Майский день, вишни-яблони-сирень, Ты идешь, а за щекою карамелька. А на улице сплошная благодать, Туч на небе не видать, разве только мельком. А вокруг все целуются и друг друга за руки ведут по дороге счастья, И в этот миг тебя сбивает грузовик. Потому что ты идешь по проезжей части. Господь ненавидит идиотов. Господь ненавидит идиотов.
Башня Rowan — «Идиоты».
Из темноты на него пялились глубокие ярко-зелёные, как молодая листва или цаворит, глаза, в глубине которых притаился страх, скрываемый по старой предводительской привычке, никогда не обладавший такой же властью ни за что бы не заметил. Но Вильям заметил — и содрогнулся, надеясь, что в темноте это не будет заметно. Знал он этот взгляд, за последние полтора месяца не мог не запомнить его. Хотя бы по той причине, что ничего хорошего после него не следовало. Никогда. И та ночь исключением, разумеется, не стала. — Мне снова приснилось, что мы были котами и хотели убить друг друга, — как-то жалобно, совсем на него не похоже, произнёс Эдвард, заглядывая в лицо Звездоцапа и безуспешно пытаясь встретиться с ним взглядом. — Это было так правдоподобно… Мне странно, Билл. Безуспешно — потому что что-то, а прятать глаза тот научился быстро, жизнь в облике Двуногого и длительное сожительство с бывшим врагом способствовало процессу обучения даже лучше, чем угроза болью, как в далёкие времена ученичества. — Это всего лишь сон, — солгал Звездоцап и, разумеется, не покраснел. — Не стоит переживать из-за нескольких пустых сновидений. И снова соврал, сам того не желая. «Пустых сновидений» было не несколько, а около десятка — и каждое приносило частичку воспоминаний, принадлежащих Огнезвёзду, не Эдварду, совершенно точно не помнившего ничего, что с ним было до того, как он проснулся Двуногим на задворках Города. Ему это совершенно не нравилось, чересчур правдоподобным и одновременно абсурдным снам Эд не верил, считая их следствием своей дикой фантазии, регулярно подпитываемой разнообразной литературой и иными произведениями искусства, как материальными, так и духовными. Пока что считал. Ничто не длится вечно, тем более счастливое время, Вильям знал это. И однажды Эдвард перестанет считать свои сны бессмысленными, но интересными пустышками, всё вспомнит — и исчезнет, раз и навсегда уступив место Огнезвёзду. А ещё Вильям знал, что надежда — глупое чувство, вычитал из какой-то книжки и запомнил, выжег на внутренней стороне тонких век, чтобы уж точно никогда не забыть. Но надежда на то, что Огнезвёзд больше никогда не вернётся, не выйдет за пределы снов, оплетала его тонкими щупальцами, сжимала в своих объятиях и ни за что не отпускала. Шептала на ухо, что всё будет так, как хочется ему. Глупость несусветная, от неё неизбежно тошнило и хотелось смеяться громко и истерически, размазывая по лицу редкие слёзы и слюну. И Вильям бы смеялся, но Звездоцап, раздавленный новой личностью, куда более пригодной для безбедного проживания в Городе, не позволял ему этого. Предводитель должен держать лицо всегда и несмотря ни на что, даже если он смещён с поста или дважды умер. Да и в присутствии Эдварда не хотелось вытворять ничего подобного, незачем ему такое видеть. И слышать, если на то пошло. — Всё будет хорошо, — твёрдо сказал Вильям, окончательно вынырнув из своих мыслей и увидев, что Эд всё ещё смотрит на него отчасти испуганно, отчасти непонимающе. — Иногда сны — это просто сны. Они ничего не значат. — Но они такие правдоподобные, — вздохнул Эдвард. — Им сложно не верить. «Когда это тебя на самом деле пугали сложности?» — подумал Вильям. Но вслух ничего не сказал. Не хватало только одной неосторожной фразой разбудить Огнезвёзда окончательно, случайно заставив Эда призадуматься как следует и вспомнить хоть один эпизод. У Вильяма была идея получше. Не говоря ни слова, он притянул не ожидавшего ничего подобного Эдварда ближе и прижал к себе — сначала бережно, будто хрупкую игрушку, а потом до хруста костей. Бывший предводитель Грозового племени, ныне запертый в шкуре Двуногого, рвано выдохнул ему на ухо. Любой другой на его месте уже стонал бы от боли и пытался вырваться, а этому хоть бы хны. Вот она, предводительская выправка… — Спи спокойно, — сказал Вильям с напускной решимостью в голосе. — Больше никаких кошачьих снов этой ночью не будет, я не позволю им приблизиться. — Каким образом? — Эд душераздирающе зевнул. — Будешь сторожить меня до утра? — дождавшись неразборчивого бормотания, которое можно было при желании распознать как «если понадобится, то да», он мгновенно вскинулся и зашипел не хуже себя прежнего, четверолапого и хвостатого. — Даже не думай! Если ты не выспишься… — Мир не рухнет, — Вильям попытался пожать плечами. — А вот ты, когда не выспишься, совершенно невыносимый тип. И у тебя вроде какие-то дела были с утра, разве нет? Эд сжал губы в тонкую линию и упрямо уставился на него исподлобья, всем своим видом демонстрируя готовность спорить до того самого утра и отменить все-все встречи. Но боевой настрой, изрядно ослабленный накопившейся за минувший день усталостью и осознанием того, что завтра и в самом деле ждут дела, очень быстро сошёл на нет, лицо бывшего предводителя вновь стало умиротворённым, а через несколько мгновений он окончательно провалился в сон. Некоторое время Вильям боялся даже пошевелиться, чтобы не разбудить Эдварда снова. Сам он спать не собирался, дел у него всё равно особых не было. И потому долгое время просто лежал и смотрел на спокойное, не искажённое никакими эмоциями лицо своего бывшего врага. Эда (да и самого Вильяма) нельзя было назвать красавцем, разве что симпатичным, но было в его внешности нечто, притягивающее взгляд. Было ли это едва заметными лишь при ближайшем рассмотрении веснушками или чертами лица — а кто его знает? Вильям никогда специально не раздумывал на эту тему, а сейчас это казалось ему одной из самых незначительных вещей во вселенной. Зачем знать, что наиболее привлекательно во внешности партнёра, когда тебе самому наплевать на неё? Пытаясь ответить на этот вопрос, Вильям уснул, провалился в сон, как в глубокую яму, до дна которой не достать при всём желании, хотя оно точно есть. И в этом сновидении он бежал по старой территории Грозового племени, но при этом по-прежнему пребывая в облике Двуногого. Ветви хлестали его по лицу, корни норовили выскочить из-под земли в самый неподходящий момент, а колючие кустарники цеплялись за одежду и существенно замедляли бег. Но останавливаться ему отчаянно не хотелось, надо было продолжать бежать, несмотря ни на что. Потому что где-то впереди от него со смехом убегал Эдвард, не позволяя нагнать себя ни на миг, но при этом упорно не покидавший поле зрения. То и дело Вильям видел его огненно-рыжие волосы, отблеском пожара мелькнувшие вдалике, или белое плечо, с которого снова спала подобранная не по размеру футболка. «Пожалуйста, не убегай,» — думал он с нарастающим отчаянием, потому что Эд с каждым мгновением убегал от него всё дальше. — «Умоляю, остановись, я не хочу тебя потерять…» Говорить было невозможно, но это даже не казалось нужным, ведь каждая мысль звучала почти как раскат грома, громче любого крика. И Вильям ни секунды не сомневался в том, что бегущий где-то впереди любовник всё прекрасно слышит и наверняка вот-вот остановится, потому что не мог поступить иначе. Ни Эд, ни Огнезвёзд никогда не могли пойти на перекор чьей-то просьбе, слишком мягкосердечные для этого. Но в том сне в ответ он услышал лишь далёкий смех. /// Первым, что услышал Вильям, открыв лёгкую входную дверь с мутными стеклянными вставками и выкрашенную в грязно-белый цвет, был привычный тихий перезвон колокольчиков, специально повешенных над входом в лавку «с разными приятными мелочами», чтобы хозяйка при всём желании не смогла проморгать новых посетителей. Из-за него он не услышал ни тихого разговора, ни странно вскрика незнакомой женщины, уставившейся на него с непонятным выражением в подозрительно знакомых узких светло-жёлтых глазах. Зрительный контакт продлился не более секунды, а потом незнакомка мотнула головой, разметав вьющиеся трёхцветные волосы по широким, совершенно неженственным плечам, и стремительно бросилась мимо него на залитую солнечным светом улицу, не удосужившись даже попрощаться с хозяйкой лавки. Та, впрочем, ни капельки не обиделась, смотрела ей вслед с лёгкой покровительственной усмешкой, как будто та была её ученицей, любимой и талантливой, но не в меру строптивой. — Кто это? — с порога спросил Вильям, не размениваясь на приветствия и зная, что ему простят это. — Неужели в нашем городе прибавление? — И тебе доброго утречка, — почти промурлыкала Кэтти, ослепительно улыбаясь и накручивая длинную рыжую прядь на палец. — Конечно, новенькая… Неужели не узнал? Нехорошо, племянничек, нехорошо. Как вообще можно забыть бывших боевых товарищей? — Я не помню никого, кто был бы похож на эту, — рассеянно ответил Вильям, садясь на стул с неудобной твёрдой спинкой возле прилавка, на который облокотилась его тётка. — Хотя… — поражённый внезапной мыслью, он резко выпрямился и недоверчиво уставился на безмятежно улыбавшуюся Кэтти. — И ты болтала с ней? Просто так?! Она же… «Она же тебя убила во второй раз.» Кэтти, Катерина Вайхайт, когда-то давно бывшая кошкой-целительницей Пестролистой, а теперь ставшая хозяйкой лавки и негласной всеобщей покровительницей, смотрела на него с весёлой снисходительностью и не переставала улыбаться с той же безмятежностью. И эта улыбка необычайно ей шла, улыбавшаяся Кэтти становилась самой прекрасной Двуногой из всех, кого Звездоцап и Вильям когда-либо видели. Умей она так улыбаться в кошачьем облике, не умерла бы так быстро и глупо, ни у кого не поднялась бы на неё лапа. — С тобой же я нормально разговариваю, — пожала покатыми хрупкими плечами Кэтти. — А ведь ты намного хуже обезумевшей от череды потерь кошки. — Я — твой племянник, — сходу заявил Вильям и вздёрнул подбородок. — Это многое меняет, — серьёзно кивнула Кэтти и через секунду рассмеялась, откинув голову назад и доверчиво открыв белую шею с одной-единственной родинкой под узким подбородком. За этот смех и за способность обращаться со всеми одинаково тепло Вильям её и полюбил, сам от себя не ожидая такого. Но не любить Кэтти, с этими её ласковыми и безмятежными улыбками, тёплыми взглядами, серебряным смехом и нежными прикосновениями оказалось решительно невозможно. Даже Звездолом едва ли устоял бы перед её обаянием. Хотя, настоящий Звездолом не нашёл бы дорогу к безымянной лавке, навестить Кэтти могли лишь те, кто уже позволил Городу изменить себя, сделать мягче, тише и спокойней. И это было даже к лучшему. — На самом деле, я её не виню, — вдруг сказала она. — То, что произошло в Битве, было лишь случайностью. Причём не из числа тех, какие лично мне хотелось бы помнить… В любом случае, это осталось в прошлом. И об этом мы говорили, когда ты её спугнул. — Спугнул? — недоверчиво переспросил Вильям. — Кленовницу-то? — Уже не Кленовницу, но да. Спугнул, — подтвердила Кэтти. — Она ещё не привыкла к ни к телу, ни к Городу, ни ко всему остальному. А тут ты. Некоторое время они молчали, вслушиваясь в стук часов, совершенно бесполезных в Городе. Времени здесь словно не было, хотя ночь исправно сменялась днём. Но минутная стрелка на серебристо-сером циферблате не двигалась, застыв на цифре пять, а часовая дёргалась между девяткой и десяткой. Вильям никогда не понимал, зачем Кэтти нужна такая бесполезная нелепица, а та делала вид, что не замечает его недоумения. В её лавке было много подобных вещей, не приносящих никакой пользы, сама лавка, в которой ничего не продавалось и не покупалось, не приносила никакой пользы. Потому что в Городе ничего не продавалось и не покупалось. Никогда. Но Кэтти нужно было где-то встречать нуждавшихся в помощи новоприбывших, ошалевших от внезапных и не самых приятных перемен, и подобное место для таких встреч подходило больше кафе, парка или собственной квартиры. — Не думал, что я такой страшный, — протянул Вильям, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. — Да не особенно, — утешила тётка. — Её бы сейчас любой напугал… — её взгляд вдруг потерял былую снисходительность, стал более цепким и сосредоточенным. — Что произошло? Огн… Эдвард всё вспомнил? — К счастью, нет, — он покачал головой, слабо улыбаясь непонятно чему. И тут же помрачнел. — Снова те сны. Кэтти, не дослушав до конца, выдохнула и расслабилась. Ему на мгновение стало жаль её. В конце концов, они оба любили Эда, пусть и по-разному. Но переживали за него одинаково. — Но он начинает им верить, — продолжил Вильям, глядя за застеклённый изящный шкафчик за спиной тётки. — Не хочет, пытается не верить, но я же вижу. Он и смотрит… иначе. Как до Города. Как… — …Огнезвёзд, — одними губами продолжила Кэтти. Вильям закрыл лицо ладонями и откинул голову назад. Некоторое время в лавке было совсем тихо, даже дыхание обоих стало едва слышным. Потом Кэтти тряхнула головой и негромко постучала костяшками по прилавку. — Значит, так, — сказала, привлекая внимание. Вильям уставился на неё устало и тупо, его круглые янтарные глаза потускнели. Кэтти, заметив это, покачала головой, но никак не прокомментировала. — Сейчас ты пойдёшь туда, откуда пришёл. И ничего не будешь предпринимать. — Что?! Она примирительно подняла руки. — Я имела в виду, не будешь предпринимать ничего сейчас, — пояснила Кэтти. — Начнёшь, когда придёшь в себя. Потому что на эмоциях ты сделаешь только хуже. — Так что делать-то? — нетерпеливо поинтересовался Вильям. — Не знаю, — безмятежно отозвалась она. — Не смотри на меня так! Что делать — исключительно твоя забота, как наиболее заинтересованного. Ты справишься, я в тебя верю. — Я не понимаю… Кэтти перегнулась через прилавок и положила длиннопалую ладонь на его плечо в утешительно-поддерживающем жесте. Выбившиеся из небрежного пучка на затылке пряди упали на её лицо, она махнула их небрежным движением, не переставая улыбаться. — Делай всё, чтобы удержать рядом Эда, — сказала Кэтти. — Я не знаю, как это сделать, но думаю, что ты сможешь. Не дай Огнезвёзду проснуться окончательно, если так не хочешь его видеть. Это только ты сможешь сделать, больше некому. Даже я не возьмусь за это, потому что мне плевать, Эдвард передо мной или Огнезвёзд. Я обоих люблю, сам понимаешь. Вильям машинально кивнул. Он понимал, и ещё как. Возможно, не приди ему в голову когда-то давно мысль поиздеваться над вечным противником, позабывшим себя самого, Эдвард сейчас бы был подле Кэтти, помогал ей и восстановил бы память гораздо быстрее. — Я бесконечно тебе благодарен, — искренне сказал он, опустив голову на руку, всё ещё сжимавшую его плечо и ощущая щекой чужое тепло. — За всё. И даже не знаю, как тебе отплатить за это. — Тебе и не придётся, — нежно улыбнулась бывшая Пестролистая. — Потому что твоя плата станет совершенно неожиданной для нас обоих… Говорю тебе, как сивилла. Она рассмеялась, и Вильям, слушая её смех, как музыку, вдруг подумал, что не слышал в этой жизни ничего прекраснее. /// Холодные руки Эда легли на его плечи, короткие, но всё равно острые ногти больно впились в кожу, но не обращать на это внимания оказалось легче лёгкого. Не сбиться с темпа из-за внезапного холода оказалось куда сложнее, привыкнуть к этому было невозможно, как бы Вильям ни пытался. Эдвард, будто в насмешку над старыми кошачьими именами и нынешней фамилией, был предельно холоден, согреть его получалось со одного раза на пятый. Ладони и ступни оставались ледяными практически всегда, даже после горячей ванны. На фоне чёрной простыни его кожа казалась совсем белой, как мрамор или кость. По плечам, предплечьям, шее и лицу рассыпались едва заметные веснушки, ничуть не портя впечатление, скорее наоборот. И никаких шрамов. Вообще. Один из немногочисленных плюсов нового облика, в котором от старого — всего ничего. Кроме цвета шерс… волос и глаз. Сейчас рыжие лохмы Эда, взлохмаченные пуще прежнего и липнущие к взмокшему лицу, действительно походили на языки пламени, неукротимого и буйного. На несколько мгновений Вильям поверил, что обожжёт руку, если дотронется, и был почти разочарован, когда ощутил под пальцами не огонь, а всего лишь привычно жестковатые волосы. …до которых он, вполне возможно, дотрагивается в последний раз. Вильям тревожно заглянул в глаза распростёртого под ним Эда, пытаясь отыскать во взгляде хоть слабый намёк на чуждость, на возвращение Огнезвёзда, которому решительно надоело дремать во тьме чужого подсознания. Но в цаворитовых глазах не было ничего, кроме слепого желания и похоти. Огнезвёзд бы так никогда не посмотрел. Тем более в присутствии главного врага всей своей жизни, от лап которого в итоге умер. Даже Город, всегда изменявший характеры своих обитателей в лучшую сторону, не смог бы примирить Огнезвёзда с тем, что Звездоцап, пусть даже и сам на себя не похожий, живёт где-то рядом, не говоря уже о чём-то большем. О таком и мечтать не приходилось. Впрочем, Вильям и ни мечтал. Ни в тот момент, ни в последующие. Не до того ему было. Он мечтал о другом. О том, что Эдвард, расцарапавший его спину до крови и ловивший губами воздух, пытаясь дышать, не исчезнет, сменившись Огнезвёздом. «Пожалуйста,» — отстранёно подумал Вильям, не зная, к кому обращается и слышит ли его кто-нибудь. — «Пожалуйста.» Никто его, разумеется, не слышал. Ни тогда, ни после. Эдвард кончил первым, привычно прогнувшись в спине и обвив руки вокруг груди Вильяма. А потом на выдохе, прежде, чем упасть обратно на кровать, прошептал всего одно слово. Имя. Вильям ждал этого и вместе с тем боялся услышать. Вдруг это будет не привычное обрывистое «Билл», а «Кэтти» или, того хуже, «Пестролистая»? Или вовсе «Песчаная Буря», если Огнезвёзд начал завладевать сознанием? Но ни одна из его догадок не оправдалась, потому как Эд произнёс совсем тихо и неразборчиво, а переспрашивать было по меньшей мере странно. Позже Вильям много раз возвращался к этому моменту, пытаясь найти ответ на свой вопрос. И иногда ему казалось, что находил. Правда, неутешительный. /// «По крайней мере, никто не скажет, что я не пытался», — говорил про себя Вильям, сжимая кулаки в бессильной злобе. Он ведь и в самом деле пытался удержать Эда, не дать ему исчезнуть и не позволить Огнезвёзду проснуться. Первое время у него даже получалось, и это внушило ему надежду, самую ложную и глупую за всю его жизнь и посмертие. Потому что после непродолжительного затишья нежеланных изменений стало больше. И проявляться они стали чаще. Будь Вильям менее внимательным, он бы ни за что их не заметил. Потому что они были невзрачными, едва заметными. Эдвард начал слегка ссутулиться, хотя ранее всегда ходил с прямой спиной, чаще сбивался с шага, то и дело неловко взмахивал руками, будто не привык к новым конечностям, и всё с большим трудом приходил в себя после сна. Но самым пугающим был его взгляд, изменившийся больше всего. Непонимающий, пугающий и испуганный. «Откуда я здесь?» «Кто я на самом деле?» «Почему я здесь?» Вслух Эд ни разу не высказывал ничего подобного. Он вообще почти ничего не говорил, а потом и вовсе начал старательно избегать Вильяма, свёл все контакты к минимуму, особенно физические. Даже простое мимолётное прикосновение к его руке стало почти невыполнимым действием. Сначала Эдвард виновато пожимал плечами и отводил взгляд, иногда даже шептал что-то едва слышно. Но быстро перестал. Вильям был в отчаянии. Звездоцап был зол. «Я не хочу тебя потерять,» — мысленно повторял Билл, наблюдая за Эдом — спящим ли, бодрствующим. — «Не хочу. Ни за что. Никогда.» И тщательно скрывал от самого себя болезненное знание, что потеряет. С каждой минутой Флэйм уходил от него всё дальше, туда, откуда его ни за что не достать. Никаких девяти жизней на это не хватит. А потом Эдвард исчез их общей квартиры, и о том, что он действительно был всё это время рядом, напоминали только его вещи, оставшиеся на своих местах. Все до единой, Вильям проверил каждую. Эда он так и не нашёл, но удивляться этому было глупо. Если кто-то хочет, чтобы его не нашли, Город охотно пойдёт ему на встречу. И никому не покажет нужную дорогу, даже самому нуждающемуся. — По крайней мере, никто не скажет, что ты не пытался, — с болью в голосе говорила Кэтти, когда он заходил к ней. Это случалось чаще, чем им обоим хотелось бы, но Вильям категорически не мог оставаться в пустой квартире без риска для рассудка, а Пестролистая ни тогда, ни до этого, в кошачьей жизни, не могла пройти мимо страдающего. Никто из целителей не мог. Она старалась утешить его, как могла, и иногда тоска и боль в груди ненадолго исчезали. Но легче от её жалости никому не становилось. /// — Огнезвёзд вернулся, — без предисловий сообщила ему Кэтти, когда он в очередной раз заглянул к ней. Вильям закрыл глаза и медленно, считая до шести, вздохнул. Потом выдохнул, тоже считая. И так несколько раз, пока не успокоился окончательно. — Он придёт за тобой, — продолжала Пестролистая. — И я бы на твоём месте основательно к этому подготовилась, потому что кто знает, чего от него ожидать. — Я готов, — он усмехнулся и уставился на белый дощатый потолок, кокетливо украшенный разноцветными бабочками весёленькой расцветки. Кэтти покачала головой. Она ему не поверила, но все возражения удержала при себе, зная, что их никто не услышит. /// Входная дверь была открыта нараспашку. Вильям изумлённо приподнял брови. Никому раньше не приходило в голову вламываться в его жилище, это было ни к чему: Город давал своим обитателям всё, что им потребуется. Поэтому ни о каком воровстве не могло быть и речи, а разногласий у Билла ещё ни с кем не было. Разве что он сам неплотно закрыл дверь, но такого быть просто-напросто не могло, такой неосмотрительности нельзя было ожидать даже от самых мелких несмышлёнышей, не говоря уже о бывшем предводителе Сумрачного Леса, пусть и изрядно изменённого второй смертью и этим миром. Или же он плохо закрыл дверь, а… Вильям покачал головой. Думать о возвращении того, кого уже нет, попросту глупо. Он вошёл без страха, и дверь за собой закрыл. На вешалке чужих вещей не было, подставка под обувь тоже пустовала. Зато едва различимые в темноте грязные следы, уходящие в гостиную, чётко указывали на присутствие постороннего. Вильям усмехнулся, расправил плечи и, засунув руки в карманы направился по ним. Сомнений в личности незваного гостя не было ни малейших. Как и хоть какого-либо страха перед ним. И всё же он едва сумел сдержать предательскую дрожь, когда увидел в кресле Эдварда, выглядевшего так, словно ничего не было. Лишь через несколько мгновений Вильям понял, что тот, кто сидит перед ним, совсем не Эд, хотя никаких изменений в его внешности не было. — Хватит с меня снов, — сказал Огнезвёзд вместо приветствия, вскинув голову. Глаза его, так похожие на цавориты, тускло сверкнули. — Пора бы и вернуться к реальности. — Я тоже рад тебя видеть, — откликнулся Вильям, помедлив. На коленях бывшего предводителя Грозового племени лежал обычный кухонный нож, по остроте в разы превосходивший кошачьи когти. Вильям попятился, но Огнезвёзд успел добраться до него раньше. Спустя мгновение уже стоял перед ним, и острие ножа упиралось Звездоцапу в кадык. В зелёных глазах Огнезвёзда полыхала злость и странная, пугающая решимость. — Ты же не думал, что я прощу тебе всё, что ты со мной — и не только со мной — сделал?