***
Той ночью Муза дождалась прихода Казуми и упала перед ней на колени, вымаливая прощение. Она взахлёб рассказывала о событиях злополучного дня, когда Акайн удалось её подставить. «Я не воровка», — твердила она, как мантру. Наконец Казуми разрешила ей подняться с колен и, что удивительно, сдержанно улыбнулась. — Не мне ты должна рассказывать о том, как хитра Акайн, — мягко сказала она. — Госпожа Наоко, к слову, тоже мало верит в то, что это не было подстроено. Вопрос лишь в том, стоишь ли ты затрат на дальнейшее обучение?.. Мы считаем, нет. Извини. Муза вновь встала на колени, вытянула руки на полу и навалилась на них всем телом. Кончик носа касался пыльного тонкого ковра. — Я всё осознала, будучи служанкой. Казуми-сан, моя уважаемая старшая сестра, прошу вас позволить мне дальше учиться. Был ли положительный ответ вызван благосклонным расположением духа Казуми, которая вернулась в окейю окрылённая после встречи с данна, или она долгий месяц ждала этих слов от самой Музы, неизвестно. Известно лишь, что утром следующего дня, как только госпожа Наоко встала, к ней в кабинет попросилась Казуми и не выходила оттуда до полудня. Муза провела эти часы как на иголках, постоянно грызя ногти и проклиная упрямый нрав госпожи Наоко. Но переговоры закончились успешно. — У нас мало времени, тебе придётся навёрстывать упущенное, и если осмелишься лениться или закатывать сцены, особенно за столом… — пугала её Казуми в их прежнем пристанище. — Помни, что ты мне обещала. — Я не подведу вас, Казуми-сан, — Муза кивнула. Волосы у неё отросли до приличной длины. Мичи, расчёсывая их после бани, восхищённо воскликнула, что не видела шевелюры роскошнее с того самого дня, как госпожа Наоко прибыла в их окейю. Это было больше пятидесяти лет назад. Отныне Музе запретили заниматься дома чем-то, кроме искусства ведения беседы, которому её обучала Казуми. Госпожа Наоко определила Музу в школу гейш, надеясь тем самым сбавить градус напряжённости между конкурирующими сторонами. Она думала, что если Муза будет не сильно мозолить глаза Акайн, то неурядицы сойдут на нет. Впрочем, так и вышло. Муза с рвением бойца хваталась за любую возможность отточить своё мастерство. Учителя в школе пришли в неописуемый восторг, когда услышали её пение. За это Казуми, растрогавшись, дала Музе целый день отдыха, который она провела, однако же, за освоением флейты фуэ. — В пении и игре тебе не будет равных, — заявила Казуми, жестом приглашая Музу сесть перед собой за столом. — Но поклянись мне, что не пользуешься своим волшебством. Если клиенты узнают, они отнюдь не обрадуются обману. — Я не пользовалась своими силами уже очень давно, это исключено, — опустила глаза она. — Муза, не хочешь ли ты сказать, что разучилась пользоваться ими? — сочувственно произнесла Казуми. — Не исключено. Больше эта тема не поднималась. Настал переломный этап в жизненном пути Музы. Чтобы поставить ногу на ступень выше, к заветной цели, ей предстояло разрушить всю оставшуюся позади лестницу. Она уже замахнулась громадным молотом… Муки усталости терзали её физическую оболочку, но совершенно не затрагивали внутреннюю решимость. Муза просыпалась с мыслью о предстоящем ей однажды дебюте; убирала паутину по углам комнат с мыслями о том, как ею восхищался тот мужчина на лошади и как Ривен посетил чайный домик, в котором могла выступать она; и засыпала поздно вечером в мечтах о становлении гейшей. Новое, неизвестное до той поры стремление затянуло Музу с головой. Она заучивала тексты песен, начищая полы, и представляла, как Ривен слушает её пение, вдумывается в текст, наблюдает за перескакивающими по струнам сямисэна пальцами… её пальцами. Такой надменный и отчуждённый парень как Ривен — её потенциальный поклонник, её зритель… Акайн говорила, что любой, подросток или старик, готов последние деньги вытряхнуть из карманов, чтобы неотразимая гейша уделила ему внимания на минуту больше, чем остальным. Она, конечно, говорила о себе. Но Муза знала: неотразимой гейшей, которой все будут восхищаться, станет она. Прошло полтора месяца, прежде чем Муза целиком освоила один — всего лишь один! — танец начинающей гейши. Казуми заметно переживала по этому поводу — ну, станцует Муза его на дебюте, а потом? Если в ассортименте будет один танец, Акайн засмеёт их прямо в чайном домике. Из-за нервов Муза не спала всю ночь, а потом всю неделю пыталась разучить второй танец. От спешки, несобранности и упёртости, граничащей с паникой, Казуми пришла в ужас и сказала, что это погубит любой танец и что ей не стоит тревожиться. — Лучше сосредоточься на чтении, беседе и музыке. Муза безропотно выполняла каждое требование и ловила каждое брошенное опытными сёстрами слово. Даже госпожа Наоко снисходительно кривила уголок рта в улыбке, застав её за обучением, и обязательно делала какое-нибудь замечание или делилась советом, вспоминая свою молодость. — Наоко-сан, у вас, наверное, была тысяча поклонников. — Моя дорогая Муза, я была хороша, очень хороша. Ни Казуми, ни Акайн, ни какой-нибудь другой девушке нашего города никогда не подобраться к той вершине, которой я достигла. «Я не Казуми, — хитро прищурившись, думала Муза, — не Акайн. И я не из вашего города. Я смогу». Беспрерывное течение, уносящее её всё дальше от былой себя, становилось сильнее и быстрее. Но оно неумолимо приближало к заветной цели. Муза сжимала в кулак натруженные руки и подсознательно уже ощущала холодок и гладкость монет, зажатых в них. Во снах она часто сидела на коленях в тёмной, богато убранной комнате, совершенно одна, в роскошном кимоно, и с потолка на неё падали деньги, много денег, которые она едва успевала ловить нежными руками. Муза не расставалась со сборником пословиц и афоризмов, подаренным Казуми. Она читала его всегда, когда представлялось возможным читать, заучивала наизусть по две-три страницы в день, репетировала произношение вслух, стараясь подобрать интонацию и найти идеальное звучание тембра своего голоса и привыкнуть к нему. Почти два месяца ушло на освоение барабана цуцуми, и именно этот музыкальный инструмент стал первым ненавистным для неё. Она играла на нём как на обычным барабане, но с учётом всех правил конкретно для этой разновидности — Казуми каждый раз оставалась недовольна. Она говорила, что даже в ударе по барабану, когда это делает гейша, должно быть что-то элегантное, таинственное, тонкое. Как элегантно, таинственно и тонко шарахнуть по проклятому барабану, Муза долго не могла понять, и на это, собственно, и ушло два пресловутых месяца, после чего она поклялась, что никогда больше не притронется к цуцуми по собственной воле. Тем временем зима бушевала. Метели и стужи, нападающие на этот регион Мелодии каждый год, не шли ни в какое сравнение со спокойным тёплым снежком, к которому привыкла Муза. То, что порою творилось на улице, больше смахивало на агрессивную магию Айси, чем на погоду: колючий снег нёсся по воздуху, как мельчайшие осколки стекла, выл ледяной ветер, всё небо становилось чёрным, вне зависимости от времени суток. Клиентов в такие дни становилось удивительно мало: они предпочитали греться под крышей родного дома вместе с жёнами и детьми, а не разъезжать по чайным домам и утруждать несчастных гейш, вынужденных в такую ужасную погоду выходить на улицу и рисковать макияжем, одеждой и причёской. Ну, пожалуй, ещё и здоровьем… То дело второстепенное. Но постепенно суровость природы затихала. Наступали погожие, светлые деньки, когда вокруг лежали свежие сугробы, а в небе кружили пушистые снежинки, и к тому времени Муза, чьи иссиня-чёрные волосы уже ниспадали до самой поясницы, уже без проблем могла составить конкуренцию Джун. Её спина теперь всегда была ровной, а подбородок чуть приподнят, обнажая и визуально удлиняя белую шею. Кожа по всему её телу стала бархатистой на ощупь, потому что Казуми каждый день наносила ей на лицо маску из целебных трав, а в бане натирала аромамаслами с рисовыми отрубями. Даже покрытые твёрдыми мозолями и мелкими ссадинами ладони отчаянно смазывались теперь каждый вечер смягчающим кремом. Она научилась ходить без подростковой неуклюжести, её походка неспешна, а расправленные плечи неподвижны. Большого труда Музе поначалу стоило умение дышать незаметно, не полной грудью, едва-едва, но сейчас все её старания не пропали даром — даже в невзрачном кимоно прислуги она ступала как настоящая гейша. Снег медленно таял за окном, в воздухе пахло томной весной, и Муза репетировала песню, подметая в кухне, когда Мичи подошла к ней и вцепилась в плечо мёртвой хваткой. Муза уже испугалась, вновь вспомнив своё раннее пребывание в окейе, хотя, когда она возобновила учёбу, все стали относиться к ней лояльнее. Но лицо Мичи светилось от счастья. — Пойдём, — шепнула она с улыбкой. Как и тогда, много месяцев назад, по прибытию в дом госпожи Наоко, Мичи повела её через мрачный коридор к нише, где располагалась дверь на террасу, а через неё — к помещению для слуг. Муза с замиранием сердца смотрела вперёд и вспоминала. Сейчас уже зима, её подруги возвращаются с каникул. Здесь она шла, в потрёпанных джинсах, дерзкая, кажущаяся сейчас ребёнком Муза. Замухрышка с косыми хвостиками, наблюдающая за изяществом незнакомой Казуми — наваждения в воздушно-розовом кимоно. Шершавый камень садовой дорожки стёр ей кожу с ладони, пока она падала. По этой же дорожке пришлось отползать, когда госпожа Наоко с бамбуковой палкой в гневе избивала её за воровство, которое она не совершала. В помещении царила почтительная тишина. Все — кухарки, секретарша, служанка — сидели на коленях. Последняя на вытянутых руках держала простое голубое кимоно и белый оби без узора. У Музы перехватило дыхание. Примитив по сравнению с нарядами Акайн, Казуми или госпожи Наоко, но сейчас… ох, это же ей! Её кимоно! Красивое, простенькое, чистое, празднично голубое кимоно. Полгода она носила только тоскливое, скучное кимоно для прислуги, подвязанное обычной широкой лентой синего цвета, вечно замаранное и неприятное к коже. Все с интересом наблюдали, как Мичи и служанка облачают Музу в дешёвую голубую ткань. Прошло то время, когда они презрительно кривились в её присутствии, теперь все сочувствовали несчастной девочке, отданной в окейю за долги, честно трудящейся и несправедливо зашуганной змеюкой Акайн, которую здесь не любил никто, особенно слуги. У Музы слёзы брызнули из глаз, когда Мичи сухими морщинистыми руками осторожно убрала пряди волос с её лба и протёрла щёки от налипшей пыли. В это время главная кухарка протирала её ступни влажным полотенцем и подставляла новенькие гэта. — Ну-ну, — проворчала Мичи, — не вздумай плакать. Ты это заслужила. Поблагодарив всех и поклонившись каждой, Муза вышла в сад другим человеком. Больше не было скверно одетой дурнушки с ужасными манерами, теперь она направлялась в кабинет госпожи Наоко будучи настоящей дочерью окейи — смиренной, трудолюбивой и целеустремлённой девушкой, желающей стать гейшей и принести почёт тем, кто в неё вложился. Деревянные раздвижные двери разъехались под твёрдой рукой Мичи. Забывшая, как дышать, Муза взволнованно смотрела перед собой — за накрытым к чаю столом сидели Акайн, Джун и Казуми, а во главе — сама госпожа Наоко. «Не время зазнаваться», — подумала Муза и села на колени, как подобает служанке, чтобы закрыть двери, но госпожа Наоко постучала мундштуком по краю стола и громко скомандовала: — Можешь не утруждать себя, садись. Покорно опустив голову, Муза прошла вглубь комнаты, свободно раскачивая бёдрами и направляя стопы вперёд, будто её ноги были связаны в коленях. Госпожа Наоко с ухмылкой наблюдала за её походкой, а, когда Муза села, поцокала языком. — Не верится, что неуклюжая фея, стоящая в этом кабинете полгода назад, и эта милая девица — один и тот же человек, — она повернулась к сияющей гордостью Казуми. — У тебя талант, моя девочка, ты сделала невозможное. Она хрипло засмеялась, но никто её не поддержал. Муза незаметно косилась на подозрительно тихую Акайн. — Итак, — продолжила жёстко госпожа Наоко, затянувшись, — что мы имеем? Две мои преуспевающие гейши взяли себе по ученице. — Дымные кольца соскользнули с её алых губ и растворились в спёртом воздухе кабинета. — И каковы успехи? Сидящая напротив Казуми ободряюще улыбнулась, но Муза не решилась заговорить, возникшей паузой тотчас воспользовалась Акайн: — Наоко-сан, ваша окейя всегда славилась лучшими гейшами, — сладко-сладко, так, что зубы сводило от ядовитой любезности, сказала она. — Ореол вашего величия осветил каждую из нас. Вы помните, какая пухлая Джун была, когда пришла к нам в общину? Мичи держала её на одной капусте весь год. Скверно было малютке, несомненно. Голод толкает на безрассудные поступки, но при том она никогда в жизни не взяла чужого. И рисового зерна у вас не украла. Почему же, Наоко-сан? Передёрнув плечами, Казуми поджала губы и выразительно глянула на Музу. Акайн открыла рот — всё пропало. Оттуда просачивались струйки смрадного яда. У Музы внутри всё затряслось, слёзы выступили на глазах от досады и обиды. Знаменательный день был безнадёжно испорчен. — Я отвечу, почему, — продолжала Акайн мелодичным голоском. — Джун всегда была нашей, вы это помните? Она воспитывалась вами с малых лет и никогда не покидала город. Ах, не могу представить никого роднее, чем наша хорошенькая, добродушная Джун! — Муза, — лениво прервала гнусные речи госпожа Наоко, — налей нам чай и принеси табакерку у меня на столе. Заметно нервничая, Муза вздрогнула и не сразу поняла, что обращаются к ней. Она ловко разлила горячий чай по чашкам, умышленно налив Акайн больше, чем остальным, чтобы ей было неудобно пить, и отошла к рабочему месту хозяйки окейи. За спиной раздавался её холодный до хрустящих на зубах льдинок голос: — Скажи, Акайн, как долго ты будешь лететь с лестницы и пересчитывать своей пустой головой ступени, когда Мичи подложит тебе моё кольцо под подушку, а я его внезапно обнаружу? — Наоко-сан, я буду убиваться на лестнице столько, сколько вы прикажете, и ни секундой меньше. Вы незыблемый авторитет, в ваших руках власть… но в моих, если вы помните, огромные гонорары. — Настолько ли твой чистый заработок высок, если сравнить его с деньгами, которые приносит Казуми единолично и без убытков, потому что не имеет привычку напиваться, как дешёвая проститутка, и громить всё в чайных домиках? — Вы ведь понимаете, что клиенты бывают разные, — парировала Акайн. — Кто-то довольствуется созерцанием красоты нашей прелестной Казуми, кому-то нравится наивность Джун, а кому-то нужно нечто большее, особенное. Только мне хватает смелости им это дать. — Музе тоже смелости не занимать, — хитро блеснув глазами, госпожа Наоко расхохоталась, поняв, что одержала неоспоримую победу в этом разговоре. Её слова ударили в больное место и вернули беседу к первоначальной теме. — Три гейши — хорошо. Но четыре?.. — она положила дымящийся мундштук на блюдечко и открыла черепаховую табакерку. — Мне интересно на это взглянуть. — Я правильно вас поняла, Наоко-сан, — тихо вставила Казуми, скромно потупив красивые глаза, — что Муза вас устраивает в роли новой майко? — С позволения спросить, как обстоят дела с её танцами? — Акайн обворожительно улыбнулась и отставила чашку, расплескав кипяток. — Ой, какая я неловкая. Ничего не сказав, Муза ловко поднялась, хотя мгновение назад уже удобно присела, и сбегала за тряпкой. Под дверью грели уши Мичи и кухарка. Неизвестно, что соврала Казуми насчёт танцев Музы, но по её возвращению было видно волнение, одолевающее старшую гейшу. «Она отстаивает мою честь и моё право на будущее из последних сил». — Никогда ещё так долго никто не слушал цуцуми, как я, — продолжала Акайн. — У нашей служанки поразительная настойчивость. Изо дня в день одно и то же! Помнишь, Джун, как Муза будила тебя своим барабаном каждый полдень? Бедняжка не могла выспаться после тяжёлого рабочего дня. — О, Муза, — осуждающе воскликнула Казуми, — почему ты не предложила Джун присоединиться к твоим занятиям? Лишняя практика ей бы не помешала. Хотя, возможно, под влиянием своей старшей сестры она практиковалась в чём-то другом ночами напролёт. — Довольно, я услышала достаточно, — госпожа Наоко откинулась на пятки и криво усмехнулась. — Было бы глупо не замечать успехов Музы. Поэтому я отвечаю на твой вопрос, Казуми, положительно, — она подалась вперёд, поставив локти на стол. — Я назначаю Музе дебют. — Акайн уже успела перебить, но госпожа Наоко возвысила голос: — Если кто-то желает оспорить мою волю, он тут же отправится прочь из окейи в одних панталонах. Дебют. Какое приятное на слух слово. В груди что-то ощутимо шевельнулось, у Музы затряслись колени, и она вцепилась в них пальцами, силясь унять дрожь. Дебют. Её дебют. Она смогла, она преодолела, она добилась… Дыхание перехватило, от восторга Муза не знала, куда себя деть и как вести. Но никто не обращал на неё внимания. Дебют. Ей назначили дебют. Она официально станет младшей сестрой Казуми, её освободят от домашней работы, будут лучше кормить и позволят спать столько, сколько душа пожелает. Каждый день — вечеринки, смех, красивые наряды, музыка, много музыки!.. И за всё это деньги, много денег! Сцепив зубы и сглотнув острый ком в горле, Муза опешила от собственных мыслей и окончательно абстрагировалась от происходящего в кабинете (кажется, Акайн препиралась с Казуми, а госпожа Наоко пыталась растолковать застигнутой врасплох Джун, как теперь обстоят её дела). Ривен. Ей удастся встретиться с ним вновь. Не убогой служанкой, а настоящей гейшей. Он увидит её в самом выгодном свете: с высокой причёской, традиционным макияжем, в прекрасном кимоно, искусной собеседницей и певицей, развлекающей многочисленных гостей, которые пожирают её глазами. И он — среди них, и будет смотреть на неё, слушать, восхищаться… Наконец-то она получит то, чего страстно желает.***
Парикмахерская, в которую Казуми отвела Музу, больше напоминала зал для пыток. Всё утро они стояли в очереди. Предстояло сделать причёску всех начинающих гейш — «разделённый персик». Мастер, сухопарый мужчина с острым взглядом, без лишних разговоров и расшаркиваний наклонил голову Музы над раковиной и намочил её волосы едва тёплой водой. Далее произошло то, чего Муза, в общем-то, ожидала, но сказать «была готова» нельзя. Парикмахер вылил ей на голову отвратно-приторно пахнущий шампунь, больше напоминающий жидкую кашицу из полыни, и принялся отчищать кожу головы прямо ногтями, желая избавиться от перхоти. Первое мгновение Муза открыла рот и истошно закричала, вцепившись в худую руку мастера, но Казуми успокоила её словами: — Представь, что напротив тебя в чайном домике сидит любимый клиент, ты наклоняешься, чтобы налить ему чай, и он видит твою перхоть! Муза, от неё никто не застрахован. Тебе только кажется, что её нет. Подвыпившие мужчины ещё не такое заметят. «О да, Ривен наверняка даже пошутит про это», — промелькнуло в голове. Вдоволь поиздевавшись над скальпом Музы, парикмахер усадил её на циновку и грубо расчесал волосы деревянной расчёской. Похныкивания и стоны были слышны, должно быть, в самой Алфее. Для блеска и смазки в волосы втёрли масло камелий, а когда Муза увидела в руках мужчины кусок воска, то отползла в страхе, но Казуми не зря встала непоколебимой статуей у дверей, блокируя выход. Волосы Музы равномерно покрыли воском, и той казалось, что капельки крови стекают с головы по лбу, но это был лишь выступивший на коже пот. Чёлку полагалось зачесать назад, а остальные волосы завязать в большой узел на макушке. Сам «разделённый персик» появился путём обёртывания волос вокруг кусочка алого шёлка. Теперь ей предстояло научиться спать на опоре для основания шеи. Если голова сползёт — причёска испортится, и придётся проходить мучительную процедуру в парикмахерской повторно, следовательно — нести и нести оплату садисту-мастеру. Муза знала, что госпожа Наоко считает каждую монетку, которая тратится на Музу, потому решила не испытывать судьбу и пришла к гениальному умозаключению: нужно вообще не спать ночью, а дремать сидя днём, пока никто не видит. Когда Казуми узнала про это, она зарядила ей сложенным веером по уху и отправила привыкать к такамакуреⁱ.***
Её разбудила непривычно весёлая Мичи. Подорвавшись, Муза до икоты испугалась, что госпожа Наоко передумала или Акайн опять совершила какую-нибудь пакость, и ей снова предстоить прислуживать в окейе, но Мичи заговорщическим шёпотом объявила: — Идём, я набрала тебе ванну. Идя через уже начинающий покрываться весенней зеленью сад, Муза в сердцах обняла Мичи, сварливую и хромую старуху, которую она возненавидела в первый день. Конечно, Мичи не была доброй в классическом понимании этого слова, но Муза слилась с этим жестоким, суровым миром и поняла, что в нём главная служанка, ударившая своей клюкой сотню раз, намного великодушнее, чем безобидная гейша, представляющая угрозу для её будущего сугубо в финансовом плане. Мичи, покалеченная прошлой хозяйкой окейи, не смогла стать гейшей, однако же… — Спасибо, что не обозлились на меня, Мичи-сан. — За что на тебя злиться, глупая лысая фея? — посмеивалась она в ответ. — Завистниц у тебя и так хватает. Казуми в своей комнате на первом этаже помогла Музе опуститься в полную горячей воды ванну, а затем повернулась к Мичи и почтительно ей поклонилась. — Благодарю, что присмотрели за ней после того инцидента. — Тебе незачем меня благодарить, Казуми-сан, ты терпела её взбалмошность не меньше моего. Они улыбнулись друг другу, и Мичи вышла. Муза млела в ароматной горячей воде и чувствовала себя на вершине блаженства. Ещё никогда она не ощущала счастье так близко. Её фантазии подпитывала Казуми: — Расслабляйся, пока можешь. Сегодня, запомни это, великий день. Всё в мире сейчас происходит для тебя одной. Служанка, отвечающая за церемонию одевания, сходила за госпожой Наоко, чтобы та присутствовала в такой важный момент для своей подопечной. Мичи тоже пробралась в угол, опираясь на свою неизменную клюку, и наблюдала. На Музу надели все регалии майко, тяжёлые до невозможного, но у Музы на душе было до того легко, что она едва ли это замечала поначалу. Первое кимоно, надетое ею как гейшей, было тёмно-синим, удивительно подходящим к цвету её глаз. Ей нарядно завязали пояс практически на уровне подмышек, а пёстрые концы его свисали до самой земли и поначалу очень мешали. Само кимоно тоже оказалось очень неудобным и тяжёлым, с длинными свободными рукавами, под которыми ткань свисает и образует нечто вроде кармана. Лицо Музы светилось белизной, как диск луны. Из-за трясущихся рук пришлось несколько раз перекрашивать губы, когда кисточка соскакивала, и ярко-красная полоса пересекала подбородок. Сборы закончились. Мичи восторженно сопела за спиной, госпожа Наоко курила и скептически разглядывала каждую деталь в её новом образе. Казуми указала на прямоугольное зеркало, и Муза взглянула на своё отражение более внимательно. Прямо сейчас на неё взирала незнакомка с изысканным макияжем, распространённым только среди гейш. Её губы пылали кровавым цветком на белоснежном лице, похожим на гладкий фарфор. Муза приоткрыла рот от изумления. Это не могла быть она. У неё острые плечи, по-подростковому угловатое лицо с кажущимися на нём слишком пухлыми щеками, короткие волосы, всегда по-спортивному заплетённые в два высоких хвостика. Она носит мальчишескую одежду, а не тёмно-синее кимоно с гербом окейи — вышитым золотом тигром. Муза встала, не в силах удержаться от слёз, но быстро подняла глаза к потолку, чтобы слёзы не скатились по щекам. Госпожа Наоко хмыкнула. Церемонию провели в чайном домике, в который Муза относила сямисэн, и она была несказанно этому рада. Насколько символично то, что место, где она начала по-настоящему хотеть стать одной из красавиц в кимоно, место, где они с Ривеном встретились, место, после которого она решилась изменить свою судьбу, станет отправной точкой для неё в будущем. Уже знакомая служанка с каменным лицом провела Музу, Казуми и госпожу Наоко через холл в небольшую комнату татами в глубине здания. Хозяйка чайного домика принесла поднос с несколькими чашечками сакэ, и Муза с Казуми выпили друг за другом: сначала Муза сделала три глотка, потом передала чашечку Казуми, и та тоже сделала три глотка. И так из трёх чашек. Госпожа Наоко довольно закивала. — Сегодня наша негодная Муза наконец-таки расстанется с детством и именем. Муза с лёгким испугом взглянула на спокойную Казуми, ища поддержки. Та склонила голову, произнеся: — Отныне ты будешь известна как Сумико, «ясное, чистое, задумчивое дитя». Муза вздрогнула всем телом. С этого момента её звали не Муза. Она — майко Сумико. У феи Музы короткие волосы и неуклюжая походка, куча долгов и проблемы с парнями. Майко Сумико облачена в дорогие ткани, способна заработать большие деньги и завоевать сердца всех, кто будет посещать чайные дома. После церемонии они прошли в соседнюю комнату, чтобы съесть рис, смешанный с красной фасолью. Муза не чувствовала вкуса еды. Так и началась история гейши Сумико. Каждый вечер они с Казуми разъезжали по разным чайным домам, но нигде не задерживались надолго. Главной целью было представить посетителям и хозяйкам новую майко. Хотя после случившегося в день её дебюта в этом, собственно, особой необходимости не было… В отеле высокого класса устраивался банкет. Гости были рассажены вдоль стен, выкрашенных в нежно-салатовый цвет, над каждым столиком нависал большой круглый светильник. Стойко пахло потом, куревом и спиртным, хоть официантки и зажгли ароматические палочки у входа. Одетая в жёлтое, как солнышко из шёлка, кимоно Муза застыла на проходе, окидывая взглядом богато убранное помещение, полное мужчин в деловых костюмах. Казуми провела её вглубь зала, где оставалось много свободного пространства как раз для приглашённых гейш. На банкете правило безудержное веселье, и при виде них гости зааплодировали. Сёстры поклонились им, и, пока Казуми дефилировала от одного гостя к другому, подливая сакэ и развлекая разговором, Муза, исполняющая роль лишь её тени, скромно подсела к одному из столиков и, опустив пушистые ресницы, сказала: — Меня зовут Сумико. Я начинающая гейша, любезно прошу вас проявить ко мне благосклонность. С толку её сбил хриплый смех, кажущийся каким-то смутно знакомым… словно очень-очень давно ей уже доводилось слышать его. — Я помню это прелестное лицо, — произнесли тихим бархатистым голосом прямо над правым ухом. — Глаза словно синие опалы. Взгляни на меня, Сумико. У Музы сердце сжалось в груди от тревожного чувства. Она начала догадываться, где уже слышала эти смех и голос. Прямо возле неё сидел мужчина, который запомнился ей не иначе как «подозрительный всадник». Его крупное лицо было чисто выбрито, кое-где светлели оспинки, а проницательные чёрные глаза не отрываясь смотрели на неё. — Да, это определённо ты, — растянул тонкие губы в улыбке знакомый незнакомец. — Я не мог спутать тебя с другой самой красивой в мире служанкой. Его соседи громко засмеялись, хотя Муза не видела в сказанном ничего смешного, а её щёки предательски запылали от комплиментов. — Как же так вышло, что ты из служанки превратилась в майко? Наверное, ты удивительно талантлива… — Иори-са-а-а-ан, — словно из ниоткуда между мужчиной и Музой приземлилась Казуми. — Я рада видеть вас в добром здравии. Что вы тут делаете, смущаете мою сестру своим обаянием? — Именно так, — он отщипнул виноград и, нахально подмигнув Музе, отправил его в рот. — Быть может, она бесподобна не только внешне? Мне, конечно, достаточно и её красоты, но вы, гейши, кажется, ещё и танцуете. Все снова захохотали от его слов. Казуми оставалась вежливо-холодной. — Вы питаете слабость к танцовщицам, Иори-сан, это давно известно. — Пока никто не затмил Акайн на этом поприще, — заметил Иори-сан, хитро глянув на Музу из-под чашечки сакэ, не донеся её до рта. — Кажется, вы с ней в одной окейе? — Разумеется, — после недолгой паузы робко прошелестела Муза, склонив голову. Иори-сан невольно задержал взгляд на «разделённом персике», заплетённом из отливающих синевой чёрных волосах. — Только однажды я видел такой бесподобный оттенок волос, — вмешался другой мужчина по противоположную сторону стола. — Она была голосом Мелодии больше десяти лет. Иори-сан, помните, мы были на её концерте? — Ва-Нин? — нахмурился тот. Музу как током прошибло. — Это моя мама, — неожиданно оживлённо заявила она с радостной улыбкой. Поднялся восхищённый гул и свист, Иори-сан усмехнулся, не сводя с неё глаз. Казуми выглядела изумлённой. — Сумико, ты никогда не говорила мне о том, что являешься дочерью самой Ва-Нин! — Теперь понятно, в кого она такая прекрасная, — подхватили уже с соседнего столика. Муза и не заметила, как к их разговору стали прислушиваться все в зале. — Может, ты взяла у неё и голос? Это был успех. Крайне редко майко удостаивали таким количеством внимания, да ещё и во время дебюта. Вставая и выходя в центр комнаты, чтобы спеть, Муза ощутила небывалый прилив сил, а Казуми, тоже с довольным видом, взяла в руки сямисэн, предложенный официанткой.— Сакура благоухает — О, мой нежный цвет — На вершине чёрной горы. Над ней проносятся Молочные облака, Пронизанные солнечными спицами. Её корни глубоко В каменной земле…
Её чувственное пение оборвалось, потонув в бурных овациях. Всё время, пока люди хлопали, Муза неподвижно, как статуя, стояла с чуть согнутой в колене левой ногой, её белые кукольные ручки покоились на чуть выставленном бедре, а голова была элегантно склонена в полукивке, чтобы зрители видели алый шёлк в её причёске и веер длинных ресниц. Казуми вернулась вместе с Музой за стол. Задумчиво улыбающийся Иори-сан протянул последней чашечку сакэ. — О, я ведь начинающая, мне нельзя. — Какое строгое следование традициям, — его голос был мягок, но по образовавшейся на переносице морщинке стало понятно, что Иори-сан недоволен. — Не понимаю, в чём проблема для гейши пригубить в первый день работы, если ей потом всю жизнь предстоит напиваться. Иори-сан, судя по всему, принадлежал к тому классу клиентов, о которых говорила Акайн: любящие нарушать предписанный порядок и склонять к этому же гейш, считая, будто бы заплаченные ей деньги смывают позор, который они на неё накладывают. Мало кто мог приспособиться к тем, кто не задумывается о твоей репутации и преследует исключительно личные цели, нанимая гейш, и потому только темпераментные из них могли устроить таких как Иори-сан. — Напиваться? — почти натурально удивилась Муза, пригубив сакэ, пока Казуми отвлеклась, почему-то глядя в сторону входа. Увидев, как губы Музы словно невзначай касаются края чашечки, Иори-сан расплылся в восхищённой улыбке. — Смею возразить. Я не собираюсь напиваться. Для гейши это недопустимо. — Кто сказал? Пьяная гейша — это лучшее, что есть в мире. — Так не положено. — Спорить с клиентами — тоже, — подмигнул Иори-сан, а затем придвинулся ближе, вызвав у Музы секундный прилив страха, и интимно прошептал: — Как и пить сакэ в день дебюта. — Он отстранился, и они с Музой долго и томно смотрели друг на друга. — Я никому не скажу. — Мы слышали чей-то голос ещё на улице! Это чудесная песня, не правда ли? Муза отвлеклась от странно обольстительного клиента так же, как если бы её прямо сейчас пронзил разряд молнии. Напротив села донельзя счастливая Акайн, а рядом с ней опустилась Джун. Над её губой грим странно сбился и был испорчен какими-то пятнами, поэтому она прикрывалась веером. — Акайн, драгоценный камень в короне гейш, — с масляной улыбкой протянул Иори-сан и наклонился, поцеловав её в плечо. Брови Музы дёрнулись вверх, но лицо осталось бесстрастным. — Иори-сан как раз говорил сегодня, что никто не танцует лучше Акайн, — Казуми приветственно кивнула ей, помогая какому-то мужчине рядом прикурить. — Ваша Сумико заставила меня засомневаться в совершенстве Акайн. У той дёрнулся лицевой нерв, но это заметила только Муза, так как неотрывно и очень внимательно следила за её мимикой. — Как вы её назвали? — с нескрываемым интересом переспросила она. — Сумико. Чудесное имя. — Да-да, Иори-сан как всегда прав и точен в своих эпитетах. Не могу вспомнить, что означает это имя… Сумико, Сумико… О, оно так похоже на «суслик»! — Все засмеялись. — Но «суслик» совершенно не подходит этой прекрасной майко. Может, там имелся в виду какой-то другой грызун. Крыса?.. — Не знаю, как насчёт танцев, — почти пробормотала, чтобы слушатели начали вслушиваться в сказанное ею, Муза, — но чувство юмора у Акайн потрясающее, этого у неё не отнять. Жаль, что возраст никого не щадит. Вот уже и с памятью начались проблемы… Мужчины зашлись от смеха, а лицо Акайн запылало ненавистью. Муза про себя отметила, как это непрофессионально — демонстрировать эмоции, тем самым подтверждая своё поражение. И оно не последнее, если Акайн и дальше продолжит унижать её при клиентах. __________________________________ ⁱТакамакура — специальная деревянная подставка под шею с маленькой подушечкой, набитой соломой.