Лотерея

      Очередь Ракитича - полузащитника «Барсы» и национальной сборной Хорватии. Игрок под номером 7 бьет. А далее - оглушающий крик болельщиков, остальных парней из сборной, тренерского штаба, врачей.       Голкипер сборной России наблюдает за счастливой кучей мала, нервно облизывает губы и вытирает рот о правый рукав своей голубой капитанской футболки. Он сидел расстроенный посреди поля, поджав губы, обхватив колени и стараясь не смотреть на ликующих хорватов. Но разве возможно просто взять и отключиться, сделать вид, что тебя нет, что сейчас вовсе ничего не произошло? «И опять всё из-за дурацких ошибок. Моих же. Когда я наконец перестану вестись на этот хитрый трюк, когда бьющий смотрит долго в одну точку, я готовлюсь ловить, а он в результате бьет не туда. За двадцать с лишним лет пора бы это понять…»       Он не видит состояния остальных парней из сборной. Ему слишком больно. Больно, горько, паршиво. Он не видит плачущего Черышева, убитого произошедшим Смолова, удрученного Фернандеса, никого. Это невероятно тяжело.       Потом уже, чуть избавившись от того, что в глазах плывет, Акинфеев встает и идет к своей второй семье. Крепкие жаркие объятия. В ушах какой-то шум, совершенно не похожий на тот, что стоит во время любого футбольного матча. У капитана создалось впечатление, будто он нырнул в бассейн во время вечеринки и слышит музыку из-под воды. Данный шум в голове похож на тот, что человек слышит перед тем, как упасть в обморок. Игорю отвратно, но не до обморока. Тут другое, совершенно другое чувство, которое никогда не поймет обычный человек, его не поймет даже самый преданный болельщик. Эта боль знакома только спортсменам. Но как бы не болело сердце, как бы не было погано, нужно собраться с мыслями и идти дальше. Бороться, биться и идти до конца; ведь ты - спортсмен, а это звание можно смело приравнять к обычному рядовому солдату, ведь у вас одна цель - выиграть в войне.

***

— Давайте поживей, нам в аэропорт ехать, — говорит немножко с акцентом спокойным голосом Черчесов. А в раздевалке практически никого уже и не было. — Станислав Саламыч, — позвал тренера озадаченный Акинфеев. — Чего? — главный наставник расстроен. Сильно расстроен, но он, борясь с собой изо всех сил, старается не показывать этого. — Где Артём? — спрашивает Игорь, складывая вещи в сумку. — Вы его не видели? — За вами всеми не уследишь, — отвечает Черчесов и уходит. — Да интервью поди дает твой Артём, не переживай, — шутит Юра Газинский. Шутит, а сам старается не закричать от боли и обиды. — Почему мой-то сразу? — улыбается Акинфеев. — Хочу найти себе человека, который смотрел бы и носил меня на руках так же, как Дзюба Акинфеева, — театрально говорит Рома Зобнин. — Так нашёл же уже вроде, — Игорь непонимающе усмехнулся. Капитан знал, что у Зобнина есть жена и даже ребенок. — Эх, отбивака, — Рома достает телефон и быстро находит фотографию, сделанную после матча с Испанией. — Ты меня отбивакой назвал? — с ноткой умиления в голосе спросил Акинфеев, смотря на Рому, а не в телефон. — Ну так, а кто ты после всего, что сделал? — включился в разговор Дзагоев, который, пожалуй, больше всех из присутствующих знает Акинфеева, потому как играет с ним в ЦСКА.       Вратарь вздохнул и наконец посмотрел на фотографию, где Дзюба держит его на руках и выглядит самым счастливым человеком во Вселенной. — Да это, — отмахнулся Акинфеев и засмеялся. А в мыслях: «В такие моменты эмоции не контролируешь. Я перед этим еще и на животе проехался, как пингвин, но это ж не значит, что я в бобслеисты ухожу. Это просто самые искренние эмоции» — Это любовь, — серьезным голосом говорит Антон Миранчук, слушавший парней всё это время. — Причем самая вообще искренняя и настоящая, о которой не написано ни в одной книжке! — подключается его брат Лёша. А в мыслях: «Не то что с Кокориным блять хуйня какая-то камон гайс что это вообще?»       Хотел Игорь им в шутку сказать: «Да идите вы со своими подначками», но не стал, потому что увидел Артёма, и в этот момент повисла недолгая пауза. — Всё в норме? — спрашивает Ерохин. — Ну да, — двадцать второй номер пожимает плечами и проходит дальше, чтобы переодеться. Глаза опущены в пол.       Но видно же, что не всё в норме. Все, конечно, были подавлены, но чтобы стоять с опухшим от слез лицом и дрожащими губами?       Не договариваясь, решили, что лучше сейчас будет, если Дзюба побудет один, и что не нужно с ним заводить «братские беседы». Вышел Дзагоев, Зобнин, Газинский. Проверив, ничего ли не забыли, вышли братья Миранчуки. Ерохин, бросив недоверчивый взгляд в сторону плачущего Артема, тоже вышел, сказав: «Давайте тут, а то еще в аэропорт же ехать».       Акинфеев стоял и видел Дзюбу в профиль. Он видел эти большие глаза, которые он привык видеть только радостными и горящими, но сейчас они были покрасневшими и мокрыми. — Тёма? — взглотнув, голкипер тихо позвал форварда.       «Мы всю жизнь хотели доказать всей стране, что мы хотим, чтобы нами гордились, что футбол жив. Мы благодарны всей стране за эти эмоции. Наши сердца разбиты, но мы сражались как львы. Спасибо огромное всей стране» - собстенные же слова уже успели записаться на подкорку. Как татуировка в мозг. Её даже не выведешь потом, если только сверху перекроешь другой. А спустя немало лет тату подсмоется, но до конца не исчезнет. Эти горькие и проникновенные слова, только что сказанные журналистам. Слова, которые он не мог произнести без слёз. — Спасибо. Спасибо тебе огромное, Игорь, я люблю тебя, — Артём резким движением словно загребает Игоря, прижавшись к нему крепко-крепко. Точнее, прижав вратаря к своей груди. — Я горжусь тобой. Ты мой воин, моя гордость! — И я люблю и горжусь тобой, Тём, — прошептал Акинфеев, гладя мужчину по спине. — Мы уже сделали историю. Сделали всё, что смогли. Мы в любом случае молодцы, как бы горько не было. Но надо идти дальше.       Игорь почувствовал, что Артёму не совсем удобно стоять, согнув шею, и решил встать на носочки. Их разница в росте была около десяти сантиметров. И так вышло, что он чуть не задел губы форварда, но тому понравилось стоять, прижавшись горячими щеками друг к другу. Дзюбу начало потряхивать, как чаще всего и происходит на нервной почве. — Ну-ну-ну, тихо, — Акинфеев одной рукой обхватывает форварда за талию, а другой за макушку. Чувствует слезы Артёма.       Дзюба до сих пор не высох, он был весь мокрый, несмотря на то, сколько времени уже прошло. Теперь ещё и слёзы никак не высохнут. — Я не могу-у-у, — протянул нападающий. Подоспела новая порция слёз. — Уже всё, давай, успокаивайся. Всё хорошо, Тёма. Да, не повезло. Но мы уже летим домой. — Это они, они должны были лететь домой, Игорь, а не мы… мы и так дома! — Дзюба шмыгнул носом. — В Москву, — ободряюще продолжил капитан, хотя ему хотелось плакать не меньше. Он держался изо всех последних сил, которых, казалось бы, совсем не осталось, а в носу предательски щипало. «Два здоровых лба, че ноют, как бабы?» - подумают люди. Уточнение: бесчувственные люди, не имеющие ни капли сострадания. — Да, — голос дрогнул, нападающий всхлипнул и почти выпустил вратаря из своей крепкой хватки. Теперь взял за плечи. — Я переодеваться буду, а то меня одного ждут, наверное. — Давай, — на лице у Акинфеева на секунду появилась улыбка, и он погладил форварда по руке. — Я здесь с тобой буду. — Спасибо, что ты сейчас рядом, — Дзюба улыбнулся и стал быстро переодеваться.       И вовремя они отцепились друг от друга. — Где Дзю… А, хорошо. Давайте, шевелитесь, — Черчесов с грустью посмотрел на игроков. — Все в автобусе уже, одни вы остались. — Мы идем уже, Станислав Саламыч, — кивнул Игорь. — Быстрее. И никаких интервью больше. Не вздумайте. Хватит на сегодня.       Тренер опять оставил их одних. — Сядем вместе? — как маленький мальчик, спросил Дзюба. — Давай сядем, — согласился Акинфеев и, ухмыльнувшись, взял сумку и встал.