***
Закончив работу, Ричард поклонился и неуклюже попятился к выходу. Томмен проводил его взглядом скорее по привычке, чем из подозрений, что тот может что-то сделать. На несколько мгновений надрывные крики Сансы стали слышны чётче, но дегустатор быстро затворил за собой дверь. Сегодня его усилия были напрасны: Джоффри едва мазнул взглядом по столу — его не заинтересовали ни куропатки в масле, ни сыр, ни медовые коврижки, ни печённые с корицей яблоки — и налил себе вина. — Будешь? — Джоффри качнул в сторону брата кубок из оникса чёрного, как и его сердце. Говорили, в таких кубках любой яд растворялся без следа. — Нет? Ах, да, ты же на службе. Его смешок остался непонятным для Томмена. Стоило ли тому удивляться — братья никогда не были близки, пускай теперь Томмен и был тенью короля, роднее их это не сделало. — Постоянная бдительность, — фыркнул Джоффри и посерьезнел: — Это правильно. Замок полон шепотков. Только дурак может решить, что его жизни ничто не угрожает. А я знаю, что не меня хотят видеть королём. Не меня… Стоит растаять снегу, как в столицу слетятся стервятники, закопошатся мыши под коврами… Помедлив, он сделал большой глоток и поморщился, будто вино было плохим, или же тому виной были крики Сансы. — Ты должен меня защищать. Я оказал тебе великую честь: навечно вписал твоё имя в Белую книгу. Самый молодой гвардеец в истории, даже моложе, чем наш дорогой дядя. Я сделал память о тебе бессмертной. Кто сумел бы сделать больше? Ты хотел славы не мне. Я был не готов к тому, чтобы надеть плащ: не самый умелый, не самый храбрый, не самый уверенный. Не самый верный. Не то чтобы Томмен сильно жалел о своей службе: так он был ближе к сестре и хоть как-то мог защищать её. Вот только, увы, не от Джоффри. — Ты обязан мне, — припечатал он, и Томмен будто вновь впервые ощутил тяжесть доспехов белогвардейца. Глаза Мирцеллы были полны ужаса, когда он произносил клятвы, стоя перед братом на коленях. Тот день был триумфом Джоффри: лорд-дедушка и дядя Тирион уже мертвы, и никто больше не стоял на пути к власти. Белый плащ на плечи брата — и из наследников только кронпринц, слишком маленький, чтобы за ним пошли. Из-за двери послышался особенно мучительный вопль, и Джоффри залпом допил вино, скривившись. Свет нервно играл на гранях крупного рубина, вставленного в массивное кольцо. Болтали, что этот камень менял цвет, если его владельцу грозила опасность. На памяти Томмена он всегда оставался одного, насыщенно-багряного цвета. — Семеро, когда же она уже заткнется… Он закинул ногу на ногу, но поза не сделалась от этого расслабленней. — Мирцелле пишет наша мать, знаешь? Разумеется, знаешь, сестричка всегда тяготила к тебе больше. Томмен не знал, и это неприятно укололо. — Она просит разрешения вернуться ко двору. Пишет, что любит… Брат всегда произносил слово «любовь» как-то по-особенному неприятно, иронично и зловеще. Вот и в этот раз его голос сорвался. — Думаешь, мать меня ненавидит? — неожиданно спросил Джоффри. — С детьми трудно: никогда не знаешь, чем они тебе отплатят. Молчание служило лучшим ответом. Матушка любила старшего сына самозабвенно, до одури, это было известно всем. Младшим доставались лишь крохи, мимолётные улыбки, небрежные прикосновения. Матушка любила старшего сына больше всего на свете, а он, казалось, не был способен на любовь вовсе. И лишь отцу (и официальному, и настоящему) было плевать на всех троих детей в равной степени. — Это не я отправил её на Утёс, — продолжил брат тихо, будто оправдываясь. Но не был и против. Джоффри мотнул головой, словно прогоняя видение, и поднялся уже с улыбкой на губах. Придворные девицы сочли бы её очаровательной. — Выпей со мной как брат. Сегодня у меня родится сын, а у тебя племянник, — он стиснул плечо Томмена, доверительно заглядывая в глаза. Хотелось избавиться и от этого прикосновения, и от непривычного тепла в голосе. — Разве за это не стоит выпить? — Ты сам сказал, что я на службе. — Ты такой же занудный, как Мирцелла. — Взгляд Джоффри мгновенно похолодел, и уголок губ презрительно дёрнулся. — Вы так хорошо подходите друг другу. Дай вам волю, ты бы был в её постели, никакая служба не послужила бы помехой. Томмен с трудом сдержал себя от того, чтобы не сбросить руку брата. Он был так близко, что ничего не стоило сломать шею. Или вогнать в податливое тело сталь. Они были одни — никто не сумел бы помешать. Убивать просто — эту истину вложил в Томмена Джоффри. Второй цареубийца в семье, возможно, слишком много, но что делать, если у всех детей Джейме дурная кровь. Вот только Томмен едва ли надолго бы пережил своего короля — это удалось лишь отцу. — Я не ты. Я не посмел бы её принуждать. — Принуждать? — рассмеялся Джоффри. — Кто тебе сказал, что её пришлось бы принуждать? Ты, верно, считаешь, что я каждый раз беру её силой, ломаю сопротивление? Неужели, стоя на страже у дверей покоев, слышишь призывы о помощи? Нет? — У неё нет выбора. Как и у меня. Белогвардеец не должен судить короля — он должен выполнять приказы. Меч без души, броня без сердца. Никакой ответственности, никаких желаний. Это многое упрощало на самом деле. — Смерть окончательна и подводит жуткий итог, в то время как жизнь полна неисчислимых возможностей, — нараспев произнёс Джоффри, вцепляясь в плечо сильнее и поддаваясь вперёд, ещё ближе. Томмену потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, от кого он слышал эту фразу: от дяди Тириона. Казалось, брату доставляло удовольствие напоминать о тех, в чьей смерти он был виновен. — Выбор есть всегда, и Мирцелла, трусишка, его сделала. Наша нежная, хрупкая сестра, наша драгоценность. И не лги, что никогда о ней не думал. Мы братья, и я тебя знаю. Пронзительный взгляд Томмен выдержал, не дрогнув — одно из умений, усвоенных на службе в Белой гвардии. Он думал о сестре, Седьмое Пекло, думал! Но никогда не переступил бы черты, никогда не сравнял себя с братом, никогда не поддался бы порочному желанию, никогда не заставил бы Мирцеллу ощущать себя порченной. Натянутая нить между ними дрожала, звала, но эта связь была лишь необходимостью, способом не сойти с ума окончательно. «Кто тебе сказал, что её пришлось бы принуждать?» Приди Мирцелла сама, сумел бы отказать? Отступить, выбрать её спокойствие, а не свою прихоть? Сбросить с плеч желанные руки, уклониться от поцелуя? Или он всё же походил на брата больше, чем желал признавать? Джоффри отравлял всё, к чему прикасался, и Томмен не был исключением. — Ваша Милость! — Рука оказалась на рукояти меча раньше, чем Томмен успел сообразить, что это всего лишь заполошная служанка. — Её Милость разродились! Видеть брата взволнованным приходилось нечасто. Он отпустил плечо белогвардейца, кусая губы, но быстро справился с собой. — Веди! — надменно бросил он служанке (Мэг, кажется), словно был на поле боя, а не в нескольких десятках шагов от комнат жены. Томмен направился следом, пряча усмешку. Мэг была взбудоражена, но не напугана и не печальна, значит, и Санса, и ребёнок в порядке. В покоях ожидаемо пахло кровью и потом. Над измученной Сансой хлопотали две девушки, приводили её в чувства, водя перед носом смоченной в чём-то тряпицей. Пицель, подобострастно улыбаясь, поднялся королю навстречу: — Великая радость, Ваши Милость: у вас родились два сына. Действительно, два младенца хныкали на руках служанок. Санса протянула к ним ослабевшие руки и успокоилась лишь тогда, когда сыновья оказались на её груди. — Вы говорили об одном ребёнке… — изогнул брови Джоффри, наблюдая за женой. — Да, но… — Вы бесполезны, — безжалостно припечатал он, поворачивая голову к мейстеру. — Не в силах определить, сколько у меня будет детей, не то, что остальное. Ваше время, видимо, истекло. Пицель съёжился, беспомощно прижал руки с беспокойно шевелящимися пальцами к животу, как вставшая на задние лапки крыса. Он будто ничуть и не изменился за прошедшие годы, но его время действительно истекало, а значит, скоро у Томмена будет новый приказ. Джоффри прошёл к постели, склонился над женой, ласково переплёл её пальцы со своими, поцеловал в лоб. Это было неправильно, фальшиво. Семейная идиллия отдавала пеплом и кровью, и Томмен отвернулся. — Это наши дети. У них твои глаза, — едва слышно произнесла Санса. — Да, мои… — согласился брат. И его голос дрогнул так же, как и когда он говорил о любви. — Отдыхай. — Ты уже выбрал им имена? — Я назову старшего Дамон. — Можно я назову второго в честь своего отца? — Эддард Баратеон? Оригинально. Может, мне назвать сына в честь тебя, братец? Томмен склонил голову: — Боюсь, эта честь для меня неподъёмна. Как насчёт имени Тайвин? Джоффри скривился: — О да, как же можно забыть нашего дорогого деда. — Или Тирион… — Да я посмотрю, ты сегодня шутник! — Тон брата не обещал ничего хорошего. — Я подумаю над именем позже. — И повернулся к мейстеру: — Моя супруга сможет иметь ещё детей? — На всё воля Богов… — развёл руками Пицель. — Если меня будут интересовать Боги, я обращусь в септу, — раздражённо произнёс Джоффри и прошёл к двери. — Роды были нелёгкими, но Её Милость — сильная женщина… — Вам же лучше, если здоровье королевы будет вне опасности. Оказавшись за пределами покоев, Джоффри глубоко вдохнул, не обращая никакого внимания на сира Меррина. Томмен замер рядом, прислушиваясь к чужим шагам в другом конце коридора. Ещё до того, как за поворотом показались люди, он знал, кто это. Лансель придерживал Мирцеллу под локоть. Малышка Джоселин держалась за свободную руку тёти и быстро перебирала ножками, силясь успеть за взрослыми. Герольд, озабоченный и угрюмый, шёл позади. Увидев братьев, Мирцелла замедлила шаг. Лансель отпустил её и приотстал, опуская взгляд вниз. — Как Санса? — Хорошо. У меня два сына. Можешь поздравить, — медленно проговорил Джоффри, переводя взгляд с сестры на Ланселя. — Я поздравляю. — Где ты была? Почему не с Сансой? Разве не стоило бы набраться опыта? Ведь все мы без сомнения ждём, когда ты подаришь мужу дитя. Уголок губ Ланселя дёрнулся, и Томмен внимательнее вгляделся в лицо дяди. В последнее время он выглядел иначе: спокойнее, уверенней в себе, смелее. С чего бы? — Я была с детьми, — просто ответила Мирцелла, кладя руку Герольду на плечо. Джоселин настороженно смотрела на отца, мяла в ладошке юбку. — Иди ко мне, — поманил её Джоффри. Племянница вопросительно глянула на Мирцеллу, получила утвердительный кивок и подошла к отцу. Смелая, как и её тётя. — У тебя родились два брата, милая. Как ты хочешь, чтобы их звали? — Джоффри легко подбросил дочку в руках. — Я не знаю… — Совсем нет никаких идей? — Бран… Матушка говорила… — Ах, матушка, — Джоффри потрепал её за щёчку. — Твоей матушке стоило бы рассказывать тебе другие истории. А ты, Герольд, что скажешь? — он посмотрел на сына пристально, без тени той ласковости, что доставалась дочке. — Ормунд, в честь лорда Штормового Предела, десницы короля Джейхейриса II. Сирион, в честь знаменитого короля-на-Скале, который присоединил земли до Золотого Зуба. — А как тебе имя Лореон? — Оно принадлежало как великим королям, так и ничтожествам. — И что это значит? — Что имя не определяет судьбу, — несколько нерешительно ответил Герольд. Джоффри рассмеялся, и было не понятно: согласен он с сыном или нет. — Ступайте к матери и посмотрите на своих новорождённых братьев. Он опустил дочь на пол. Герольд взял её за руку и проскользнул в дверь. Джоффри проводил их задумчивым взглядом и поймал Мирцеллу за руку, когда она хотела последовать их примеру. Притянул так близко, что их губы едва не соприкасались: — Скажи Пицелю, что я выбрал второе имя — Ормунд.Родительская доля
19 августа 2018 г. в 18:11
— Джоселин, милая, осторожно! Не стоит тревожить сира Томмена.
Маленькая племянница задрала голову, лукаво глянула на Томмена снизу-вверх и лишь сильнее вцепилась пальчиками в ножны с мечом. Окрика матери она будто не слышала, блестя зелёными глазами, которые становились ярче изо дня в день. Такой ли была Мирцелла в её возрасте, воздушной, смешливой и шустрой?
Томмен нашёл в себе силы улыбнуться племяннице, подхватил на руки, отвлекая от меча. Не ей, неразумной, знать, как опасна сталь, как много горя принесла она, направленная рукой Томмена. Джоселин тонко хихикнула, постучала кулачком по броне, подёргала застёжку плаща в виде головы оленя с глазами-изумрудами и, вероятно оставшись довольной осмотром, затихла, заглядывая в глаза. Она его не боялась, в отличие от примолкших нянек — ни одна из них не задержится здесь больше двух лет.
— Иди ко мне, милая, — Санса протянула обнажённые по локоть руки без единого синяка, и Томмен передал ей дочь. Странно, но детская не была самым тёплым местом замка — покои Мирцеллы топили много жарче. Однако Сансу это не смущало вовсе. И глядя на её довольно лёгкий наряд, Томмен вспоминал о наглухо затянутой в бархат сестре.
— Я хочу меч, — закапризничала племянница.
— Зачем он тебе? — спросила Санса, целуя дочь в макушку.
— Играть.
— Меч — это не игрушка, — веско заметил Герольд, отрываясь от книги. В свои восемь он уже имел свой собственный кинжал: Джоффри сам вложил ему в руку в чёрных алмазах рукоять. Когда-то брат так же подарил Томмену меч, что сейчас висел у бедра. «Ты должен меня защищать. Ты должен всегда быть на моей стороне».
— Хочу!
— Это неразумно, — возразил Герольд. Его синие глаза были столь же непроницаемо-спокойны, как и у Сансы. Пицель сравнивал кронпринца с принцем Рейегаром Таргариеном за тягу к знаниям, ум и серьёзность, граничащую с печалью, и это было не самым невинным сравнением. Джоселин надулась и выбралась из объятий матери. Санса поднялась было за ней следом, но замерла, к чему-то прислушиваясь, и села назад, не отнимая руки от круглого живота.
— Он будет моим, — серьёзно заявила племянница, схватив Томмена за плащ, а затем отвлеклась на куклу, которую вытащила одна из нянек. У игрушки двигался каждый сустав, закрывались-открывались глаза, а наряд повторял одно из платьев королевы.
— Простите её: она совсем дитя, — улыбнулась Санса Томмену и накрыла его руку своей. Улыбка у Сансы была светлая, но каждый раз будто одна и та же. И руки были мягкими, ласковыми, совсем не похожими на загрубевшие Томмена или вечно холодные Мирцеллы. Санса вообще казалась нездешней, не из этого проклятого замка, совсем не зимней — пышнотелая и тёплая.
— Я знаю, — ответил Томмен, стараясь не встречаться глазами с невесткой. Даже его приводил в дрожь пустой взгляд, затягивающий, словно бездна. Как ни больно было смотреть на Мирцеллу, сестра всё же живая. Сомневающаяся, страдающая, но живая. Санса же словно мертвец, забальзамированный и оставленный жутким напоминанием о том, что происходит с теми, кто оказывается к Джоффри слишком близко; улыбающаяся, вечно всем довольная игрушка со стекляшками на месте глаз. Санса почти не покидала детской, ничем не интересовалась, кроме своих детей, ничего не хотела, улыбалась приходящему супругу так же безмятежно, как и всем остальным. Томмен порой сомневался, что она вообще понимала, за кем оказалась замужем, помнила о том, что творил с ней Джоффри.
— Мне кажется, началось, — всё с тем же выражением лица произнесла Санса и сжала руку Томмену так, что он сдавленно ахнул от боли. — Простите. Позовите мейстера, будьте столь любезны.