Мемуары феи

      Пахло гарью. Огонь потрескивал в бочке, стоящей возле террасы. Слёзы обжигали щёки, служанка держала Музу за плечи и пыталась заткнуть ей рот ладонью. Сизый дым кружил над окейей. Госпожа Наоко, поглаживая умасленную морщинистую шею, задумчиво смотрела на пляшущие языки пламени и совсем не обращала внимания на истерику своей новой подопечной.       Красный топик с одной лямкой, кроссовки, повязка на руку, сменное бельё, джинсы, пижамные шорты, куртка и запасная футболка отправились вместе с тряпичным рюкзаком в костёр.       — Вы не имеете права! Это мои вещи! — кричала она в ярости, пытаясь вырваться из цепкой хватки.       Вскоре гнев утих, она поняла, что даже если удастся достать вещи, не обожгя при этом руки, то они будут больше похожи на спаленые тряпки, чем на одежду… Муза стояла, губа дрожит, руки повисли безвольными плетьми, ногти впиваются в чувствительную кожу ладоней, слёзы тихо струятся по лицу. Служанка попятилась, оставив её в покое.       Сидящая на подоконнике своей спальни Акайн с сочным звуком вгрызлась жемчужными зубками в спелое яблоко. У её плеча торчала голова малопривлекательной девушки немногим старше Музы. Заплывшими глазками она скользила по саду и совсем не реагировала на происходящее, будто её недавно разбудили или она была слепая. Акайн что-то жарко прошептала ей на ушко, и обе захихикали. Надкусанное всего один раз яблоко метко отправилось с высоты в дымящуюся бочку к сожженным вещам.       — Тебе придётся смириться тем, что твоё прошлое должно уйти, — жёстко припечатала госпожа Наоко, смокча мундштук. — Рассталась со своими тряпками — и уже в слёзы? Мы дали тебе кимоно, обувь, спальное место, работу, еду и крышу над головой. Что ещё тебе нужно?       Муза шмыгнула носом, прижимая к мокрым щекам крепко сжатый кулачок.       «Они просто боятся, что я сбегу», — твердила она в голове в попытке успокоить бурю чувств внутри себя.       Тёплая рука неожиданно опустилась на её подрагивающее плечо. Шёпот Казуми коснулся уха:       — Это первая, но не последняя твоя потеря. Если ты хочешь стать гейшей, послушай Наоко-сан, нужно смириться.       Муза с дрожью вспоминала тот день, когда пришлось стиснуть зубы и проглотить обиду. Порой её обуревало желание накричать на высокомерную змеюку Акайн, раздражающе спокойную Казуми и циничную госпожу Наоко так, чтобы у них уши заложило. Но это только усугубило бы её положение, шаткое, хрупкое, смутное положение, которым она дорожила.       Ей всё так же полагалось лишь простецкое кимоно, которое носила прислуга, но теперь Музе предстояло следить за его опрятностью в течение дня. Помимо домашней работы, в её обязанности стали входить занятия с Казуми, так что есть она успевала не чаще полутора раз в сутки, засыпала бывшая фея Алфеи за полночь, а просыпалась до восхода солнца.       — Только здесь существует такая профессия как «гейша». Ты наверняка только слышала о нас, — Казуми налила ей в чашку горячего чая, украдкой бросив взгляд на двери и прикидывая, не подслушивает ли сейчас в коридоре Акайн или её ручная собачка Джун.       — Да. И читала.       — На каждое написанное о гейшах правдивое слово приходится сто лживых.       — Но вы связаны с искусством, — не желая показаться неосведомлённой, сказала Муза и отпила чай. — Ваша музыка способна ставить людей на колени. Я это изучала.       Казуми искренне посмеялась, отставив чашку.       — Вот о чём я говорила. Твоя сила — это музыка. Но ремесло гейш не связано с волшебством. Мы добиваемся высокого уровня мастерства трудом. В каком-то смысле, золотом. Хитростью. Но не заклинаниями и пыльцой. Так что если вдруг ты где-то слышала о преклонивших колена людях перед гейшей — это чушь. Это мы стоим на коленях.       — У… унижаетесь?       — Создаём иллюзию покорности.       — Людям это нравится? — нахмурилась Муза.       — Мужчинам — да.       Муза едва успевала чистить садовые дорожки от сора и земли, когда Казуми, вернувшаяся с занятий (даже работающая гейша должна поддерживать своё мастерство в тонусе), уже звала её к себе. С самого раннего утра и до обеда она не покладая рук содержала в порядке весь дом, остальные слуги старались держаться в стороне, выполняя минимум. Запасшаяся упорством Муза флегматично подстригала кусты, собирала плоды маленьких фруктовых деревьев, чтобы они не гнили под ногами, протирала пыль, гоняла мух, мыла и подметала полы, набирала воду в огромный бак на крыше, на которую забираться было — сущее мучение. Поначалу ей хотелось стянуть с себя кимоно и выпустить наружу нежные лазурно-голубые крылышки и пролететь через шаткую лестницу чердака, но Мичи сказала, что если Муза осмелится на подобное, госпожа не выгонит её, но лишит крыльев самым жестоким образом.       В обед Муза впервые ела, чаще всего рисовые вафли с несладким зелёным чаем, причём Казуми недовольно щурилась на её манеры за столом, но молчала. Как-то она с хитринкой во взгляде бросила в чашку Музы жасминовое соцветие. Та поморщилась и смущенно выловила его, оставив расквашенной белой массой на блюдечке. Тогда Казуми усмехнулась.       — Что ты делаешь?       — А зачем он там?       — Для красоты и запаха.       — Ну… он там не нужен. Мне будет неудобно пить.       — Это придаст напитку изысканность. Тебе кажется это лишним, но такова плата — с цветком жасмина чай выглядит интереснее. — Её голос вдруг стал до прелести умиротворённым: — Смирись с дискомфортом, ведь в обмен даётся запах, красота, утончённость.       Тонкие пальцы взмыли над чашкой Музы, и из ниоткуда в чай упал ещё один цветок.       Обычно потом Казуми приглашала Мичи, чтобы та помогла Музе сдвинуть всю мебель в комнате к стенам. Они задергивали шторы, чтобы с террасы никто не мог наблюдать за уроками.       Традиционные танцы гейш стали для Музы настоящим испытанием. Прежде она только ритмично дрыгалась под музыку в наушниках или танцевала, как душа желает, на вечеринках, и совершенно не задумывалась о каких-то правилах, видах и строгих последовательностях. Сделав скидку на её неопытность, Казуми показывала относительно простые движения и утверждала, что это азы, которым учат маленьких девочек на первых занятиях, но даже их Муза не выполняла как надо.       — Тебе недостаёт грациозности. Ты нервничаешь, ты неуклюжа.       — Я устала.       — Усталость — обычное состояние для гейши.       — Звучит ужасно!       Казуми улыбнулась, недовольно поджав губы и поправив её стойку — усеянная синяками рука с задранным рукавом была недостаточно высоко поднята.       — Мы продаём искусство. Пение, танцы, этикет. Ты даёшь это клиентам, они дают тебе деньги.       Отдушиной для Музы стали занятия музыкой. Она с трепетом и благоговением приняла от Мичи сямисэнⁱ и любовно прикоснулась кончиками пальцев к струнам. Вот, что ей нужно было всё это время.       Она овладела новым инструментом на удивление быстро, чем несомненно порадовала Казуми. Уже на следующий день Музе удалось в точности воспроизвести «Корни сакуры» и приступить к «Одинокому солдату», но требовательность наставницы не исчезла, а наоборот, обострилась.       — Не торопись ты! Дай звуку улечься.       — Не учи фею музыки исполнять музыку.       Казуми возмущённо фыркнула и ударила её палочками для риса по лбу.       — Это не джаз, перебирай струны медленнее, ни к чему здесь твоя горячность.       Когда у неё стали получаться некоторые элементы танца, Казуми готова была кинуться ей на шею и расцеловать. Теперь Муза в обед получала суп с рисом и морковью, и её освободили от работы, требующей нагрузки ног, потому что Казуми заметила, что их дрожь — от усталости и недоедания — портит танец.       Муза воспрянула духом. Вера в то, что она всё же на что-то годится, трепетала в груди, подобно лёгкой бабочке. Она всё так же грустила, неподвижно лёжа перед сном, на убогой подстилке, в мечтах об уютной спальне в Алфее, но её редкие успехи вселяли уверенность в завтрашнем дне.       Пока однажды Казуми не сказала, что пора приступать к этикету.       — Муза, вы на удивление приятная девушка, — сказала она вдруг нарочито твёрдым голосом, свысока глядя на опешившую воспитанницу на другом конце стола. — Но ваши щёки — это никуда не годится. Не могли бы вы попросить госпожу Наоко вам их уменьшить?       — В-вы чего?       — Ответь так — и над тобой засмеётся весь чайный домик, — невозмутимо заметила Казуми.       — А кому мне так придётся отвечать? У вас там приняты унижения?       — «У вас»! — Казуми закатила глаза, изящно вставая и беря флакон с сывороткой в руки. — Прекрати говорить об этом так, словно ремесло гейши тебя не касается. Ты теперь к нему имеешь самое прямое отношение. Итак, что же ты ответишь, если наша милая Акайн скажет тебе при клиентах: «Муза, какие ужасные у тебя щёки, не мешают ли они работать?»       — А что отвечать? — нахохлилась Муза. — Молча оболью её сакэ.       — Надеюсь, ты сейчас шутишь. Постарайся говорить серьёзно.       — Почему нет?       Казуми потянула за красный шнурок, удерживающий уже порядком отросшие волосы Музы, и больно оттянула прядь, смачивая её сывороткой.       — Госпожа Наоко побьёт тебя бамбуковой палкой. Ты испортишь Акайн кимоно, причёску, опозоришь и её, и себя, никто не будет с этим мириться.       — А она разве меня не опозорила?       — Не-ет! — засмеялась Казуми. — Ещё нет. Она опозорит тебя, если ты не сможешь достойно ответить.       Но Муза откровенно ни слова не понимала из сказанного Казуми, а если точнее — понимать не хотела. Образ жизни острой на язык молчуньи, покорной, элегантной, таинственной, никак не вязался с тем, к чему привыкла Муза. Нравы гейш разнились с её жизненными ориентирами и сбивали с толку. Как можно сделать из живой женщины, со своими мыслями, странностями и проблемами, побелённую куклу с алыми губами? Сыграть на сямисэне и спеть — это одно, научиться плавно ступать в шёлковом кимоно с вышитыми лотосами тоже можно, но играть словами, очаровывать мужчин, отвечать на колкости метко, вежливо, быть во всём идеальной, покладистой и утончённой — совсем другое.       Казуми злилась, хоть и старалась первое время это не показывать. Муза понимала, что она очень нервничает — решалась её судьба, а глупая приезжая девчонка отнюдь не схватывала налету и раздражала своеволием.       Игра на сямисэне стала для Музы единственной радостью. Стоило ей взять инструмент в руки — на занятиях ли, перед сном или между поручениями — как тут же пальцы, огрубевшие от работы и исколотые швейной иглой, сами тянулись к струнам.       Она забывалась в круговороте звуков, откидывала голову назад, прикрыв глаза. Её волшебство не находило выхода уже больше месяца, копилось внутри, чахло и причиняло нестерпимую боль в груди. Муза чувствовала себя настоящей предательницей. Притом она предала самое дорогое, самое важное, что есть у феи, — свои силы.       Но это вынужденная мера. Гейши отвергали магию. Муза упёрто не хотела учиться во всём походить на гейш.       Пока однажды это не сыграло с ней злую шутку…       Был на удивление тёплый вечер. Секретарша госпожи Наоко подхватила простуду и громко чихала на своём рабочем месте. Она без устали перебирала какие-то бумаги, звякала колёсиком стационарного телефона, из-за непростительно длинных ног её колени с глухим звуком бились о низ стола. Сама госпожа Наоко, пролежав в горячей ванне полтора часа, отошла ко сну. Казуми ненадолго заскочила домой после занятий в школе и тут же помчалась в чайный домик, потому как сегодня приехал какой-то её давний клиент и преданный поклонник.       Сидя на террасе, Муза играла на сямисэне и думала о том, как будет выступать перед уважаемыми людьми… блистать в царственном кимоно и застенчиво улыбаться, держа свои мысли при себе. И все будут восхищаться её мастерством и красотой. Сама госпожа Наоко, мудрость их окейи, говорила, что она красива… Да, Муза красива.       Палец сорвался, и струна неприятно звякнула, испортив всю мелодию. Муза вздохнула, отставляя сямисэн. Нет, это не для неё. Это только в мыслях. На деле она слишком неуклюжа и несдержанна для гейши. Она не может быть как Казуми или Акайн, она не может сравниться даже с дурочкой Джун — той хоть хватает душевных сил на постоянный самоконтроль. Хотя за этот месяц Муза сделала вывод, что Джун сама по себе такая пассивная.       Она встала и отряхнулась, с тяжестью в груди вздыхая. Прошёл ещё один насыщенный но, однако, ничем не отличающийся от предыдущих день. Жёсткая лежанка, сквозняки, работа по дому, пыль, пустой суп, кругом одни только женские голоса (Муза уже и забыла, когда в последний раз слышала мужчину не через шипящую трубку телефона у секретарши). Руки и ноги болели после танцев, в горле першило из-за очередной неудачной попытки научиться вести себя с гостем — от замечаний Казуми Муза постоянно рычала.       Она проходила по длинному тёмному коридору мимо комнаты Мичи, когда услышала нежный голосок Акайн. Муза остановилась, как вкопанная.       — Я уверена, что нужно разбудить госпожу Наоко.       — Прекрати, Акайн, — устало отмахнулась Мичи. — Стоит ли будить её из-за того, что ты потеряла брошь?       — Я не теряла, Мичи-сан, я говорю со всей уверенностью, что она лежала в шкатулке возле зеркала.       — Значит, Джун взяла поносить.       — Не говорите ерунды, Мичи-сан, Джун ни за что бы не взяла мою брошь без разрешения. Помнится, в нашей комнате убирается новая служанка… Как её? Ах, да, Муза.       — Муза не служанка, — вдруг вскинулась Мичи. — Она будущая майко. И я не думаю, что ей хватило бы духу что-то украсть.       — Вы предвзято к ней относитесь, — по голосу было слышно, что Акайн улыбается. — Взгляните вот с какой стороны: явилась вся такая из себя, ходит — медведь, говорит — портовый грузчик, всё бегает чего-то, вынюхивает. Мне завидует, опять-таки. Разве её цель — стать гейшей и прославить нашу окейю? Не-е-е-ет, я не питаю ложных надежд.       Муза не выдержала. Злость вскипела в ней и подкатила к горлу, обжигая. Оскорбляло не столько то, что Акайн так низко её ставила, сколько твёрдая уверенность опытной гейши в безнадёжности Музы. В самом деле, она уже успела пройти через такие преграды, о которых даже не мыслила, когда беззаботно жила в Алфее. А в прошлом году она доказала всему Магиксу и, что, пожалуй, намного важнее, самой себе, что она многого стоит. Сражение с ведьмами и их легионами кошмарных тварей открыло Музе глаза на саму себя: она всё может. И никто не смеет в этом сомневаться.       Прижав руки к груди, Муза встала в дверях. Сямисэн подрагивал в её пальцах, грозясь упасть на пол. Взгляды двух беседующих женщин скрестились на Музе. Повисла недолгая пауза.       Муза уже набрала в грудь воздух, чтобы разразиться гневной тирадой и доходчиво объяснить зазнобе, что та её недооценивает, и это фатальная ошибка, но зазмеившаяся по губам Акайн улыбка обескуражила её.       Развязно покачивая бёдрами, Акайн прошла к Музе и насмешливо фыркнула ей в лицо. Капля слюны сорвалась с её полных нежных губ и попала Музе на щеку. Засмеявшись, гейша ловко прошмыгнула мимо неё в коридор и очень быстро оказалась у покоев госпожи Наоко.       — Не смей! — рявкнула Мичи и кинулась за ней, сильно прихрамывая.       Муза долгую секунду всё так же стояла в ступоре, сжимая сямисэн и глядя в пустоту. Унижение полностью выбило её из колеи. До неё даже не сразу дошло понимание того, что произошло и происходит.       Запоздало она сорвалась с места, на ходу приставив сямисэн к стене коридора. Ноги налились странной тяжестью и путались в кимоно. Ей казалось, что она скоро подвернёт ногу и резко упадёт вперёд, распластавшись на полу и отбив внутреннюю сторону ладоней.       А Акайн уже скрылась в спальне госпожи Наоко.       В отчаянии Муза застыла, сердце у неё в груди пропустило несколько ударов и камнем ухнуло вниз. Осуждающе покачивая головой и причитая, рядом стояла Мичи, посматривая на неё с явным недоверием, но ещё больше — с жалостью.       Прошла целая вечность, прежде чем двери шумно распахнулись, и на пороге спальни показалась госпожа Наоко в ночной рубашке, поверх которой был накинут расшитый халат. Высокая причёска её растрепалась, седой локон выбился из неё и свисал на лоб. Уже немолодое лицо с квадратной челюстью пылало гневом, ноздри свирепо раздувались. Мичи покорно склонила голову, но Муза продолжила смотреть прямо.       Губы госпожи Наоко презрительно скривились, она состроила гримасу, полную отвращения. За её монументальной фигурой огнём горело алое кимоно Акайн.       Госпожа Наоко сошла с высокого порога, сделала шаг, второй, третий. Встала лицом к лицу с Музой.       — Акайн сказала…       — Я ничего не брала, Наоко-сан, я не…       — Не смей перебивать меня, глупая девчонка! — Муза зажмурилась от её крика. — Ты всем обязана мне, Акайн, Джун и своей старшей сестре Казуми. Это мы тебя кормим, одеваем и не даём сдохнуть на улице. Прояви уважение и хотя бы раз будь достойной благоразумной женщиной, а не дешёвой выскочкой. Так ведут себя не гейши, а обычные проститутки!       Сглотнув слюну и поняв, что во рту сухо, как в пустыне, Муза вжала голову в плечи и опустила глаза в пол.       — Итак, — уже более спокойно, но всё же твёрдо продолжила госпожа Наоко. — Акайн сочла нужным проинформировать меня. Она утверждает, что у неё пропала брошь. Джун взять не могла. Казуми тоже она без надобности, у неё своего добра полно. Справедливо, что Акайн подумала на тебя, ты здесь недавно, ты чужачка. — Каждое слово, сказанное жёстким, с металлическими нотками голосом вбивалось в сердце Музы, как гвоздь. — Я взяла тебя под своё крыло, мы приняли тебя, но ты… ты ведёшь себя как чужачка, так будь ею, — она перевела дух и глянула на Музу сквозь пушистые ресницы. — Говори честно, ты украла брошь у Акайн? Ты знаешь, что она была с изумрудом?       — Нет, госпожа, я ничего не крала, я в глаза эту брошь не видела…       — Это легко проверить, — бросила она, расправив плечи.       Уверенной походкой она прошагала по коридору. Не скрывающая своего триумфа Акайн пошла следом. Глаза Мичи блестели в темноте, как у мыши, она кивнула Музе, и они направились за ними.       Госпожа Наоко остановилась у выхода из окейи и, грациозно присев, взяла свои поккури гэта. Муза не понимала, куда она хочет пойти, но бамбуковая палка, сжатая в её руке, навевала страх.       Гэта госпожи Наоко застучали по деревянной террасе, подобно дроби барабанов во время казни. Муза шла за ней, едва живая от ужаса, и не могла думать ни о чём, кроме того, что они целенаправленно идут к комнатам для низшей прислуги через сад.       Акайн остановилась у дверей, скрестив руки на груди и победоносно глядя на процессию. Мичи загремела щеколдой.       Внутри всё было так же, как Муза помнила утром: лежанки устилали пол, заполняя собой почти всё пространство, тонкие покрывала аккуратно были сложены сверху. Маленькое узкое окно под самым потолком почти не пропускало лунный свет. На кривой самодельной табуретке стоял таз, потрескавшееся зеркало, полотенце и гигиенические средства.       Муза неожиданно почувствовала отвращение к этому месту, и ей стало до боли стыдно, что она живёт здесь.       Госпожа Наоко повелительно указала Мичи подбородком на лежанку Музы.       Бояться нечего. Она ничего не крала, это точно. Она даже не притрагивается к шкатулкам Акайн, когда протирает пыль в её спальне. Они ничего не найдут.       Это успокоило Музу, но ненадолго.       Мичи села на колени и резко сорвала сложенное покрывало, обнажив помятую лежанку, засаленную и в застарелых пятнах менструальной крови. Брови госпожи Наоко взлетели вверх, она жестоко засмеялась, покачав головой. Муза готова была сквозь землю провалиться от стыда. Заглядывающая в дверной проём Акайн усмехнулась.       Мичи развернула покрывало и потрясла им, полетела пыль, госпожа Наоко скривилась, при этом стараясь отстраниться как можно дальше. Мичи отрицательно покачала головой, давая понять, что ничего не выпало, но потом ещё раз осмотрела спальное место Музы и приподняла лежанку. Она остановилась, слишком долго глядя под неё, и Муза поняла, что это конец.       Массивная брошь с россыпью драгоценных камней и одним большим изумрудом в середине переливалась всеми цветами радуги на морщинистой ладони Мичи, которая показывала находку госпоже Наоко и взирала на неё снизу вверх со смесью сожаления и смирения.       Муза захлебнулась воздухом от страха, но не посмела и шевельнуться, ожидая, когда госпожа Наоко что-нибудь наконец скажет.       Но она не сказала.       Она развернулась всем корпусом и молча ударила её палкой по запястью. Муза коротко вскрикнула, прижав к себе пышущую болью руку, и попятилась.       — Ах ты воровка! — взревела госпожа Наоко, вытесняя её в сад и в исступлении махая палкой направо-налево. — Вздумала обмануть меня и сбежать, наглая мерзавка!       Муза оступилась, наступив на край собственного кимоно. Под руками было мокро, Муза задрала голову и посмотрела на набежавшие тучи, начинался дождь. Удары бамбуковой палкой сыпались на неё так же часто, как капли влаги с неба.       — Ай!       Боль разлилась по щиколотке, пальцам ног, госпожа Наоко налетела на неё, распластанную на облицованной камнем дорожке, и ударила в область ключиц.       — Дрянь неблагодарная, я согласилась тебе помочь!       Муза извивалась на мокром камне, дождевые капли попадали в глаза, она слепо моргала, прикрывая лицо. От трения подвязка сползла с небрежных хвостов, и волосы, которые уже отрасли до самых лопаток благодаря сыворотке Казуми, прилипли к шее и щекам.       В окне второго этажа торчало глупое лицо перепуганной Джун.       Сбивчиво оправдываясь, но чаще — визжа от боли, Муза перевернулась на живот, и палка стала обрушиваться на её спину, ноющую день и ночь от тяжёлой работы и постоянных танцев. Муза упала навзничь, спрятав мокрое от дождя и слёз лицо в руках.       Двадцать тысяч… Колоссальный долг. В ночь, когда Муза получила известие от отца, Стелла, милая, такая далёкая и словно бы уже незнакомая, предложила ей свою финансовую поддержку. Муза тогда ужаснулась, она перебила её на полуслове. Никогда, никогда бы она себе не позволила взять денег у подруги. Стелла должна оплачивать её долг? Легче умереть!       Ей шестнадцать, она только перешла на второй курс, она просто фея музыки… Таких денег не достать честным трудом.       …Только кровью, которая выступила крохотными капельками на багровых полосах от палки.       Хмурившая брови Мичи небрежно бросила проклятую брошь Акайн и несмело положила руку на плечо госпоже, останавливая её.       — Не бейте её так сильно, она не сможет работать.       — Нужна нам такая работница! — в гневе бросила госпожа Наоко, сплюнув мокроту рядом со ступнёй дрожащей Музы. — Акайн, забирай брошь и иди прочь отсюда, пока я тебе по лодыжкам не надовала. Лучше следи за своими драгоценностями, уяснила? Джун, немедленно закрой окно, если ты ещё раз высунешь свой любопытный нос ценой сырой спальни, я тебе его кипятком ошпарю. Мичи, пойди скажи кухарке, что на нашу прелестную фею не надо готовить завтра. Я слышала, что голодание неплохо удерживает вороватые ручонки. Казуми, — вдруг сказала она, возвысив голос, — это твоя оплошность. Утром зайдёшь ко мне. Тебе придётся отвечать за это… плохое вложение.       Захлопнулись ставни спальни наверху. Акайн хмыкнула и прошествовала через сад назад, в основное здание. Госпожа Наоко проводила её настороженным взглядом. А после тоже, бледная от недавнего гнева, в мокрой одежде, перешагнула через побитую Музу и стремительно прошла под навес террасы.       Услышав имя старшей сестры, Муза внутренне содрогнулась и приподнялась. Проходя мимо, Мичи что-то быстро зашептала Казуми и тоже ушла в дом. В саду остались только Муза и Казуми.       Гейша была прекрасна как никогда. На ней было голубое кимоно с серебряными карпами, в блестящих каштановых волосах — увенчанная железной лилией шпилька. Казуми неподвижно стояла и растерянно смотрела прямо на Музу. Её бил мандраж, и ей пришлось ухватиться за резную колонну, чтобы удержаться на ногах. Побелевшие полные губы разомкнулись, и сквозь шум дождя Муза услышала:       — П-предательница. Ты меня разочаровала, ты… у нас только стало получаться.       И в её словах было столько отчаяния и тихой обиды, что у Музы сжалось сердце. Она забыла о боли во всём теле и думала только о том, что подвела эту добрую и удивительно достойную женщину, на которую ей никогда не стать похожей.       Дождь шёл сплошным потоком, вода пропитала всю одежду Музы вплоть до нижнего белья. Она вся продрогла, но не двигалась с места. Холодные капли струились по крыше и стекали в старый фонтан, уже переполненный, вода лилась через край на землю. Мир вокруг стал серым и мутным от дождя. __________________________________ ⁱСямисэн — трёхструнный щипковый музыкальный инструмент.