Wingless. Hopeless. Endless

      — Грановская, два!       — Марина Александровна! — я, не выдержав, вскочила со своего места. — Не ставьте два! Я перепишу.       Химичка смерила меня презрительным взглядом. Она меня ненавидит, и это известно всем. Впрочем, мой класс разделяет её мнение.       — Господи, Грановская, сколько можно переписывать? — она, хмыкнув, вывела в журнале «лебедя». — Получай, что заслужила, отличница.       Последние слова прозвучали откровенно издевательски, но я их уже не слышала. Прогоняя чёрные круги перед глазами, плюхнулась обратно на стул.       «Она меня убьёт», — стучало набатом в голове. Меня потихоньку накрывало отчаяние, и держать лицо становилось всё тяжелее.       Марина Александровна закончила перечислять оценки.       — Таким образом, двойка только у Грановской, — подвела она итог, сыпанув мне соли на рану, и, оглушительно хлопнув, закрыла журнал.       Она записала домашнее задание на доске. Только я списала его в дневник, как прозвенел звонок. Этот урок был последним. Я хотела было выйти в коридор, но меня остановило брошенное в спину:       — Грановская!       Я обернулась.       — Отнеси журнал в учительскую! — приказала химичка. Именно приказала, а не попросила.       А я, хоть и была бы рада послать её далеко и надолго, послушно подошла и забрала у неё классный журнал одиннадцатого «А». Ибо, если я ослушаюсь, нахамлю или сделаю что-нибудь подобное, мне будет худо.       К этому времени класс уже опустел, и мы остались наедине.       — Какая ты всё-таки послушная. Хорошо мама воспитала, — больно ударило в спину, когда я была у самых дверей. Готова поспорить, на мерзкой жабьей морде химички играет такая же мерзкая улыбочка.       Я вышла в коридор, аккуратно прикрыв дверь. А так хотелось хлопнуть ею от всей души! Чтобы посыпалась штукатурка и зазвенели стёкла в окнах. Но я не могу позорить мою мать. Нельзя.       Я, еле сдерживаясь, отнесла журнал в учительскую и вышла из школы на улицу. Уже май, достаточно тепло, чтобы можно было ходить без куртки, но в пиджаке. Я уже почти вышла с территории школы, как меня догнало брошенное в спину:       — Грановская!       Кажется, сегодня это уже было.       Рядом со мной появился буквально из воздуха Денис Громов. Высокий парень спортивного телосложения. Он потеребил чуть отросшие волосы пшеничного цвета и спросил:       — Ты же умеешь играть на электрогитаре?       Я, несколько удивлённая таким вопросом, ответила:       — Ну, умею. А что?       В его ярко-зелёных глазах промелькнула радость.       — Да вот рок-группу собрали, а гитариста нет.       — Ну да, что за рок-группа да без гитариста, — хмыкнула я. — Но я-то тут при чём?       — А вот тут… — он просто ослепил меня своей сияющей улыбкой, — …ты и нужна. Мы в пятницу собираемся все. Сможешь прийти? Чтобы тебя все послушали.       Я призадумалась. Всегда хотела играть в рок-группе, но сколько ни искала, так и не нашла. И мама была против. А если она против, то… Честное слово, легче против танка с рогаткой выйти. И благоразумней. Но глядя на лучащееся надеждой лицо Дениса… В конце концов мне уже восемнадцать лет!       — Хорошо, — согласилась я. — Адрес?       Денис просиял:       — Я тебе позже смской скину, мы пока не определились с местом. Можешь дать свой номер?       Я пожала плечами и протянула ему свой новенький смартфон. Денис, как увидел его, не смог не прокомментировать:       — Ого! У тебя опять новый телефон! Всё-таки классно, когда родители хорошо зарабатывают!       «Знал бы ты, что случилось с предыдущим, ты б так не говорил», — мысленно ответила я. Но вслух сказала:       — Они у меня почему-то долго не живут.       Дениска только пожал плечами, быстро набрал свой номер на моём телефоне, позвонил и вернул мне. Я добавила его в контакты.       — Ну ладно! Увидимся! — он, сверкая улыбкой, от души хлопнул меня по плечу, невольно заставив мысленно скорчиться от боли, и ускакал в закат.       — Увидимся, — тихо отозвалась я и проводила его взглядом.       «Вот хорошо человек живёт», — подумала я, наблюдая за ним. «Счастье-то не в новом телефоне».       Тот, будто почувствовав, что думаю о нём, отвлёкся от беседы с другом, обернулся ко мне и подмигнул, помахав рукой.       Я же молча отвернулась и пошла в сторону дома. Тяжело наблюдать за такими вот компаниями, видеть, как радуются и веселятся эти люди, и знать, что мне подобного даже не светит. Ведь в глазах других я зубрилка, ботаник, отличница, вечно выезжающая на отличные оценки благодаря моей маме. В целом, тут даже есть зерно истины, только вот благодарить мне её не за что.       Моя мать, Антонина Григорьевна Грановская, — судья в областном суде. Она прославилась неподкупностью и тем, что её приговоры никто никогда даже не пытался обжаловать. «Если судит Грановская, справедливость восторжествует», — говорят люди про неё. В общем, репутация у неё очень хорошая, и знают её очень и очень многие.       Но я-то знаю, как никто другой, что справедливости не существует. От слова «совсем».       — Мам, я дома!       А в ответ тишина. Значит, её нет дома. Что ж, у меня есть небольшая отсрочка.       Я сбросила рюкзак в своей комнате возле стола. И поняла, что меня трясёт. Мелко и почти незаметно. Чёрт, как же я труслива! Иногда самой от себя противно.       Я заглянула на кухню. На холодильнике записка: «Потуши картошку с мясом. Буду в 7». Я подавила судорожный вздох. Завтра контрольные по истории и обществу за весь учебник — надо подготовиться, но ещё надо помыть посуду и сделать все уроки. Мало мне этого, так ещё и готовить надо! Я же не успею!       Меня передёрнуло. Спина от страха покрылась холодным потом, и блузка прилипла к ней. Я судорожно вдохнула и попыталась взять себя в руки:       — Соберись! Надо всё сделать! — я сжала дрожащие руки в кулаки, чтобы унять дрожь. И добавила тише: — А что будет потом… Потом и узнаю.

***

      18:45. Картошка готова, посуда вымыта, уроки почти все сделаны, ни историю, ни общество даже не открывала. Чёрт! Не успею! В ушах зашумела кровь. Я попыталась успокоиться. Если ей не понравится почерк, то заставит переписывать. Но, мягко говоря, сложно красиво писать, когда руки трясутся, как у алкоголика. На мгновение погас свет.       «Похоже, что-то с электричеством», — отстранённо подумала я, продолжая строчить в тетрадь упражнение по русскому.       И невольно напряжённо замерла, услышав, как поворачивается ключ в замке. Быстрый взгляд на часы — 19:00. Мама, как всегда, пунктуальна. А я опять почувствовала, как холодеет от страха спина и заходится в бешеном ритме сердце.       — Алиса, ты всё сделала? — послышался её голос из коридора.       Я глубоко вдохнула, пряча страх внутри. Ручка аккуратно легла на тетрадку.       — Нет, мам, — голос прозвучал ровно и чуть прохладно. Точь-в-точь, как у неё. — Я не успела доделать русский и повторить историю с обществом.       — Вот как, — протянули с порога кухни.       Я обернулась. Там, привалившись плечом к косяку двери, стояла Она. Моя мать, Антонина Григорьевна Грановская. Самая справедливая судья и самая отвратительная мать.       Справедливости в этом мире не существует. И я знаю это лучше всех.       Почти минуту я просто смотрела на неё. Рассматривала серую юбку-карандаш, идеально подогнанную по фигуре, такой же серый пиджак, тоже идеально подогнанный, идеально отглаженную идеально-белую блузку, идеальное каре, из которого даже волосинки не выбилось. Идеально, идеально, идеально, идеально!.. Ненавижу её! В равной степени ненавижу и боюсь. Ненавижу до дрожи в сжатых в кулаки руках. И боюсь до дрожи в коленях.       Она в это же время рассматривала меня. Мои аккуратно заплетенные в косу каштановые волосы, мои глаза стального цвета, в которых ничего не отражалось, мою жёлтую домашнюю футболку, что уже немного выцвела, мои чёрные домашние брюки, на которые я по неосторожности капнула жиром, пока готовила… Её взгляд задержался на руках, что я чинно сложила на коленях.       И сердечко забилось быстрее, хотя, казалось, быстрее просто нельзя, предчувствуя беду.       Но холодный взгляд бездушных глаз вернулся к лицу.       Антонина мотнула головой в сторону моей комнаты. Никто не знает, чего мне сейчас стоило удержать лицо: я знала, что за этим последует. Слишком хорошо знала. Но я твёрдым шагом преодолела расстояние, разделяющее мою комнату и кухню. Опустилась на колени перед кроватью и легла на неё животом. Сейчас одной футболкой у меня станет меньше.       С тихим хлопком закрылась дверь, по ковру прошуршали шаги. Один, два… семь. Она остановилась возле меня. Казалось, я всем своим существом ощущаю её присутствие. Тихо звякнула пряжка. Я, не выдержав, зажмурилась и закусила одеяло.       Неприятный свистящий звук — и спину обожгло болью. Было больнее обычного: она попала по ещё незажившему синяку. В тот раз она наказала меня за полученную тройку.       Первый удар я выдержала достойно: только вздрогнула и сильнее стиснула в зубах одеяло. Второй и третий — тоже. После четвёртого из глаз полились слёзы. Но я выдержала, не закричала и не взмолилась. После десятого удара она остановилась.       Когда я получила тройку, ударов было пятнадцать. В душе уже затеплилась робкая надежда, что ей не позвонили и она ещё не знает про двойку. Но её тут же похоронило холодное:       — Почему ты не сказала мне про химию?       Я внутренне сжалась. Но ответила:       — Я думала, ты уже знаешь.       К счастью, голос прозвучал хоть и достаточно тихо, но твёрдо. За явное проявление слабости может дополнительно влететь. Лицо тоже удавалось сохранять безучастным, хоть слёзы и выдавали чувства.       — Индюк тоже думал да в суп попал!       Я невольно вздрогнула от резкого окрика, но удержала лицо. На Антонину я не смотрела.       И тут внутренности не обдало холодом страха, а сковало льдом отчаяния. В тишине жутко прозвучал неожиданный вопрос:       — Сколько часов на этой неделе ты играла на гитаре?       Задрожали руки, и, чтобы это скрыть, я сильнее прижала их к кровати. Единственный раз, когда меня так наказывали, был год назад. Тогда я неудачно приготовила суп и умудрилась опрокинуть его на Антонину. Он был уже почти остывший, но…       — Семь, — тихо, но твёрдо ответила я. Врать и изворачиваться бесполезно: она всегда считает. Этот вопрос — пустая формальность.       — Вставай! — раздалось холодное.       Я усилием воли сдержала вскрик, резко поднявшись. Боль в спине только усилилась. К своему ужасу, я почувствовала, как по коже стекает что-то горячее и, главное, медленно так… Я внутренне содрогнулась в который раз за этот вечер. Она никогда раньше не била меня до крови!       Я перевела на неё взгляд. В правой руке она сжимала тонкий длинный стальной прут (миллиметра 3 в диаметре, не больше). Я невольно сглотнула. К счастью, получилось это сделать тихо.       О, Господи!       Антонина демонстративно отодвинула стул от стола. Я, поняв намёк, села на предложенное место.       — Руку! — раздалось такое же холодное.       Я положила на стол правую руку.       — Другую!       Я вздрогнула, невольно выпрямившись сильнее, и положила на стол уже левую руку, правой вцепившись в штанину на колене. И зажмурилась.       Раздался резкий свистящий звук — и пальцы буквально взорвались болью. Я, не выдержав, вскрикнула. Антонина только хмыкнула и снова занесла руку. Больше я не произнесла ни звука, до боли сжав губы и молча обливаясь слезами.       Закончив, она платком стёрла кровь с прута и, тихо прошуршав ногами по ковру, вышла из комнаты. Я же, зажав рот правой рукой, дала волю слезам. Они покатились по щекам крупными градинами. Больно.       «Господи!» — мысленно взмолилась я. «Как же я устала от всего этого!»       Я аккуратно прижала к груди травмированную руку. И с неожиданной ясностью поняла: «Хочу умереть. Просто чтобы это прекратилось». И ужаснулась собственным мыслям.       «Нельзя! Всего месяц, и я смогу свалить отсюда. И никто мне не указ!»       Но это будет через месяц. Только через месяц, в течение которого мне нужно ходить по струнке. И начать стоит с того, что я сейчас встану и пойду в ванную. Нужно зализать раны.       Уже через минуту я стояла в ванной. В нашем доме никогда не убирают аптечку далеко. И она всегда полная. Я старательно забинтовала пальцы левой руки, помогая себе зубами. От боли по лицу текли слёзы, и стоило больших усилий не стонать и не вскрикивать от неосторожных движений.       Закончив с рукой, я принялась за спину. Одной рукой аккуратно сняла футболку, оставив левую руку висеть плетью. Больно было неимоверно. Намочила тряпку и, как смогла, стёрла кровь. А потом начала бинтовать. Сначала простым бинтом, потом эластичным, чтобы зафиксировать. Одной рукой сделать это не представлялось возможным, поэтому пришлось помогать второй, что причиняло ещё больше боли. Но я справилась. В итоге получился своеобразный корсет из бинтов. Плюс только один, если можно так сказать, — не нужно надевать лифчик.       Я умылась здоровой рукой и уставилась в зеркало. Оттуда на меня глянула измождённая девушка. Глаза красные, под ними синяки, губа прокушена. Красавица! Утром придётся столько косметики нанести… Страшно представить.       И тут на глаза мне попалась пачка лезвий. Сразу появилось искушение взять, разрезать… и всё. Больше не будет этих мучений.       Больше ничего не будет. Пустота.       Я встряхнулась, сжав зубы, чтобы не застонать. Нельзя. Совсем чуть-чуть осталось.       Не хочу. Не могу тут находиться. Надо проветриться.       Я вернулась в комнату и, насколько могла, быстро оделась. Схватила телефон с наушниками и уже от двери крикнула:       — Скоро буду!       — У тебя час! — донеслось в ответ, когда я уже закрывала дверь.       Возле подъезда я уселась на лавочку. Воткнула в уши наушники. Сразу стало чуточку легче.       И горько усмехнулась.       — Расправь свои крылья, — звучало из наушников.       «Были бы они ещё, эти крылья!» — так же горько усмехаясь, горько подумала я.       — I am wingless, — тихо проговорила я. — My life is hopeless, my torment is endless.       Я запрокинула голову, вдохнула прохладный вечерний воздух и… тихонько засмеялась. Но быстро прекратила: больно. И нервы сдают.       Я резко опустила голову, кладя её на руку. И тут же взгляд наткнулся на мятую, потрёпанную сотню. Видимо, кто-то потерял. Я нагнулась и, игнорируя боль в спине, подняла её.       «Ну, коль уж Боженька послал, пойду что-нибудь куплю», — решила я и направилась в сторону ближайшего магазина.       Посмотрела я на полки, взгляд ни за что не зацепился. Я уже собиралась уходить, как вдруг:       — Девушка! — окликнула меня продавщица.       Я обернулась к ней. Она взмахнула над головой лотерейным билетом.       — Купите, пожалуйста! Последний на это воскресенье остался! Всего 100 рублей!       Я смерила её взглядом, не убирая руки с дверной ручки, посмотрела на найденную купюру и решила:       — А давай!       Тогда я ещё не знала, что этот билет даст мне прекрасную возможность изменить свою жизнь.