Иерусалимский синдром

Глава 20 Если я боялся, что после скандального выступления Эльканы в округе мне не дадут прохода, то сильно ошибался — несмотря на весь его авторитет, лишь очень немногие приняли ту речь всерьез. Остальные или откровенно называли рава спятившим маразматиком (хотя ему было не больше пятидесяти пяти) или просто сделали вид, что ничего не произошло. В целом, люди в общине в основном оказались достаточно здравомыслящими, что меня приятно удивило. Так что, хоть внимание ко мне на некоторое время немного повысилось — люди присматривались, пытаясь понять, могу ли я и вправду оказаться мессией — продолжалось это недолго. Уж слишком я был не похож на долгожданного «царя» во всем его блеске ортодоксальной праведности, которого они себе представляли. Непререкаемый авторитет рава Леви из-за этого сильно пошатнулся, и он на некоторое время ушел в тень — видимо, понял, что совершил оплошность. Лерера я почти не видел. Частично — из-за недвусмысленных инструкций Эльканы, но большей частью — как следствие нашей с Авшаломом последней беседы. Мне его недоставало, я скучал, но в то же время отдавал себе отчёт, каким ударом для него были мои слова о неизбежности конца. Да, он слышал это от меня не раз. Даже, казалось, смирился с этим — я помнил его слова про то, что наш мир не первый и не последний. Но под влиянием то ли рава Леви, то ли священных текстов, он продолжал надеяться, и я его не винил. Роль мессии для него была неотрывно связана со спасением — а я раз за разом тыкал его носом в то, что нас ждёт неотвратимая гибель. Несмотря на тоску по Авшалому, я решил оставить его в покое — не мог требовать от него принять ситуацию и просто жить до самого последнего момента, как делал сам. Он был лягушкой, взбивающей молоко в масло — тогда как я уже давно плавал брюхом кверху. Проект в компании Гиллеля закончился, новых работ с немцами не ожидалось, и я ушел оттуда, попросив у Эрана дать мне более расширенную ставку. Я уже не работал так самозабвенно, как в прошлом году, но теперь, когда после работы меня не ждали вечера с Авшаломом, особой нужды возвращаться домой не было, и я опять стал задерживаться в офисе допоздна. С Данцигером мы общались все больше, и как-то раз у меня получилось сделать то, что не вышло у Орена. После безумной гонки перед окончанием какого-то мерзкого проекта, который добавил седых волос всем, кто над ним работал, и который мы закончили к четвертому часу ночи (сдавать его надо было в восемь утра), мне пришлось подвезти Эрана до дома — он сам вести машину уже не мог. У меня у самого глаза слипались от усталости, я словно был на последней стадии опьянения, отмечая, что с моим начальником творится примерно то же самое. Мы вкалывали в режиме аврала всю неделю, а Данцигер и вовсе не выходил из своего трудогольного запоя, и теперь я впервые видел его по-настоящему уставшим и расслабленным. Мелкий бес, сидящий во мне с двадцати лет, поднял голову. Сейчас или никогда. Я наклонился к нему, сидящему на переднем пассажирском сиденье с полузакрытыми глазами.  — Что делаешь? — спросил Эран. Голос его прозвучал устало, но он был начеку.  — Пытаюсь совершить задуманное в двадцать лет преступление.  — Мм? — он слегка повернул ко мне голову, не открывая глаз.  — Хотел поцеловать вас…тебя. Когда ты приехал в тот день… наверное, не помнишь. Штаб забабахал какое-то безумно дорогое мероприятие в престижном зале торжеств, все были в парадной форме, а ты приехал на ландровере, в полевом хаки…  — Я был пижоном в молодости — он улыбнулся — и как ты это помнишь?  — Во-первых, после этого вечера половина девушек штаба ещё долго липла ко мне, потому что «у тебя глаза совсем как у Данца». А во-вторых…  — Ну?  — Я до смерти захотел тогда поцеловать тебя. А потом — хоть на трибунал. За сексуальные домогательства и нарушение субординации по отношению к старшему офицеру.  — Ты был таким мальчишкой… — он покачал головой — точнее, мотнул ее из стороны в сторону по изголовью сиденья.  — Я думал, ты меня не запомнил.  — Не особо, это правда. Но уж то, что меня несколько раз спрашивали, не в родстве ли мы с тобой — запомнилось. Опять же из-за глаз. Несмотря на усталость, мое сердце отчаянно бухало в груди — он сидел так близко… смогу ли я набраться храбрости и сделать это, наконец? Я мысленно собрал себя в кулак и, как в омут с головой — склонился и поцеловал его. Если честно, поцелуем это назвать было трудно. Я едва коснулся его губ — понимая, что за такой наглёж меня ждёт или грандиозный скандал, или немедленное увольнение, или банальный удар кулаком в челюсть. Он даже не шевельнул губами, лишь слегка вздернул бровь.  — Ну как? Любопытство удовлетворено?  — Нет.  — Не наглей, Вайцман.  — Я ничего не понял. Абсолютно. Он вздохнул, открыл глаза и посмотрел на меня.  — Боишься все испортить? Как Орен?  — Да. Очень.  — Один поцелуй погоды не сделает. Но на этом мы закончим и вернемся к нашим обычным дружески-деловым отношениям. Ты согласен?  — Да — сказал я охрипшим голосом.  — Валяй. Получив карт-блаш, я на секунду растерялся. На всякий случай уточнил:  — Так я могу…  — Да, да! — он нетерпеливо вздохнул — иди сюда уже. И, прежде чем я смог что-то сказать, сам притянул меня к себе. Поцелуй был охренительным. Властным, неторопливым, в меру страстным. Он брал то, что хотел сам, и это чувствовалось. Я потерялся в собственных ощущениях — твердость его объятий вокруг моих плеч, шершавость отросшей за день щетины, запах одеколона — тот же, что и двенадцать лет назад. Наконец он отпустил меня.  — Ну, что теперь? — ага, его голос тоже слегка охрип.  — Теперь… любопытство удолв… удовлетворено.  — Я рад. И надеюсь, мы проехали этот эпизод? Ты не будешь, как покойный Альперат, поджидать меня после работы с очередным объяснением, почему мы непременно обязаны переспать?  — Нет. — честно ответил я. Даже представить себе такой ситуации не мог. Орен поражал меня все больше, даже после смерти.  — Вот и хорошо. Я пошел спать, хотя ради пары часов нечего и ложиться. Постарайся доехать до дома живым и здоровым, у тебя глаза уже не открываются.  — Я должен присутствовать на собрании?  — Нет, сегодня можешь работать из дома. Увидимся завтра. Доехав до дома, я сбросил одежду и кулем повалился в постель. Последней моей мыслью перед тем, как я заснул, было, что хоть поцелуй Данцигера был одним из самых лучших в моей жизни, я не горю ни малейшим желанием какого-либо продолжения, получив именно то, что хотел. Хвала небесам, я заснул прежде, чем мои мысли перескочили на Лерера — потому что тогда все закончилось бы ещё одной бессонной ночью. Эран оказался прав — на наших с ним отношениях этот короткий эпизод никак не сказался, и мне это было только по душе. Для меня он оставался начальником и наставником, ну и немного другом. Мы продолжали работать в команде, и в отличие от схожего «эпизода» с Раей, никакого дурного послевкусия ни у одного из нас не осталось. Зато тоска по Авшалому разъедала душу все глубже. Я не писал и не звонил — что я мог бы сказать ему? Пообещать ему мне было нечего — ни заветного спасения, ни того, что стану праведником. Впрочем, даже Элькана этого от меня не ожидал — тот ни разу даже не потребовал от меня присутствия на молитве или ещё какой-то подобной глупости. Машину я как водил, так и продолжать водить по субботам, на улице на это безобразие смотрели неодобрительно, но молча. Лерер тем временем, судя по всему, полностью вернулся к своему образу жизни до встречи со мной — по крайней мере, Нерия, который снабжал меня новостями, видя, в каком вакууме я нахожусь после возвращения в Иерусалим, упомянул вскользь, что Авшалом полностью восстановил и упрочил свое положение в общине, тем самым вновь став для меня столь же недосягаемым, как и несколько месяцев назад. В начале июня Эден родила мальчика, моего сводного брата. Немного раньше срока, как сообщил мне обеспокоенный отец, но самое главное, что оба были здоровы. Ему весьма предсказуемо дали имя Ноам. В конце июня, в пятницу, проснувшись затемно, я уже понял, что меня ожидает. Стянул с себя майку и крепко зажал в зубах, чтобы не разбудить соседей на случай, если боль станет невыносимой. Мне повезло — болевой удар был такой силы, что я потерял сознание в первые же несколько секунд. Очнувшись, понял, что встать с постели будет задачей неподъемной. Стараясь не обращать внимания на знаки, змеящиеся по моим рукам вниз до самых ладоней, дрожащими пальцами взял со стула телефон и набрал номер Нерии. Он ответил лишь после третьего моего звонка, голос его был хриплым со сна и очень встревоженным.  — Янон? Что, есть новые надписи?  — Принеси…от боли…  — Я принесу. Ты хочешь, чтобы я пришел прямо сейчас?  — Да…скорее. Жар не давал мне забыться ещё хоть на несколько минут до его прихода, я не мог даже встать. А самое страшное — в этой квартире не было ванны, только душ, и охладиться, как в прошлый раз, было невозможно. Поэтому, когда Нерия зашёл, открыв дверь своим ключом, я уже выл в подушку, не сдерживаясь.  — Господи — услышал я его пораженный голос — что это?!  — Мне нужна вода… ванна…- простонал я. Пару секунд он раздумывал.  — Янон, послушай меня. Сейчас ты две минуты полежишь спокойно и я сделаю несколько снимков, чтобы послать их специалисту. После этого я дам тебе обезболивающее и мы пойдем домой к Элькане — у него есть большая ванна. Если понял, кивни. Я сжал зубы, отрывисто кивнул.  — Ложись на спину. Я кое-как лег, комкая в кулаках одеяло и осознавая, что у меня из глаз бесконтрольно текут слезы. Нерия сделал несколько снимков, после чего несколько минут молча стоял надо мной, что-то делая в телефоне — скорее всего, отправлял сообщение. Потом я услышал, как он звонит какому-то Финкелю и в чём-то того горячо убеждает. Интересно, это тот самый, который послал меня к черту в прошлый раз? Запамятовал его имя. Жжение от ожогов ввело меня в какое-то пограничное состояние — мозг уже не воспринимал такого количества боли, и временами мне казалось, что это не мое тело сгорает заживо прямо на этой постели, а какого-то постороннего бедолаги. Сквозь туман я чувствовал, как Нерия вкладывает мне в рот несколько таблеток, потом прикосновение чашки к губам — и прохладная вода смывает лекарство в глотку.  — Прекрасно, Янон. Ты хорошо держишься — его голос доносился до меня словно издалека — теперь ты поднимешься, и мы пойдем к Элькане. Поднимусь?! Я не мог даже двинуться, не то, что подняться! Представив себе, как надеваю на себя майку, спускаюсь вниз по лестнице и ещё иду по улице, я застонал.  — Я оберну тебя простыней — смочу ее водой, и тебе станет легче. Давай, парень, возьми себя в руки. Не буду описывать эти минуты — зачем лишний раз вспоминать, как побывал в аду? Каким-то образом мы всё-таки оказались перед домом рава. Нерия позвонил в дверной звонок, настойчиво и очень громко. Та открылась через пару минут, на пороге стояла сонная жена Эльканы.  — Мириам, нам нужна ванна с холодной водой.  — Я наполню. Мальчику плохо?  — Да. Я проведу его прямо в ванную, чтобы он не грохнулся в обморок в гостиной. Десять минут дополнительной прожарки — и вот я наконец оказываюсь в живительно-холодной воде. Боль не уходит совсем, но теперь я хотя бы выхожу из своего мучительного транса и могу поздороваться с хозяйкой дома. Ну и с хозяином — Элькана тоже уже поднялся и теперь стоял поодаль, задумчиво рассматривая мой торс и руки.  — Так было и в прошлый раз? — наконец спросил он.  — Не так сильно. С каждым разом всё хуже — я прочистил горло.  — Понятно — тяжело уронил он.  — Наверное, мне надо искать квартиру с ванной — попытался я пошутить.  — Непременно. Он помолчал, вздохнул.  — Янон…  — Да?  — Ты говорил мне, что знаки не исчезают, пока их кто-то не прочтет, хотя бы частично.  — Ну…да.  — Если эта клинопись — последняя ступень, нам не о чем беспокоиться. Но если нет, то я хочу, чтобы ты был готов к тому, что в следующий раз, или может немного позже, на тебе проявятся символы, которые не сможет прочесть никто. Меня пробрала дрожь.  — Будем надеяться, что этого не случится — сказал он, но в его голосе не было уверенности.  — Почему это происходит? Лерер говорил, что это вроде регресса…такое может быть?  — Я не знаю. Я не смею мыслить в подобных понятиях, но это несомненно уход в…в обратную сторону.  — И что дальше?  — Янон, несколько недель назад я попытался публично признать и обьявить твой статус Машиаха. У меня, как видишь, ничего не получилось. Люди пока не готовы к такому.  — Ну и хорошо, что не получилось. Зачем вам вообще было это нужно?  — А тебе самому — не было?  — Если бы я мог пообещать им спасение…хотя бы тому же Авшалому — то может быть, был бы не против. Но что я скажу всем? Что нас всех совсем скоро ждет окончательный пиздец?  — Следи за языком.  — Других слов у меня нет. Слава богу, что вы тогда не предоставили людям неопровержимые доказательства. Даже Лерер бегает от меня, потому что я прямым текстом сказал ему, что надежды на спасение нет. А если об этом узнает вся община? Весь Иерусалим? Да что там — весь мир? Первое, что люди захотят сделать, это проверить, что будет, если от меня избавиться. Наступило молчание.  — Авшалом все ещё уверен в том, что ты несешь спасение, а не гибель — нарушил тишину Элькана.  — Ну и зря. Наверное, ему следовало бы придти полюбоваться на меня сейчас. Тогда бы он понял…  — Да. Он бы понял — эхом отозвался рав.  — Позовите его. Он покачал головой.  — Иногда лучше, чтобы остался хоть кто-то, кто будет верить до последнего.  — Он уже не верит мне. Считает, что я бесполезен. Дескать, мог бы, да не хочу.  — Не так.  — Что — не так?  — Он верит, что ты — Машиах, Янон. Наверное, верит в это больше, чем кто-либо другой. Даже больше, чем ты сам.  — И поэтому так тщательно меня избегает?  — Да.  — Хм…  — Ты ожидаешь, что ваши отношения продолжатся на той же дружеском ноте, что и раньше? Быть может, даже за гранью дружбы?  — Да — коротко ответил я. Надоело отрицать очевидное.  — А для него это уже немыслимо. Он тоже прочёл блокнот, который я у тебя одолжил…  — Украли… -…и теперь готов оказывать тебе уважение, почтение, преклонение — но на дружбу больше не надейся.  — Мне не нужно его преклонение. Элькана открыл рот, чтобы что-то ответить, но тут зашёл его брат с телефоном в руке.  — Звонил тот англичанин. Сказал, что надпись написана шумерскими символами, но язык ему незнаком.  — Пусть пришлет транскрипцию.  — Уже прислал — он показал Элькане экран, тот какое-то время внимательно читал.  — Ну что? — не выдержал я.  — Ничего. От силы слов двадцать, повторяющихся в произвольной последовательности. Ни одного знакомого корня, но язык немного звучит, как семитский.  — И что это значит? Я посмотрел на очень мрачные лица братьев Леви.  — Ничего, Янон. Как ты себя чувствуешь? Попробуешь выбраться из воды? Я приподнялся. Тело болело, но это было послевкусием той, настоящей боли. Меня оставили одеваться (Нерия принес из дома одежду), я вытирал волосы и рассеянно думал. Двадцать повторяющихся слов на неизвестном семитским языке. Осталось только двадцать?.. Меня бросило в озноб, хотя вроде бы совсем недавно я горел. Смириться со своей смертью было нелегко. Смириться со смертью всего мира — почти невозможно. Но вот принять одно из двух предположений — Лерера и Эльканы — было почему-то абсолютно невыносимо. Я попрощался с хозяевами дома и Нерией, поблагодарил их за помощь и вышел. Побрел по улице, с трудом осознавая, что сейчас утро пятницы, а значит, надо успеть хотя бы сходить в магазин за продуктами на субботу. Сейчас это звучало…нелепо. Какие продукты? Какая суббота?! Я весь испещрен то ли историей болезни, то ли историей отчуждения — смотря чья точка зрения мне ближе. Я почувствовал, как стучат мои зубы. Да что же такое… Надо взять себя в руки. Надо…  — Янон? Я машинально поднял глаза и обнаружил, что стою на пороге квартиры Авшалома, а он придерживает открытую дверь и с удивлением смотрит на меня.  — Ох. Ошибся… дверью — неловко сказал я. Чертов дурень — я погрузился в свои мысли так глубоко, что ноги на полном автомате понесли меня домой к Лереру.  — Заходи — он посторонился, и я со скрытой радостью принял приглашение. В квартире все было как и раньше, теснились книги на длинных стеллажах, возле включенного лэптопа возвышалась стопка листов. Кроме нас, никого не было.  — Мальчишки у матери сегодня.  — А школа?  — Каникулы уже, забыл? Забыл.  — Выглядишь не особо хорошо — сказал он серьезно.  — Да, не выспался.  — Зачем врешь? Нерия мне уже успел послать сообщение про то, что случилось утром.  — Не хотел тебя зря беспокоить — оправдался я. Мы сидели у него на кухне, он протянул мне кружку кофе, сел немного поодаль. В нем не осталось ничего от того человека, который сломя голову приехал ко мне в субботу в другой город. Несмотря на относительно раннее утро, он был одет безукоризненно.  — Что мне сделать, чтобы ты опять стал относиться ко мне, как раньше? — спросил я.  — Ты всегда такой драматичный?  — Нет, только сейчас. Я прошу хотя бы дружбы, если уж ты не готов на большее. Он горько рассмеялся.  — Дружбы…как именно ты себе представляешь нашу дружбу, Янон? Я ни на секунду не могу забыть о том, кто ты. До того, как Элькана показал мне твой блокнот, я ещё сомневался — хотя и убеждал нас обоих в обратном. Я знаю, ты мало что понял из написанного, хотя и прилежно переписывал туда все. Теперь, вспоминая, что мы наделали тогда в Тель Авиве…это как если бы я воспользовался святыми книгами вместо туалетной бумаги. Даже то, что я позволял тебе, по сути, прислуживать моей семье, когда принимал тебя как гостя…я был просто мудаком. Господи, если бы я только мог увидеть эти записи хотя бы за неделю до того, как…  — Да плюнь ты на этот блокнот! Плюнь на все! Он покачал головой.  — Не могу. Помнишь, ты спросил меня как-то раз, что будет, если ты окажешься самозванцем? Так вот, если бы ты им был — я был бы счастлив. Не потому, что это значило бы отмену апокалипсиса. Потому, что тогда я и вправду плюнул бы на все.  — И что, теперь поставишь меня на ебаный пьедестал и будешь издалека делать «ку»? — едко спросил я.  — Идиот ты.  — Объясни тогда для идиотов.  — Ты для нашего двора — святыня. Пихая свой, прости мой французский, хуй в святыню, я совершаю грех куда больший, чем если просто трахал бы какого-то гоя-извращенца. Это тебе понятно?  — Когда ты говоришь такими словами — понятно.  — Ну и слава богу.  — Но хотя бы общаться с тобой как раньше, я могу?  — Как раньше? До того, как я в первый раз засунул свой язык тебе в рот?  — Угу.  — Не уверен, что это сработает.  — Почему?  — Потому что я до сих пор хочу швырнуть тебя на кровать и оттрахать, ты, болван! — прогремел он, резко поднимаясь со своего места. На секунду мне показалось, что Лерер набросится на меня, чтобы исполнить свою угрозу, и сердце полуиспуганно-полупредвкушающе трепыхнулось в груди, но он сразу же сел обратно.  — Иди домой, Янон.  — Ты сам себе придумал идиотские табу и сам в них запутался — сказал я с горечью.  — Я сам себе придумал, что ебать Машиаха в задницу — не лучшая идея?  — Язык, Авшалом — сказал я с иронией. Он покачал головой.  — Плевать мне на язык. Иди домой. Отчаянно хотелось поцеловать его. Нет, даже просто коснуться его ладони, как тогда на мосту — о большем, я понял, уже можно было даже не мечтать. Я отложил нетронутый кофе и под конвоем хозяина дома вышел на улицу. По дороге домой мне подумалось, что хотя окружающие меня люди — те, кто были в курсе дела — и утверждают, что как мессии мне полагается почет и уважение, в реальности я получаю от них исключительно оплеухи. Впрочем, это было неудивительно — по их представлениям, я выполнял свою работу из рук вон плохо, и отношение ко мне было соответствующее. За всеми событиями я почти забросил чтение местных новостей, а зря: когда Эран на одном из рабочих совещаний вскользь заметил, что количество землетрясений в стране в последнее время зашкаливает, я не понял, о чем идет речь. Зашёл на новостной сайт, и мне стало не по себе — землетрясения происходили почти каждый день — слабые, незаметные, но и чувствительных тоже хватало. Подземные толчки, которые радовали подрядчиков, зарабатывающих на генеральном плане укрепления зданий от землетрясений, два внезапных проливных дождя посреди июля в стране, где с неба между апрелем и октябрём обычно не падало ни капли, а также другие такие же странные мелочи вызывали во мне растущую тревогу — словно актерская труппа после долгого анонсирования спектакля наконец взялась за репетиции. Что будет дальше? Когда именно люди начнут обращать внимание на происходящие изменения? Я не хотел этих — флюктуаций?.. Знамений? Мне хотелось бы, чтобы все продолжалось своим чередом — до самой последней секунды. Поэтому я сделал то единственное, что мог, хоть это и было верхом трусости — полностью отгородился от новостей, лишь бы сохранить иллюзию постоянства. Это было нетрудно — всего лишь меньше фейсбука, и не заходить совсем на новостные сайты. Телевизора у меня все равно не было. Мне сразу же стало легче — ничего не происходит, все как прежде. Улыбаемся и машем.