whatever my princess wants

      Телефон Дазая — склад отборного порева, причём собственного производства, и всё с этим в полном порядке.       Он довольно показывает Чуе очередное фото и улыбается, точно до отвала наевшийся сметаны кот. На экране — прекраснейшее и непотребнейшее блядство. Охуенный, мать его, вид сзади. Широко разведённые ноги, подтянутая задница в полосах от ремня и, сука, пушистый лисий хвост. Чуя вчера был великолепен. Дазай даже подумывал о том, чтобы не вынимать гладкую пластиковую пробку и просто спустить Чуе на спину после нескольких быстрых движений рукой. Чуя, конечно, вытирался бы краем одеяла, поднимал бы ор до потолка и, возможно, нещадно пиздил бы всем, что под руку попалось, но… это выглядело так хорошо, что о последствиях думать не тянуло. Да и вообще думать не тянуло. В принципе.       Лисий хвост.       Ну ёбаный же свет.       Попробовать бы ещё кошачий. И ободок с ушками как-нибудь на бедовую голову надеть. И… идей-то дохуя, прям через край вдохновение бьёт, но сегодня от него толку — ноль, потому что Чуя сводит тонкие брови к переносице, отворачивается от экрана и наотмашь толкает Дазая кулаком в плечо.       — Чувствую себя порно-звездой. Осталось начать продавать этот твой архив, — говорит он, стирая с губ остатки блядской вишнёвой помады с дрянным маслянистым привкусом. Дазай и сам в этой помаде. Вернее, его член. Но это уже мелочь. Так сказал бы Чуя, чтобы подъебать лишний раз. И ничего, что каждый раз его эта «мелочь» до предела растягивает его задницу.       — Итак, — Чуя вскидывает бровь, — какая стартовая цена для старых извращенцев?       Дазай смеётся и качает головой.       — Нет уж. Всё — только для меня.       Это всегда случается: Чуя вытворяет что-то невъебенное, а Дазай после тянется за телефоном и делает ещё один снимок. Чуя думает, это будет лютый пиздец, если Дазай свою грёбаную игрушку где-то потеряет, и потому прикрывает яркий рот ладонью, чтобы хоть помадой не светить.       — На кой чёрт ты это делаешь? — спрашивает Чуя, зло щурясь. — Какое-то особое развлечение для слабоумных?       Дазай игнорирует чужую шпильку, пущенную ему под ребро, но телефон под подушку благоразумно убирает.       — Это, детка, резерв. На случай, например, если ты опять решишь брыкаться и пошлёшь меня нахуй.       — Как будто тебя оно когда-то останавливало, — огрызается Чуя и по-сучьи закатывает глаза. Несколько минут назад они закатывались совсем иначе, и…       — И всё-таки, — тянет Дазай, — что плохого в одном кадре?       — В одном из миллиона? — Чуя дёргает плечом. — Отсоси, а.       — А что, тогда можно будет сфотать?       Азарт в глазах — как искры ёбаного фейерверка, который запустили бы в Йокогаме, если бы все праздники вдруг наступили одновременно. Дазай — больной ублюдок. Очевидно же. Но Чуя ведь тоже, потому что он сейчас себя буквально продать собирается. Новый компромат за отсос, на который Дазая обычно хуй уговоришь. Хотя не то чтобы Чуя прям уговаривать пытался. Он намекает — Дазай не врубается. И поебать, в общем-то.       — Посмотрим. Постараешься — и всё возможно.       Быть мудаком — так до победного. Чуя приподнимается, прислоняется к спинке кровати и, скинув одеяло на пол, раздвигает ноги. На внутренней стороне бедра — засохшая сперма, которую даже не стёр нормально, и красные пятна засосов. Эти пятна никогда не сходят. Дазай постоянно поверх старых ставит новые. У него, так, начистоту, какой-то ебанутый фетиш, но если начать разбирать, кто и на что дрочит, то Чуя не уверен, что останется позади в гонке за звание главного извращенца.       В конце концов, это он надевает шлюшьи тряпки и даёт Дазаю ебать себя в них.       Чёрт.       Дазай облизывается не хуже любой потаскушки, перед которой промелькнул толстый кошелёк, и опускается на колени между разведённых ног.       Чуя усмехается.       — Не халтурь только.       — Как ты позавчера?       — Нет. Как ты, когда нажрался и даже вставить не смог.       — А тебе и не надо было. Ты вырубился, — Дазай почти мурчит, но так издевательски, с таким превосходством, что охота двинуть ему по наглой роже. Вместо этого Чуя цыкает и кладёт ладонь на чужой затылок.       — Давай уже, пока я не передумал.       Дазай согласно кивает, но торопиться — не торопится. Трётся щекой о живот, ластится, задевая подбородком мокрый от смазки член, а ниже не идёт. Сука редкостная. Об этом забывать не стоило. Впрочем, Чуя платит за неосторожность всего-навсего ожиданием, а кто-то другой — размазанными по стене мозгами, так что во всём свои плюсы.       И даже, наверное, в том, как Дазай выёбывается. Потому что когда он это делает, когда смотрит снизу вверх, Чуе кажется, что он и правда покорный. С таким, конечно, было бы скучно, было бы не по-настоящему, без дьявола в глазах, без рёва демонов внутри, но раз в месяц это приятно и как-то… по-домашнему.       Домашнее, блять, животное. И правда — трётся как бестолковая псина и языком мажет по коже.       А потом вдруг отстраняется, смеясь, и обидно, как прокосячившего ребёнка, щёлкает по носу.       Чуя удивлённо моргает и, на самом деле, не успевает рассвирепеть (а надо бы). — Ты, Чуя, такой дурак, — миролюбиво произносит Дазай, — если думаешь, что дело в фотографии. Знаешь же: что угодно для моей принцессы, — добавляет он, словно говоря о чём-то совершенно очевидном, и всё-таки опускается вниз.