Лотерея

— Не может быть! — ликующе воскликнул Денис Черышев, на плече которого уже заснул Марио Фернандес. Марио всегда быстро засыпал, какой бы стресс он перед этим ни испытал. Везет человеку, правда? — Самолет бы все равно без вас двоих не полетел, так что прощаю это опоздание вам, — впервые за долгое время улыбнулся Черчесов. — Всё, все. Слава богу, можем ехать!       Все игроки, кроме Игоря, Артёма и Дениса, ехали и слушали музыку. Игорь не слушал, потому что музыка не помогала ему забыться, а только наоборот. Поскольку капитан сборной России был человеком серьезным, он вдумывался в слова песни больше, чем наслаждался самой музыкой. Артём же хотел поговорить, чтобы отвлечься, но никак почему-то не решался начать диалог и просто теперь уже старался обойтись без слёз. — Ути, заиньки, — наконец улыбнулся Дзюба, посмотрев на спящего на плече крайнего полузащитника испанского «Вильярреалла» Марио, сладко посапывающего и немного приоткрывшего рот. Игорю тоже стало интересно, что так умилило его друга, и он посмотрел. — Я боюсь пошевелиться, — сказал Черышев громким шепотом и сдержанно засмеялся. — Да ладно тебе, — Игорь застенчиво улыбнулся. — Он сейчас так спит, что его потом пушкой будить придется!       Черышев хотел было пожать плечами, но вовремя опомнился и пришлось задействовать лишь мышцы лица. И лицо Дениса выражало: «Ну что поделаешь!». — Я предлагаю взять тебе его потом на руки и занести в самолет, — Артём начал понемногу отходить и пытался смириться. Стал отшучиваться, Акинфеев начал узнавать игрочишку Артёма. Именно игрочишку. — И пусть дрыхнет весь полет на здоровье. — Ага, я на качка похож, по-твоему? — возмутился шестой номер. — Он хоть и кажется таким худеньким, но знаешь, какой он на самом деле тяжеленный? Бразильская тяжелая кость! — О-о, тем более спящего нести, — подхватил Игорь.       Вратарю припомнился случай, когда ему пришлось тащить спящего Вагнера в номер. Пьяного, естественно. Дико опьянеть от шампанского, подумать только. Но Вагнер Лав не умел пить, и до сих пор, наверное, не научился. Вроде и роста невысокого, и не такой уж и мощный, но капитан Акинфеев тогда знатно с ним намучился. Точнее, с поставкой этого пьяного до безобразия бразильского тела в номер. — Да я помогу, — подмигнул Черышеву Дзюба.       Голкипер почувствовал какую-то скованность внутри себя. На секунду на его лице появилось подобие улыбки. Ему не хотелось больше грустить, хотя это делали сейчас все. У каждого на душе скребли кошки. — Тём, нас же досматривать в аэропорту будут, ты забыл? — опомнился Игорь и обломал форварду планы. — Да че-то да, не подумал, — сознался Дзюба. — Боже, да он проснется на первой же ямке, — сказал Денис Артёму и усмехнулся. — Это же Россия! Хотя тут, наверное, к Чемпионату всё залатали. — Не должен, — Игорь нахмурил брови. Сам не понимая почему, капитан не хотел, чтобы Артем разговаривал с Денисом. И ещё одна причина того, что Акинфеев нахмурил брови, была такова: он понимал, что его желание глупое и странное. Поймал себя на этой мысли, смутился и нахмурил брови. Частенько так делал. — Он всегда очень крепко спит, и привык уже к этой трясучке по российским дорогам, так что не надо тут.       Конечно, Игорь знал немного об особенностях характера Марио Фернандеса, ведь они же оба играют за ЦСКА. Вместе на тренировке, вместе в автобусе, в самолете, на некоторых публичных мероприятиях. Как же не общаться и не узнавать друг друга? И пускай вы оба говорите на разных языках. Главное, что есть взаимопонимание и одни благие цели. Никому не секрет, что Акинфееву вручили кубок, после чего голкипер высказал свое мнение, что лучшим игроком прошлого сезона является Фернандес, и отдал приз бразильцу. У красно-синих вообще очень тёплые и семейные отношения друг к другу. — Ладно, тогда разбужу его уже перед самым аэропортом, — Черышев запрокинул голову и снова загрустил.       Все едут и молчат. У всех озабоченные лица, не выражающие ничего, кроме расстройства. — Блин, чё ж мы так долго едем-то? — спрашивает наконец Дзюба. — Ещё минут пятнадцать и приедем, — Акинфеев изучает картину, видневшуюся из окна автобуса. — Чё, запомнил уже дорогу, что ли? — Практически. — Окей, раз целых пятнадцать минут, то можно и вздремнуть.       Артём уверенно кладёт голову на колени (вообще, это ляжками называется, но раз в народе прижилось иначе, то ладно) Игорю и пытается устроиться как можно удобнее. Сейчас бы превратиться в котёночка и устроиться к хозяину на коленки, свернувшись клубочком, а не ютиться тут, будучи здоровым мужиком почти два метра ростом, правда? — Ты не сломался там? — ухмыльнулся Акинфеев и положил руки форварду на правое плечо. — Уже больше некуда ломаться, — быстро сухим тоном отвечает двадцать второй номер.       Игоря передернуло. Снова перед глазами мяч, летящий в совершенно другом направлении от него и залетающий в ворота. Мгновенный мороз по коже. Бедный Смолов, не справившийся с волнением, вышедший на замену вместо Дзюбы. Его незабитый пенальти. И снова ощущение того, что сердце наполнили жидким осмием или иридием, и он мгновенно застыл, сделав теперь сердце невероятно тяжелым. Боль души перерастает в физическую боль. Глаза жгло, нос щипало, воздуха в лёгких не хватало, будто сверху на грудную клетку положили тяжёлый булыжник. Голкипер смотрит наверх, не дает слезам литься. Они путаются в ресницах и почти сразу высыхают. — Ми-ми-ми, — Черышев показывает руками сердечко, смотря на спящего на Игоре форварда. По крайней мере, лежащего с закрытыми глазами.       Акинфеев поворачивает голову на Дениса и, понуро улыбнувшись, поджимает губы. Черышев видит, как блестят глаза капитана сборной. — Игорь, нет, — чуть качает головой Денис. И глаза его наполняются слезами. Не может он не плакать, когда это делают другие. — Ну вот зачем?       Теперь Черышев смотрит в окно. Не хочет, чтобы видели его слезы. Вратарь не знает, продолжил ли впечатлительный Денис свои стенания. Но все итак знали, что Денис не может смотреть на то, как плачут люди и когда они просто находятся на грани слез. Не выносил этого совершенно.       Голкипер думает сейчас о другом, и это уже даже не проигрыш хорватам.       Он ловит себя на мысли, что стал очень ревнив. Понимает, что ревность человека совсем не красит. Игорь отдавал себе отчет в том, что из-за этого негативного чувства он стал немного, но рассеянным. Стал слишком много думать в самые неподходящие моменты, начал сталкиваться с такой проблемой, как невнимательность. И в то же время, ревность спасает. Ревность делает его агрессивным, но в меру. И эта же агрессия потом помогает взять себя в руки.       К кому или чему он испытывает чувство ревности? И не только ревности. Вдобавок к этому ещё и чувство тоски и одиночества.       Игорь всегда был самодостаточным человеком, любил настраиваться на игру самостоятельно. Но с не таких уж и давних пор некоторые вещи изменились. Для всех он по-прежнему тот Игорь Акинфеев, но в душе у него конфликт с самим собой.       Когда он видел, что Артём общается с кем-то, но не с ним, Игорь чувствовал опустошение. Он чувствовал свою ненужность. Голкипер понимал, что это странно - иметь такое переживание внутри себя. Ведь на тренировке Артём должен, например, разминаться вместе со всеми, а Игорь с другими вратарями. И как им общаться? Да никак, к сожалению. Вратарь понимал, что Дзюба по своей натуре человек общительный, открытый, добрый и искренний, поэтому его поведение абсолютно объяснимо. Он всегда такой - живой и настоящий. Поэтому-то с ним и легко найти общий язык. Вступить в контакт, а потом уже обнаружить в этом человеке сложный характер. — Блин, нет, — Дзюба повернул голову и посмотрел Игорю в глаза, тем самым отвлек голкипера от его мыслей. — Что, шею сломал все-таки? — спросил Акинфеев и убрал руки с тела форварда. — Да нет, я просто чё-то подумал, что у тебя ляхи затекли и неловко как-то стало, — сказал парень и продолжил лежать на коленях у Игоря, только теперь с виноватым лицом. — Нет-нет, мне нормально, — быстро возразил вратарь и снова положил свои руки на Артёма. Только на этот раз на грудь. — Ничего не затекло. Лежи и не переживай. — Да не, я встану. Мы ж уже приехали почти, да? — Ну да.       Он сказал это с максимальной тоской в голосе и убрал руки, чтобы Артём поднялся и нормально сел. — Игорян, ты белочка или сурикат? — улыбнулся Дзюба и не сдержал смеха. — А? Что? — и поняв, что держит руки около своей груди, словно это лапки, Игорь засмеялся и одернул их.       Все тревожные мысли точно исчезли, будто их стерли из памяти. Теперь внутри Акинфеева разыгрались другие чувства: теплые и радостные. — В детстве у меня был костюм бельчонка, — вспомнил Игорь и смущенно улыбнулся. — Это был Новый год в детском саду. У меня был такой оранжевый комбинезончик с хвостиком и шапочка с ушками. Мама мне еще тогда карандашом для глаз нарисовала чёрный носик и усики. И я в тот утренник все время делал вид, что у меня лапки. — Видимо, тебе тогда понравилось это занятие, потому что ты до сих пор так делаешь, — подметил Артём.       И опять смена настроения у Акинфеева. И словно кинолента, в голове всплывают все неудачные сейвы, пропущенные голы и неблагополучные пенальти. — Ты, бывает, стоишь такой весь серьезный, собранный, мне становится тебя так жалко, ты не представляешь. — Легче. Но все равно больно. Игорь понимал, что Артём имел в виду не то, о чем он подумал, но уже успел порядком взгрустнуть. — А потом я замечаю, как ты держишь свои руки. И не могу не смеяться. Ещё эти перчатки дебильные, в три раза больше твоих рук! Ты стоишь просто, как долбаный сурикат, который высматривает опасность на горизонте. — Вот и тотемное животное мне отыскалось, — спокойно сказал Акинфеев.       Двадцать второй номер засмеялся в голос. Так, что аж обернулся Станислав Саламович и вопросительно на него посмотрел. — Дениска, давай буди свою спящую красавицу, — не обратив внимания на этот пронзительный взгляд со стороны Черчесова, сказал Дзюба. — Спящая красавица, а спящая красавица, — Денис достает наушник из уха Фернандеса. Ноль реакции. — A Bela Adormecida! — Do que você precisa? /что тебе нужно/ — заспанным голосом возмущается Фернандес и лениво открывает глаза. — Вставай, Маруся! Vamos! /давай/ — Вы-ста-вай, — по слогам восторженно произносит бразилец и на его лице снова появляется счастливая улыбка, делающая его самым лучезарным человечком во всей Вселенной. — Аа, встаф-вай. Вставай! Eu começo a entender! /я начинаю понимать/ — Ага! Graças a Deus! /слава богу/ За столько-то лет пора бы уже выучить что-то, кроме «спасибо», «пожалуйста» и «бегать»! — Эх, всё равно красивый язык, ниче не скажешь, — восхищенно говорит Артём.       Денис и Марио продолжили беседовать, Артём понял, что все равно не соображает, о чем они вообще говорят (диалог на 99,9 был не на русском) и решил посмотреть на Игоря. — Ой, а ты чего бледный такой? — волнуясь, спрашивает Дзюба. — Свет так, наверное, падает, — сквозь зубы отвечает Акинфеев, не смотря на форварда. — Не, ну ты нормально себя чувствуешь или как? — Или как. — Что случилось? — Тём, я не хочу об этом говорить. — Ну ладно, как хочешь.       Автобус останавливается, но поток мыслей Игоря, портящих ему настроение, продолжается.

***

      Сочинский аэропорт. Кругом журналисты, корреспонденты и камеры, направленные на героев этого вечера. И не только этого вечера, но и всего чемпионата в целом.       Болельщики сборной России есть и здесь. Кто-то разукрасил лицо под цвет флага, кто-то был одет в домашнюю форму сборной, кто-то завернулся во флаг или надел парик, кто-то держал плакат; Радостные крики доносились со всех сторон: «Россия!», «Молодцы!», «Спасибо!» и многое другое. Никто и не рассчитывал на автограф и уж тем более на памятную фотографию с футболистами, потому что понимали - некогда. Совсем нет времени, но каждый член сборной с огромнейшим удовольствием уделил бы внимание каждому.       Парни улыбались сквозь боль. Теперь хотелось плакать одновременно и от горя, и от счастья. — Акинфеев лучший! — послышался громкий мужской бас. — Вы лучшие! — улыбнулся вратарь, сдерживая эмоции.       Такой комплимент услышал каждый член сборной и не единожды. Это было очень приятно, а душе сделалось чуть спокойнее от осознания, что для всех этот проигрыш не значил конец. А слёзы? Это слёзы гордости за сборную, о которой последние десять лет если и говорили, то только с издёвкой и насмешкой, словно это было единственное, что портило впечатление о российском спорте. — Станислав Саламович, как эмоции? — Извините, но мы на одни и те же вопросы отвечать по сто пятьдесят раз не собираемся, — строго сказал Черчесов одному из журналистов.       Были недовольны только люди с телевидения, и то глубоко в душе каждого трясло от гордости и счастья и каждый осознавал, что сейчас футболистам и их главному тренеру не до ответов на вопросы. Зато все поняли, что на интервью можно не расчитывать и потому завершить свой рабочий день.       Игорь ни с кем не разговаривал. Игнашевич пытался было заговорить, но понял, что вратарю сейчас не до дружеских бесед. Четвёртый номер вообще всегда чувствовал эмоции людей и понимал, как поступать лучше. Сергей знал, что Игорь и так по своей природе человек скромный и достаточно замкнутый. Голкиперу опять больно. Больно не от проигрыша, нет. Это была самая достойная игра. Они сражались до последнего. Сделали все, что было в их силах.       Боль от того, что Артём сейчас не с ним. Дзюба идет рядом с Дзагоевым, Черышевым, братьями Миранчуками, Смоловым, Газинским, Самедовым, Жирковым, Ерохиным. Фернандес рядом с ними идет и улыбается, чуть не плача от счастья. Ему безумно приятно, что люди встречают его радостными криками и благодарят за второй гол, а не гнобят за незабитый пенальти. Как же он боялся второго… — Саня Головин! — по-отцовски в меру строго произносит Черчесов. — Да, Санислав Сталамович? — с грустью отзывается семнадцатый номер. — Ой-й… — Сегодня всё прощу, даже такое гнусное обзывательство. Продвигайся, Сань, не спи! — Да, Станислав Саламович, — четко на этот раз произносит Саша и расстроенно опускает взгляд в пол. — Извините… — Ничего, — отмахивается главный тренер.       Кутепов толкает Головина вбок. — Если у меня родится ещё сын, назову его Санислав, а ласково буду звать Саней, — защитник вскидывает и опускает брови несколько раз. — Какая честь, — в шутку кланяется семнадцатый номер. — С девочкой, кстати, тоже прокатит. Санислава, а ласково Санечка. Милота. Илюх, как нога? — Ну, — Кутепов выставил травмированную ногу чуть вперед и посмотрел на нее, — не отвалилась и слава Богу! — А то там же у тебя такой la pizdos, что просто… Ты герой, Илюх! У меня правда слов нет, ты вообще… — М-м, la pizdos, значит? Что ж, merci! — Да я смотрю ты parler vous français?       Самое смешное в их диалоге было то, что они произносили фразы на французском, совершенно не пытаясь говорить, как следует. А именно - чуть в нос и в меру картавя. Они просто говорили, как говорят люди, рожденные в Калтане и в Ставрополе - без изысков, нормально - по-русски. — Да-а! Шардонне, жалюзи, биде… Шо ж ещё там?.. — Бигуди и винегрет, чувак, забыл. А, еще декольте! — И ещё хренова туча слов. Великий русско-французский язык, блин, — усмехнулся Кутепов. — Ох, ну у вас и «смесь французского с нижегородским»! — улыбнулся Игнашевич. — Прямо как у Грибоедова! — А подслушивать, Сергей Николаевич, нехорошее дело, — деловым тоном отвечает ему Головин. — Вот уж подумать только: три года я был просто Серёгой, а тут на тебе - по имени и отчеству! — Ну так ты ему, Серый, в отцы годишься, — засмеялся Кутепов. — Стать отцом в… Шестнадцать? — быстро посчитал Головин. Двадцать девятый номер смутился и понял, что прокололся. — Хотя почти в семнадцать. Как интересно, однако! — Да, Сань, с математикой у тебя получше будет, чем с французским! — хлопает полузащитника по плечу Игнашевич и отходит в сторону.       Игорь до сих пор один. Он словно отключился. Снова состояние, схожее с тем, что было после матча с Хорватией. Только теперь будто бы его укачало на аттракционе, на котором вдобавок ещё и показывают подряд самые грустные кадры мирового кинематографа. Хотели бы на таком прокатиться?       Целый ряд мыслей, безнадежных, но грустно-приятных в связи с этими фанатами, возник в душе капитана сборной. — Игорь!       Ноль внимания. Он не слышит. Или не хочет слышать? — Игорь!       Как же хочется взять стул и со всей дури кинуть его об стену, чтобы он разлетелся в щепки, чтобы выпустить весь негатив, накопившейся в организме. — Товарищ вратарь!       Идет в стороне от всех. Никого не видит. Ничего не слышит. Голкипер сборной полностью погружен в себя. — Акинфеев! — Дзюба подбегает сзади и хватает его за футболку.       Ровно наоборот было во время игры с Египтом. Игорь потянул Артёма за футболку. — М? — Игорь выглядит опустошенно. — Ты куда идёшь-то, вратаришка? — двадцать второй номер смеётся и по-дружески хлопает вратаря по плечу. — Мне кажется, тебе все-таки нехорошо. Как чувствуешь себя? — Замечательно. Тебя устроит такой ответ? — Если не врешь, то да, — уверенно говорит Дзюба и приобнимает Акинфеева за талию. — Да пойдем-пойдем, ты чего зашуганный такой? Кто здесь за сборную России больше всех игр сыграл: ты или Черчесов? — Игнашевич, — пожимает плечами голкипер. — Ох, блин, Игорь, если бы все такими скромными вокруг были!..       Почему Дзюба назвал Акинфеева «зашуганным»? Потому что тот мало того, что шёл не пойми куда, вообще не обращал внимания, куда идет команда сборной России, так он еще и зажался в тот момент, как только почувствовал сильную руку нападающего у себя на торсе. Акинфеев поймал себя на мысли, что ему безумно приятно. — Ты был бы ещё счастливее? — робко спрашивает вратарь. — Не то слово, — улыбается Артём.       Рука форварда начинает спускаться ниже, останавливается на левой ягодице, чуть сжимает ее, и он вдруг одергивает руку, словно ошпарился. Что, Артём обжегся, потому что голкипер и вправду горяч или он вспомнил, что они не одни? Но ведь на поле его тогда ни капли не смутило поднять Акинфеева у себя над головой, смачно схватив его за накаченную задницу!