В ожидании весны

      Проклятый замок никак не хотел поддаваться. Лансель успел припомнить все известные ему ругательства, отчаяться, решить, что его бунт — чистое самоубийство, и разозлиться. Его покои и покои Мирцеллы соединяла дверь, запертая еще в самом начале их брака. Сейчас она была единственной возможностью попасть к жене незаметно.       Где-то на упоминании прелестей Старицы замок, наконец, поддался, и дверь открылась с отчетливым воем. Лансель едва не захлопнул её вновь, но тело от ужаса отказалось слушаться. Сквозь истеричную дробь сердца мало что услышишь, и вполне могло быть, что сейчас сюда взорвётся стража с королём во главе. Дурак! Семеро, какой же он дурак, ввязался во всё это по собственному желанию! Зачем? Уж явно не из жалости к Мирцелле. Просто он дурак! Гордый, безрассудный идиот, решивший, что маленькая месть королю успокоит бурю в душе. Но не было сил, больше не было никаких сил просто молча стоять и смотреть на происходящее — словно не человек, а ковёр под ногами.       «Гордость погубит тебя, Лансель», — сказал он сам себе и осторожно закрыл за собой дверь. Сегодня у покоев принцессы дежурил сир Борос — и как раньше не вспомнилось — а он глух, глуп и жесток в одинаковой мере. Собственные шаги казались слишком громкими, но это всего лишь нервы. Всё будет хорошо. Даже дыхание уже почти выровнялось.       Мирцелла лежала на самом краю постели на боку, немного согнув ноги в коленях. Только игра отсветов пламени придавала живость её лицу. Боялась, волновалась, хотела отказаться, была рада видеть — ничего не прочесть.       Лансель сел на постель совсем близко: колено Мирцеллы (почти единственное, что выглядывало из-под плотной сорочки, застегнутой до самого подбородка) коснулось его бедра. Что-то нужно было сделать дальше, но Лансель растерялся. В глазах Мирцеллы тлели звёзды. Она смотрела, почти не мигая, и это пугало. Светлые волосы, такого же оттенка, как и у него самого, рассыпались над головой. Лансель видел их распущенными последний раз ещё в юности. Теперь племянница носила их убранными в строгую причёску, накрывала сверху вышитыми платками, прятала. От Джоффри? Едва ли его это останавливало.       Лансель осторожно убрал с щеки завиток, касаясь прохладной гладкой кожи. Нужно просто задрать подол сорочки и присунуть — так просто, дело нескольких минут. А потом быстро уйти, чтобы никто не узнал. Но Мирцелла не была похожа ни на одну шлюху, что бывала с ним, а думать о ней, как о жене, не выходило. Мирцелла вызывающе чужая и словно не живая вовсе. Никакого возбуждения. Хотя страх быть пойманным должен был бы придать остроту ощущениям.       Ну же, Неведомый тебя побери!       — Мне холодно, — сказала Мирцелла, как показалось Ланселю, с укоризной и нетерпением. В самом деле, не было никакой причины тянуть, когда их могли застать в любой момент.       «Мне тоже», — хотелось откликнуться.       Пуговицы сорочки не желали просто так поддаваться. Мирцелла категорично отвела руку Ланселя, задумалась, но всё же, нехотя, принялась расстегивать пуговицы сама, обнажаясь всё больше. Тоненькую шею охватывал отвратительный синюшный ошейник. Совсем свежий. Показалась грудь, потом живот. Глаза у Мирцеллы остались все такими же льдистыми, совсем не смущёнными и пустыми, словно небо. Она медленно перевернулась на спину, иссушенная, хрупкая, — такой и касаться боязно — но всё равно красивая.       Под грудью неопрятной кляксой расползся уже пожелтевший кровоподтек, Лансель обвёл его пальцем, ощущая под тоненькой кожей рёбра, задел край сорочки, на контрасте показавшейся слишком грубой — сейчас поцарапает. Этой кожи касался Джоффри, оставил следы своей власти словно насмешку над Ланселем.       — Давай закончим поскорее, — прошептала Мирцелла, потянула его на себя, заставила накрыть своим телом, обхватила ногами. Беззастенчиво развязала завязки штанов и скользнула в них рукой. Приласкала умело, но безразлично. Мысль о том, с кем именно она научилась этому, невыносимая, поэтому Лансель перехватил её руки, закинул за голову. Мирцелла не противилась. Внутри колотилась злость на себя, на Джоффри, на бездушную жену. В мыслях всё было много проще.       Грубо задрать до талии и без того сбившуюся сорочку, подтащить Мирцеллу ближе, стиснуть бёдра до боли, переплавляя ярость в похоть — дело нескольких секунд. Лансель сжал грудь, слишком маленькую в его ладони. Выражение лица Мирцеллы не изменилось ни на миг, и от этого хотелось выть. Он отпустил её руки, но они всё так же лежали над её головой безучастные. Будто Мирцелла не в силах была осознать, что можно сделать что-то по своей воле, выразить протест.       Лансель не знал, да и знать не хотел, что именно вытворял король в постели с сестрой, но оцепенение Мирцеллы говорило лучше всяких слов. Глупец, желал расшевелить её жестокостью, но разве мог он сравниться с Джоффри? Племянник что-то сломал в Мирцелле, и оставшаяся пустая оболочка приводила Ланселя в отчаяние. Ему было слишком мало просто довольствоваться объедками Джоффри — он хотел, что Мирцелла принадлежала ему, забыла о брате хоть на несколько минут. А сейчас их в постели будто трое.       Она чуть вздрогнула, когда Лансель коснулся губами шеи. Здесь кожа оказалась теплее и можно было ощутить, что сердце бьётся совсем не ровно. Уже хорошо. Ну же, Мирцелла, давай! Он выводил пальцами круги на бёдрах, поднимался всё выше. Её кожа пахла лавандой и отдалённо жасмином. Ланселю нравилось ощущать, как Мирцелла вздрагивала под его поцелуями, поддавалась. Она приняла его в себя легко, будто делала это прежде много раз. Джоффри забрал все эти ночи себе, присвоил принадлежащее Ланселю по праву. И забавно, и грустно то, что по сути сейчас он консуммировал брак.       Мирцелла обняла его за плечи робко, безошибочно поймала темп. И взгляд её глаз словно оттаял. Лансель не выдержал и наклонился её поцеловать. Он не собирался честно: случайную любовницу, как и шлюху, не целуют. Но Мирцелла не случайная. Против воли поцелуй получился слишком чувственным, почти любовным. Лансель отдернул себя: не хватало ещё привязаться всерьёз. Из этого не могло бы выйти ничего хорошего.       Ощущение того, что Мирцелла, наконец, принадлежала ему, наполняло ликованием. Лансель получил то, что должен был, а Джоффри ничего, совсем ничего не будет знать! Маленькая, но такая сладостная месть.       Он оставил внутри жены своё семя, сел, восстанавливая дыхание. Мирцелла свернулась клубочком, спрятала взгляд, вновь далёкая и чужая.       — Тебе нужно уходить, — глухо произнесла она. — Если кто узнает… Если увидит…       — Не узнает.       Такую бы уверенность в сердце, что звучала в голосе. Лансель наклонился, поцеловал обнажённое бедро чуть ниже тонкого шрама:       — У нас есть ещё время.       Он не собирался уступать королю право быть отцом детей Мирцеллы, даже если потребуется остаться на всю ночь, рискуя.