— В смысле «накипело», Игорь, ты… ты совсем сдурел что ли? — усмехнулся Дзюба и как-то недоверчиво посмотрел на Акинфеева.
— В прямом. — сухо ответил капитан и серьезно посмотрел на нападающего.
— Что у тебя накипело, можно узнать? — Артём скрестил руки на груди и дал голкиперу понять, что готов его внимательнейшим образом слушать.
— Твоё отношение ко мне.
— В смысле?
— У тебя другого вопроса, кроме как этого, не имеется в словарном запасе?
— Да потому что ты говоришь, как кретин, ходишь вокруг да около, а я правды никак не услышу! — вспылил Дзюба.
— «Кретин» говоришь? — Акинфеев вопросительно поднял обе брови и исподлобья посмотрел на форварда. — Что ж, сочту за комплимент.
— Игорь, блин! Ты можешь уже нормально что-то сказать? Я бы мог уже давно на хер выйти отсюда или сразу вообще не бежать за тобой, но я почему-то решил, что тебе будет легче, если кто-то будет рядом, что тебе нужна поддержка!
— Я себя ощущаю зашуганной серой мышкой-школьницей, которая влюблена в самого красивого и дерзкого парня в школе, по которому ещё сохнет абсолютно вся женская часть школы, — произнёс через короткую паузу вратарь, надеясь, что ему удастся разложить Артёму в голове всё по полочкам. — И вот он знает, какой он крутой, знает, что девки готовы трусы феном сушить каждый раз, когда он мимо просто проходит и улыбается. И он этим нагло пользуется. С одной пофестивалит, другую завалит, другая в принципе сама отдастся, короче, поматросит и бросит, как говорится. Девкам нормально, потому что они воспринимают его не как человека, с которым хотят быть всю жизнь, которому будут прощать всё, потому что любовь сильнее обиды. Для них это просто красавчик, в котором они видят только сексуального партнера. И это правильно. Он такой на самом деле. В нем нет ничего святого, он вообще не слышал о таком понятии, как мораль, он не думает ни о чьих чувствах, кроме своих. Ему так жить нравится. Да и женское население довольно!
Артём завороженно слушал Игоря, но завороженно делал он это потому, что восхищался спокойной интонации Акинфеева. Дзюбу удивило, как быстро голкипер может взять себя в руки, какой у него контроль над самим собой. Ведь только что Игорь выглядел совершенно невменяемым и не похожим на самого себя.
— А эта серая мышка нарисовала себе картину в голове, какой он классный, благородный, умный, хороший, — Акинфеев холодно и сдержанно усмехнулся. — Она не знает о том, какой он подонок. Но однажды узнает, потому что этот красавчик дает понять этой серой мышке, что она ему… ну, не безразлична. Она радуется, никак не нарадуется. А этот красавчик знает, что она, зашуганная такая, никому не нужна. Знаешь, будто одолжение ей делает, типа: я знаю, что ты в меня по уши влюблена, давай, полюби меня недельку, разрешаю! Будто жалеет её. Чего ради?.. Но она живет словно в своих мечтах и до поры до времени не замечает, как он вытирает об нее ноги. И ему классно от этого. Делает, что хочет и полностью уверен, что она никуда не денется. Изменяет ей. А она, бедная, терпит. Держится за него, как за последнюю надежду. Почему? Сама никак не разберет. А он раз изменил, второй, третий, ещё... Ну не любит он её. Просто жалеет её, делает вид, что любит и что она ему дорога. На самом деле, нет. Мастерски притворяется, что ему стыдно за свои поступки… А она терпит и прощает. И это продолжается в течение нескольких лет. Но потом уже не выдерживает…
— И? — наконец выдаёт Артём с абсолютно невозмутимым лицом.
— Ничего не…? Ну не все, конечно, но… Ты же…
— Блин, Игорь, я понимаю, что мы, футболисты, особо не отличаемся грамотностью и не изъясняемся, как Бунин с Толстым, но блин, Игорь, ты че сказал-то сейчас вообще? — засмеялся Артём. — Мне когда Марио что-то на смеси русского, английского и португальского говорит, я и то его лучше понимаю!
— Я придумал сейчас эту историю не просто так. Я хотел тебе привести наглядный пример…
— Наглядный пример чего, Акинфеев?
— Практически наших с тобой отношений, блять!
Голкипер не выдержал и повысил свой голос. Внутри души Артёма что-то шевельнулось, но он не показал этого. Просто сделал немного озадаченное лицо и облизнул губы.
— Я в этой истории - та самая серая зашуганная мышка-школьница, а ты тот красавчик, пользующийся популярностью. Думай обо мне, что хочешь, Тём, мне все равно! — эмоционально говорил Акинфеев и иногда даже жестикулировал. — Я хочу оставаться честным человеком. И честным, в первую очередь, перед самим собой. Я не могу больше молчать, не мо-гу!.. Пускай ты не настолько аморален, как этот некий красавчик, но в тебе есть эта нечестность по отношению ко мне, у тебя есть это двуличие, о котором ты говорил, что ненавидишь его всей душою! Да, Артём, и не смотри так на меня! Ты говоришь, что я единственный, кто тебя утешает и поддерживает в тяжелые моменты, но при этом ты порой меня так игнорируешь, что просто повесится хочется. Если я единственный, то на фига ты наступаешь на те же грабли, глупый? Чего ты пытаешься добиться, если знаешь, что они, сволочи, не поддержат тебя, в отличие от меня? Я молчу уже про Кокорина. Это нелепо, но ты ведь знаешь, что… ладно, не буду!.. Ты говоришь, что…
— Да ладно тебе, я же видел, как ты Рамоса по попке шлёпал перед матчем, — перебил Акинфеева форвард. — Думал, я не замечу?
Игорь смутился. Он уже забыл, что хотел говорить, потому что никак не рассчитывал, что его перебьют. План, который итак был нечёткий и с элементами импровизации, накрыло медным тазом.
— Я тоже много что видел и замечал! — говорит наконец вратарь. И понимает, что этот аргумент звучит максимально убого. — Знаешь, как больно? У-у…
— Знаю.
Игорь хотел продолжить, но совершенно не знал, что говорить; он посмотрел на Артёма. Тот выглядел очень грустным и виноватым. Ещё мгновение. Акинфеев тяжело выдыхает и закрывает глаза, они невыносимо болят от слёз и от того, что голкипер их тёр. Дзюба подловил момент. Он уверенно и в то же время нежно берёт вратаря за щёки и касается влажных губ. Игорь резко вдыхает носом воздух, жадно углубляет поцелуй, руки кладет форварду на талию. Спускается ниже, залезает рукой под футболку. Чувствует жар тела, которое оказывается так любит и ненавидит одновременно. Он хочет его. Не разъединяя поцелуй, он всё той же рукой продолжает исследовать торс двадцать второго номера. Рука оказывается на накаченном, но нежном животе, начинает гладить его. Спускается ещё ниже. Преодолевает резинку от трусов и ощущает мягчайшую кожу в надлобковой области, но сразу же резко перемещает руку, а вместе с тем другую, кладет на ягодицы, сладко сжимает и разъединяет поцелуй.
— Господи, что я… — подбирает слова Акинфеев, а сам дышит так, будто бежал сто километров через лес от маньяка с топором. — Что это было?..
— Ты очень слюнявый, — ехидно улыбается Дзюба. — Не думал, что скажу это когда-то, но меня это возбудило. А ещё знаешь чего не хватает для полного кайфа? Песни “Careless whisper” на заднем плане.
Акинфеев стоял и все еще пытался осознать, что это было наяву. Он не мог поверить, что произошло то, о чем он даже и не думал. Он не ожидал от себя таких наглых и уверенных действий по отношению к мужчине, даже к тому, в котором видел идеал.
— У меня так быстро никогда ещё не вставал, — сказал Артём и вплотную прижимается к Игорю своим каменным членом. — Ни-ког-да.
— Это отвратительно! — засмеялся голкипер, ощущая его член.
— Это поразительно! — форвард снова целует Акинфеева.
Эх, вырезать бы из памяти этот промежуток времени, когда вратарь плакал от своей ненужности и от того, что сам до конца не может разобраться в себе, и оставить тот, где они уже поняли друг друга, целуются и страстно трогают тела друг друга.
— Скажи… — робко говорит Игорь и запинается. Начинает смущенно смеяться, хотя это следовало бы назвать «хихиканьем».
— Не знаю, то ли это, что ты хотел услышать, но-о, — Артём тоже запнулся и хихикнул. Он закусил губу, подбирая нужные слова. — В общем, так: ощущение того, что у меня в животе волшебная пыльца, бабочки, еще какие-то обитатели зоопарка, фантастические твари, у меня давно.
Игорь чуть кивнул. Это действительно то, о чем он хотел спросить, но смелость и наглость, видимо, кончились, поэтому он не смог договорить.
— Очень давно, — для большей убедительности повторил форвард. — Я даже четко не могу тебе сказать, с какого момента у меня это началось. Но… Я просто не понимал этого. Знаю, дурак. Я думал, мне кажется, что такого не может быть, что… ну не знаю я! Я себя будто отговаривал, типа как так, Артём, ты дебил, у Игоря ведь жена, дети, у тебя тоже… Но я не прекращал всё равно… влюбляться в тебя что ли? Не знаю. Кажется, именно влюбляться.
Игорь едва заметно улыбнулся и почувствовал, как розовеют его щеки. Он был как раз из тех людей, у которых от смущения краснеют щеки.
— Как школьник просто. Вот честно, у меня впервые такое было, что я… Вижу тебя и чувствую, как сердце сжимается и такое тепло по всему телу… Ты ко мне прикасаешься, я вообще-е-е… Ноги становятся будто ватными, я наступаю, а ощущение такое, будто иду на протезах. Это так смешно сейчас вспоминать… Я стал таким придурком, правда! Мне хотелось улыбаться, когда я тебя видел. Улыбаться, смеяться… Вот будто обкурился, честное слово! А когда я слышал твой голос… Ну не смейся! Игорь, это несмешно, я тебе правду говорю, что ты лыбишься?.. В общем, ты говоришь что-то, а у меня мурашки по коже. И волосы встают аж, как во время песни крутой на взрывном припеве… Да перестань ты улыбаться!
— Не могу, — вырвалось у Акинфеева и он смущенно засмеялся.
— При этом, на меня, ну сам знаешь, да все знают, давил Кокорин. Санёк ебанутый, у меня слов других просто нет. Друг из него правда хороший, но с ним разве что поржать только и можно. Поговорить о какой-то херне, фильм посмотреть, там ещё что-нибудь несерьёзное. И всё на этом. Но он… хрен знает, мне кажется, он меня не понимает до конца. Вот вроде я ему говорю что-то, он слушает, но как об стенку горох. В одно ухо влетело, из вдругого вылетело. И… Я ещё когда узнал об этих слухах про него и про Мамаева, я подумал тогда: «Если ты известный человек и тебя ни разу еще никто не обвинил в гействе, то твоя карьера как публичной личности, не задалась». Я подумал, что это чушь. Хотя фотки эти… меня это честно всё смущало. Очень. Но ладно бы желтая пресса! Так об этом трындели на каждом шагу и взрослые, и дети! Но потом когда я их в живую вместе увидел… А, и в общем, когда я перешел в Зенит, в 15 году, поначалу все было нормально, а потом… Игорь, ты сейчас взорвешься от ревности, — усмехнулся Артём, посмотрев на лицо Акинфеева и чмокнул его в нос. — Так, о чем я? Ну потом уже началась эта… свистопляска. Блин, ну скомкано очень, я не мастер истории рассказывать. Но Санёк больше прикалывается со мной, правда! Боже, ты сейчас его убьешь силой мысли, мне кажется. Я тебе говорю, у него с Мамаевым там явно у него какие-то тайны мадридского двора.
— Что там за свистопляска началась, я не понял? И твоя дрочка на Самедова входит в эту свистопляску?
— Да я же в шутку! Ой, а тебя это злит, да?
— Да, — удивлённо ответил Игорь. — ещё как злит. Что ты улыбаешься, придурок?
— Ути, — Артём обнял Игоря. У Дзюбы до сих пор не прошёл стояк. — Почему ты такой милый, когда злишься?
— Продолжай историю своих похотливых похождений, я слушаю тебя внимательно.
— Ай-ай-ай, кто тут так ревнует?
— Я, блять, и мне нестыдно!
— Хочется пририсовать ушки, усики, хвостик, одеть перчатки твои вратарские и вместо мяча дать тебе клубочек, — умилительно говорил Артём и заметил наконец Игоря, выжидающе смотрящего на него. — Вратаришка мой. Послушай, я не хочу сейчас рассказывать тебе о прошлом. Не… Противно вспоминать как-то. Дураком был. Полным. Сейчас я хочу жить настоящим с расчетом на неплохое будущее. С тобой.
Дзюба наклонился, чтобы поцеловать Акинфеева и прижал его к себе крепко-крепко, будто боялся, что тот упадет или начнёт вырываться.
— Я люблю тебя, Тём, — смущённо произносит голкипер и ненавязчиво прижимается своим возбужденным членом к ляжке форварда. Тот зажмурился и тихо засмеялся.
— Ты только не плачь, а то на этот раз я точно слёз не удержу, — улыбнулся двадцать второй номер и поцеловал Акинфеева в лоб. — И я тебя люблю, мой капитан.
— Это будет наш маленький секрет?
— Ну, да… Хотя, если не зассышь, можем рассказать всем. Кристинке и Катьке в первую очередь. Шучу. Хотя, на самом деле, пока нам нечего рассказывать.
— Пока?..
— А ты что думал, в сказку попал, где все только поцелуйчиками и обнимашками ограничивается? Наивны-ы-й…
Игорь снова смущенно засмеялся.
— Так, с этим что-то надо делать, — Акинфеев посмотрел на свой член и попытался сдержать смех.
— Да не видно!
— Ага, не видно! Это у тебя, может, не видно, а вот у меня всё видно. И то, ты если боком встанешь, мало не покажется…
— Блин, ну мы тут итак полчаса, наверное, тусуемся с тобой. Мне нужно ещё примерно столько же, чтобы это добро исчезло. Да, так долго. И чтоб тебя рядом не было. А то слишком уж хорош… Но это невозможно. Сам понимаешь. Поэтому я не знаю, как нам лучше.
— Заправь его.
— В смысле? Куда заправить?
— Не позорь меня и не говори, что у тебя ни разу в общественном месте хуй не вставал.
— Это не хуй, это Дзюба младший.
— Ну капец, простите простофилю непросвещённого!
— Кого-кого? — засмеялся в голос Артём. — Ой…
Акинфеев бесцеремонно залез в трусы Дзюбы, взял его член, уверенно поднял, прижимая к лобку, и прикрыл резинкой трусов.
— Сразу видно, что привык работать руками, — как укуренный, смеялся форвард. — Я поражен этой ловкостью!
— Работа вратаря обязывает, — Игорь подмигнул и проделал тот же ритуал со своим членом. Всё, теперь ничего не видно.
— Спасибо хоть, что перед этим не плюнул на ладошки, как ты это обычно делаешь.
— До поры до времени, Тём. Был бы в перчатках, обязательно бы плюнул.
Они оба начали смеяться.
— Мы выйдем сегодня отсюда? — спросил уже на полном серьезе Дзюба.
— Секунду, — Акинфеев смотрит в зеркало.
— Да красавец-красавец! — Артём выталкивает его из туалета. — Так и хочется взять и изнасиловать. Катюха ничего не узнает, не волнуйся. Я аккуратно. Главное в машине возле отеля ничего не делать, и заебись. А то… Ой, фу, как вспомню...
Вратарь начинает смеяться вслух, теперь уже совершенно не боясь, что кто-то услышит их разговор из туалета. Теперь нечего скрывать, нужно вести себя как можно естественней.
— Так, какая легенда? — спрашивает тихо Артём, видя, что на них двоих вся сборная смотрит максимально подозрительно.
— Шоу «Импровизация» начинается через три, две…
— Игорь, ты в порядке? — испуганно спрашивает Дзагоев.
Такое чувство, будто они все ждали их, как матери и жены ждут своих мужчин, ушедших на войну. Почему такие встревоженные лица? У каждого! Или они всё от проигрыша хорватам не отойдут, бедные? Так уже ведь смирились… По крайней мере, журналистам так и сказали.
— Сейчас уже да, — говорит Акинфеев и смотрит на Дзюбу. — Но если б не вот этот вот герой, я бы… не знаю. Помер.
— Что случилось? — спрашивает Лёша Миранчук. Акинфеев показывает два пальца возле рта. — Че? Два в парадный один в шо… В смысле, оба в шоколадный? О-о-о…
— Мальчишки отметили наконец победу над Испанией нормально так, — пошутил его брат.
— Идите нафиг, причем оба! — засмеялся капитан. — Я чуть не умер, а они смеются!
— Чивось? — будто не расслыша, спрашивает Головин. — В смысле чуть не умер?
— Остались бы без капитана… — драматично говорит Дзюба.
— Не остались бы, — подключается к беседе Черчесов. — Им бы стал ты, Артём.
— Станислав Саламович! — обиженно воскликнул Акинфеев, и в то же время засмеялся от остроумия Черчесова.
— Мы же договаривались, Станислав Саламович! — подражая голосу Акинфеева, пошутил Смолов.
— Я ни с кем никогда не договариваюсь, не надо мне тут, — ухмыльнулся Черчесов. — Игорь - капитан по всем его заслугам. Можете гордиться, что все представляете Россию во главе с этим человеком.
Повисла недолгая пауза. Все переглянулись и с уважением, гордостью и улыбкой посмотрели на капитана сборной России. Игорь засмущался. Он не очень-то и любил, когда его прилюдно хвалили.
— Но в этом месяце, Акинфеев, ты мне, кстати, деньги ещё не платил… — сказал главный тренер и все снова засмеялись. — Без шуток: сейчас нормально себя чувствуешь, Игорёш? Видок у тебя, конечно…
— Лучше всех! — ответил за него Дзюба.
— Это я тебя на эту передачу к Галкину отправлю, там тебе самое место, если будешь так халтурить во время матчей. Где голы, Артём, а?
— Станислав Саламыч!
— Да ладно, шучу. Молодец. Все молодцы. Акинфеев только что-то у нас сломался, но ничего, я на правах бывшего вратаря могу за него встать. Так уж и быть.
— А я? — спросил Лунёв.
— Бережёного Бог бережёт, слыхал, Андрюшка?
Как же все любили Черчесова за его юмор. Вот он над ними издевается, но делает это так по-доброму, по-отцовски, правильно. Их это лучше всякого крика мотивирует работать и выкладываться на каждой тренировке и во время любого матча. Именно этот тренер заставил парней поверить в себя и сблизил их. У некоторых из них было чувство, что когда они играли за сборную, они играли каждый за себя. За «Спартак», за «Локомотив», но не за сборную страны. А сейчас каждый играет с чувством, что действительно один за всех и все за одного, с достоинством и уважением друг к другу.
— Значит так, Игорь, — на полном серьезе сказал Станислав Саламович. — хватит жрать всякую ерунду в Сочах и будет всё хорошо. Но Артёма с собой таскай на всякий случай, он вон какой здоровый вымахал, за бороду тебя подержит, пока ты с белым другом обниматься будешь. Чего ты смотришь? Побрейся давай, Акинфеев, а то эта грань между солидным мужчиной и алкашом Васей невелика.
— Это Вы про Березуцкого, Станислав Саламыч? — поинтересовался Саша Головин, и засмеялись абсолютно все, даже Марио, который вряд ли понял эту тонкую шутку до конца.
— Головин, ещё раз так пошутишь, и твой гель для волос окажется у меня! — грозно сказал Акинфеев уже на правах капитана ЦСКА, за которого они оба играли.
— Окей, — пожал плечами Саша и показал свои пустые руки, как их показывают преступники, демонстрируя отсутствие в них оружия.
— Игорь, ты меня понял? — спросил Черчесов.
— Побриться? — «Что за бред? Тут не борода, а одно название. Больной что ли...» — А усы можно оставить?
— В другом месте усы оставишь, — опять все заржали. — А лицо у вратаря должно быть гладкое, как…
— Лысина Зидана, — кивнул головой Акинфеев.
Интересно, сегодня сборная вообще перестанет смеяться? Ничего счастливого не произошло же. Откуда в них столько оптимизма?
— Ну, на вкус и цвет, как говорится, — пожал плечами Черчесов, вызвал очередную волну смеха и ушел от парней.
— Игорян, ты че, блевал? — удивился Лунёв.
— Фу, зачем же так грубо, Андрей? — театрально спросил Головин. — Не блевал, а исполнял арию «Рыголетто»!
— Уверен, блестяще с этим справился! — сквозь смех сказал Черышев.
— Да, оценки за технику 6.0, за артистизм 6.0, общая сумма 12 баллов ровно, — Дзюба похлопал Акинфеева по плечу.
— Дурак, это показательное было, — сказал вратарь. — За него баллы не ставят.
— Во понамешали… — схватился за голову Игнашевич.
— Это теперь любимый вид… спорта? Дзюбы? — усмехнулся Ерохин.
— Да судя по всему не «теперь», а всегда им был, — Игорь посмотрел на форварда и усмехнулся. — Тёма явно профи! Он так мастерски держал меня за плечи и ловко подавал салфетки, ух!..
— Нет, ты у меня первый, — ангельским голосом произнёс Артём.
— О-о-у, — специально умилился Антон. — Каждый человек мечтает услышать эту фразу в свой адрес…
— Берегите друг друга, парни, — воображая себя великим наставником, сказал Дзагоев, хотя был жутким гомофобом.
— Ой, идите вы, — усмехнулся Черышев и будто начал оправдывать Акинфеева с Дзюбой. — Хватит их смущать и подкалывать, надоели уже. Другу помочь нельзя, когда тому плохо...
— Не люблю, кстати, когда влюбленные проявляют свои чувства друг к другу на людях, — сказал Самедов. Он никогда не видел разницы между юмором и правдой, сарказмом и чем-то серьезным. И не понимал, что его «кстати» всегда было некстати.
— И на хрена ты вообще в футбол тогда играешь? — засмеялся Кутепов. — Тут вообще проявления чувств друг к другу каждый забитый гол происходят! Ещё какие!
— Самедов, — зовет Артём полузащитника, но оборачиваются все. — Хоба!
Дзюба разворачивается боком и закидывает ногу на Акинфеева, как коала, придерживая того за живот.
— Так, сейчас у меня ария «Рыглетто» на бис будет! — громко говорит голкипер испуганным голосом и начинает смеяться вместе со всеми со своих же слов.
Кажется, в прошлой жизни Акинфеев был актером. Хотя, пожалуй, в каждом футболисте есть что-то актерское, просто каждый свой талант проявляет в большей или меньшей степени.
— Только не на меня! — просит Черышев, прекращая на секунду смех.
— Ой, бля… — тихонько матернулся Артём и почувствовал, как заправленный член вернулся в своё прежнее состояние, но этого никто не успел заметить, потому что Дзюба быстро встал сзади Акинфеева, еще и прикрылся руками.
— Норм-альна, — говорит Фернандес и отмахивается рукой. Все начинают смеяться ещё сильнее.
— Что, нормально? — Денис аж закашлял и вытер слезы, как сильно он смеялся.
— Всо нармально! — говорит Марио и улыбается во все тридцать два, а глаза бегают туда-сюда, будто он стесняется чего-то.
— Ну и слава богу, — усмехнулся Головин.
— А что он имел в виду? — всё ещё смеясь, спросил Далер Кузяев.
— Ну что он Дениску ототрёт от моей блевоты, если не дай Бог что, — пожал плечами Акинфеев. Смех когда-нибудь прекратится?
— Я даже спрашивать у него не хочу, — Черышев вытирал слёзы. До сих пор. — Настроение всем поднял и хорошо.
— Не хорошо, а норм-альна! — поправил Игнашевич.
Недолгая пауза. Смех, если так можно сказать, гаснет. Артём смотрит вниз, убеждается, что его никто не видит, заправляет член и встает рядом с Игорем, а не сзади него. Дзюба сейчас чувствует себя очень неловко, потому что до сих пор на его губах остались акинфеевские слюни, которые он намеренно не хотел вытирать.
— Эх, ребята… Как я буду скучать, — с грустью сказал Денис и улыбнулся.
— Да сейчас из Краснодара позвонят, будут говорить, что тебя хотят, — успокаивает его Смолов.
— Секс по телефону что ли? — спрашивает Габулов. — Ох… Нехорошее дело.
— Да он бесценный и полностью вильярреаловский, — уверенно говорит Головин. — так что хрен, Федя, а не Краснодар.
— Федос подружки лишился, — с грустью произнёс Антон Миранчук. — Жалко парня.
— Норм-альна, — поняв, что все оценили это, казалось бы, обычное русское слово, сказал Фернандес и вызвал очередную порцию смеха.
— Я вот не знаю, как теперь… — говорит Зобнин и запинается. — Мы так сблизились, такого никогда не было, правда же? Мы наконец стали одной семьей, все друг другу как братья…
— Ага, — перебивает Рому Антон Миранчук. — да, Лёш?
— И не говори, Антош… — загадочно отвечает ему брат-близнец. — Мы с тобой даже похожи стали внешне, мне кажется!
— И если б не вы, да, братья, — усмехнулся Рома. — Ну правда, я не знаю, как теперь спокойно играть и целиться в ворота, за которыми стоят Игорь и Андрей!
— А я че, лысый что ли? — спрашивает Габулов.
— Ну, Вован, с тобой, бельгийцем, сам понимаешь…
— А вот Марио разницы не ощутит, — с наигранным пафосом сказал Акинфеев. — Как защищал ворота мои, так и будет. Марио норм-ально, даже лучше всех, а остальные давайте как-нибудь сами.
— Да ты не парься, у ворот просто наблюй и никто не забьет, — сказал Саша Головин.
— Сука, — вырвалось у Игоря, он засмеялся и уткнулся Артёму в плечо, потому что тот стоял рядом. Но Артём не растерялся и приобнял его, пользуясь случаем и тоже засмеялся.
— Правильно, рекорд Яшина побил, теперь собственный надо бить и чтоб уже больше никто не бил, — улыбнулся Газинский.
— Ну вот а я о чем говорю, дебилы? — возмущается Головин. — Ты просто штрафную всю заблюй и отлично. Всем противно, включая тебя самого. У меня как раз знакомая в Сочи живет, пошлет мне по почте сочинских продуктов, у тебя же их организм не воспринимает?
— Надо будет так на следующем чемпионате заебашить, — сказал Кутепов. — главное, чтоб у Игоря иммунитет не выработался.
— Ну всё, Акинфеев бедный блеванул в туалете, теперь все шутки только об этом, — сказал Черышев и тяжело выдохнул. Он правда не понимал, почему все так заострили на этом внимание.
— Нет, ешо… есчо… ещ-щё про норм-ально, — улыбнулся Фернандес и снова все засмеялись. Все, кроме Дениса, потому что того раздражало, что скромняга Марио стал душой компании.
Черышев давно понял, что питает чересчур теплые чувства к бразильцу, но скрывал это, не хотел ему говорить. И о чувствах Акинфеева к Дзюбе он догадывался, поэтому так заступался за них сейчас. Он понимал, что могло произойти в этом туалете сейчас, но он и понимал, что если об этом узнает кто-то из сборной, ничем хорошим это не кончится. Все шутки про любовь и счастье остаются на уровне шуток. Ведь большинство парней - жуткие гомофобы. Что-что? Поцелуи, хватания за всевозможные конечности и страстные объятия после каждого забитого гола? Да так все натуралы делают! Это, по их мнению, не мешает.
— Вот это прогресс, Марио! — похвалил бразильца Кузяев. — Так держать!
— Пожалуста, — смеется Фернандес, потому что понимает, что это слово сейчас ни к чему, а всех веселит, когда он говорит что-то ни к чему.
Артём до сих пор обнимал Игоря за талию и изредка на него поглядывал и улыбался. Сейчас им обоим очень хорошо, но всё-таки Дзюба склонен верить в то, что Фернандес увидел его стояк и сказал это «норм-ально» именно ему, имея в виду: «Да ладно, Тёмыч, забей, тут все свои, мало ли почему у тебя стояк после того, как ты провел с Акинфеевым полчаса в тесном туалете!»
Форвард не хотел об этом думать. Он хотел быть рядом с Игорем и радоваться, что они наконец сознались друг другу в чувствах и мечтах о близости. А как же жены? А кто им скажет?
— Смотри, как проигрыш над хорватами отмечают, — горько усмехнулся Черчесов, говоря это главному врачу сборной, обернувшись посмотреть на своих героев-воспитанников.
— А что, разве можно говорить проигрыш над? — удивился тот.
— Ну раз «победа над» можно, то почему «проигрыш над» нельзя? Тем более они все такие счастливые… Даже Акинфеев.
— А что он?
— Да плохо ему было. И видать очень. Но он ведь, партизан, не признается никогда. Но судя по лицу озабоченному Дзюбы, там всё очень плохо было.
— Да разве ж он озабоченный? Вон, смотрите, довольный, как слон.
И форвард действительно стоял и улыбался, но они не заметили главного - как Тёма обнял Игоря за талию. Удачно обнял, им двоим приятно, а никому и не видно.
— Мда, разбиты и расстроенны они, — вздохнул Черчесов и снова посмотрел на счастливые смеющиеся лица парней из сборной.
***
— Итак, восемьдесят седьмая минута матча. Если наш арбитр и добавит, то дай бог минуты две, не больше. Второй тайм у нас был гораздо насыщеннее первого, как вы видите и практически без остановок. Так-так-так, Ерохин с мячом, передача. Неточно! Ерохин снова с мячом, передача, уда-а-р! Фернандес здорово играет головой и спасает ворота ЦСКА… Если бы не он, Акинфеев бы точно пропустил мяч, он его просто не видел. Атака продолжается! Жирков, снова Ерохин! Передача на Кокорина! Саша, можно бить, давай-давай! И снова Фернандес! Ай-ай-ай… Какая наглая игра рукой, ну что это такое, Марио? Совсем не твой стиль! Смотрим повтор. Если не назначат пенальти, я ухожу из комментаторов, я не шучу. Решается судьба, кто станет обладателем кубка, уважаемые телезрители. На данный момент победителем всё ещё является «Тосно», увы, клуб был расформирован 9 июня 2018 года… Ну, конечно! Касание рукой! Да какое! А, стоп. Извините, уважаемые болельщики. Заболотный? Совсем с ума Антонио сошёл, за запястья бразильского друга нашего схватил! Как марионеткой им… Марио-марионетка. Какая ирония. И что же… Чего? Красная карточка Заболотному и желтая Фернандесу?! Что ж за финал сегодня такой?.. У нас в Сочи сплошные чудеса происходят! Вспомните, на чемпионате мира, в 1/8 финала Уругвай же здесь, на «Фиште» обыграл чемпионов Европы 2018 года - португальцев во главе с Криштиану Роналду. Нет, сегодня у нас очень интересная игра… Слава богу, назначили всё-таки пенальти! 2:1 в пользу ЦСКА. Напоминаю, уважаемые болельщики, автором единственного пока гола у «Зенита» является Александр Кокорин, а у ЦСКА героем дня является Игорь Акинфеев, выбивший мяч своей знаменитой левой ногой настолько, что вся защита «Зенита» видимо обалдела и вместо того, чтобы спасать собственные ворота и несчастного Лунёва, разбежалась и не знала, что делать… Кхм. Впервые я такое вижу, если честно. Но это Сочи! Ах, да, автором второго гола армейцев является Кристиян Бистрович. Давайте, бело-сине-голубые, сравняйте счет, милые!.. И в дополнительное время ещё забейте… Так, а кто у нас бить будет? Слишком уж долго они решают. Акинфеев уже на нервах весь, только что капитана красно-синих показали наши операторы. Ох, какой же опасный момент! Ой-ой-ой… Кто? Дзюба?! Почему не Кокорин, ведь именно он автор забитого мяча в ворота московского ЦСКА! Ладно, не мне решать… Я всего лишь комментатор… Ох, как опасно… Акинфеев плюёт на перчатки, всё никак не избавится от этой привычки. Дзюба целует мяч, странно, он никогда так не делал… Ой-ой-ой… Оба ведь хороши, но прости, Игорь, сегодня я за главную достопримечательность Петербурга! Я сегодня за Зенит, уважаемые болельщики. Дзюбинатор, давай, дорогой, сравнивай счет!..
Акинфеев расставил ноги на ширине плеч, положил себе руки на бедра, облизал губы и, ехидно улыбнувшись, посмотрел на Дзюбу. Вратарь знал, что у двадцать второго номера прекрасное зрение и он видит все, что он сейчас делает. Артём напряжённо взглатывает. «Ну ты бить сегодня будешь, крошка Дзю?» — раздраженно и очень громко кричит ему Игорь и задирает футболку, чтобы промокнуть лицо от пота. Стадион смеётся от слов Акинфеева. Артём усмехнулся. Он смотрит сейчас на этот оголённый живот и вспоминает, как уверив всех, что на тренировке, на самом деле, они имели друг друга в отеле. На идеально-белом постельном белье. Повесив табличку «Не беспокоить». Он вспомнил этот день и почувствовал, что внутри него опять эта сладость, он хочет и мечтает повторить. Он, стоя с неловким лицом закусывает губу в тот момент, как только вспоминает, что кончил на этот живот; Он смотрит на Акинфеева и несмотря на то, что тот в одежде, Дзюба не может теперь его представить не без одежды. Сейчас решается судьба, кому будет принадлежать кубок России, а в голове такие мысли. Он никогда ещё так не волновался, как сейчас.
— Дзюба!!! — кричит комментатор.
Достаточно слабый удар, но с отскоком и прямо в руки Акинфеева. Тот даже не делал никаких движений ни вправо, ни влево. Голкипер только что словил мяч, словно гребаную свечку!
— Акинфеев ловит!!! Ловит, дорогие телезрители! И ЦСКА выигрывает! 2:1! И становится обладателем кубка России уже в 8 раз! Впервые с 2013 года!
Все красно-синие радуются и бегут обнимать Акинфеева. Артём стоит и не понимает, что происходит. Смотрит на Игоря, тот на него. Вратарь-победитель идёт к нему, потому что видит, что вся его команда еще не добежала с того конца поля.
— Что, мой голый торс тебя смутил? — Акинфеев сказал это достаточно громко, потому что можно предположить, какой шум сейчас стоит на стадионе, ухмыльнулся и обнял Дзюбу.
— И не только голый торс, — расстроенно произнёс Артём и горько усмехнулся.
— Только не говори, что ты сейчас специально не забил, ладно?
— Не хочу нагло в лицо врать человеку, которого люблю больше жизни, хоть и косячу так частенечко.
— Игрочишка! — словно ругая его, произносит Игорь.
— Игрочишка я для них, — Артём кивает в сторону чуть не плачущего «Зенита».
— Кокора сейчас тебя анально покарает за обнимашки со мной. Смотри, как он зло смотрит на нас. О-о, сейчас меня взглядом испепелит.
— Да пошёл он нахуй, этот похотливый свин! Он меня заебал.
— Как грубо, Тёма, ай-ай-ай. Но я всё равно ревную тебя к нему, — вратарь встал на носочки и обнял теперь форварда «Зенита» за шею. — Понимаешь же, да, как мне тяжело за вами, придурками, наблюдать?..
— Как трогательно, дорогие болельщики! Вот это я понимаю - игроки одной сборной. Смотрите, как Акинфеев успокаивает Дзюбу, как маленького ребёнка, ей-богу! Вместо того, чтобы радоваться со своей командой, которая сегодня, здесь, на сочинском стадионе «Фишт» ПОБЕДИЛА! — говорит комментатор.
— Игорь, ебаный в рот, а ты не хочешь с нами обняться? — возмущенно и в то же время с радостью кричит Дзагоев.
— Артиом, спасиба, — улыбается Фернандес и обнимает Акинфеева с Дзюбой. Все начинают смеяться.
— Красава, Тём, — присоединяется к ним Фёдор Чалов. — Прям от души душевно в душу спасибо, игрочишка, за херовый удар!
— Иди нафиг, Федь! — форвард засмеялся.
— Первый раз такое вижу! Групповые обнимашки решили устроить наши футболисты. «Зенит» утешает, а армейцы, наверное, спасибо говорят! — удивился комментатор.
Так и произошло. Только Кокорин стоял злой в стороне и ещё несколько человек, включая тренера «Зенита». Акинфеев немного негодовал от того, что все решили устроить эти групповые обнимашки, и от этого двадцать второй номер обнимает ещё сто пятьдесят человек, помимо него. Однако радовался, потому что был прижат к Артёму вплотную, ведь он был самым первым, кто его обнял, и чувствовал жар его тела, этого желанного тела.
— Ты сумасшедший, — шепотом говорит Игорь Артёму на ухо.
— Тебе однажды уже не повезло здесь, так что второй раз этого не должно было произойти, — улыбнулся Артём. — И я рад, что твоя удача зависела только от меня. Хм, странно звучит, но ладно. Ты меня понял.
— Ты меня любишь?
— Я тебе подарил звание чемпиона России, вратаришка! Тебе этого мало, ненасытный мой?
— Я очень тебя люблю, — Игорь прижимается к Артёму ещё сильнее.
— О, ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — Дзюба целует Акинфеева в нос и обнимает изо всех сил.
— Пенальти - это такая лотерея, да?
— И не говори, — смеется Артём и обнимает Игоря ещё сильнее.
***
«Ты же понимаешь, что лучшая лотерея, в которой мне приходилось участвовать, была та, в которой мне выпало играть с тобой, представляя одну страну?» — сладко шепчет Дзюба Акинфееву на ухо спустя некоторое время. Наконец у них появилась возможность быть вместе и, не стесняясь, нежить друг друга, целовать каждый сантиметр тела, не боясь поймать строгий или брезгливый взгляд со стороны. «Потому что если бы этого не произошло, мы бы не встретились и не полюбили друг друга». Он поцеловал Игоря в губы, немного оттягивая нижнюю губу и затем проник языком в родной уже рот. «Глупый, мы не могли не влюбиться», — улыбается вратарь и кладёт голову на грудь форварда, «И здесь уже дело не в лотерее».
