные торопливые толчки, означающие, что и он уже совсем близок к тому. Пусть будет конец света — или не будет. Пусть я окажусь мессией — или непонятно кем, проведя остаток жизни в дурке. Но сегодня, в первый раз в жизни услышав признание в любви от другого человека, мне было уже глубоко наплевать на все остальное.