Milk And Honey

      Кто-нибудь когда-то замечал Себастьяна Ланкастера? Кто-нибудь замечал изучающий взгляд его глубоких, умных глаз, прозрачных настолько, что кажется, будто у них вообще нет цвета? А вы видели его пальцы? Как он держит свои книги и перелистывает чертовы страницы? Они настолько длинные и красивые, что невольно идут мурашки по коже. По очереди они двигаются друг за другом, встречаясь на листе бумаги, и держат аккуратно, чтобы не повредить поверхность, чтобы не порезаться случайно о края. А кто видел его сосредоточенное выражение лица, когда он хмурит свои темные брови, сводя на переносице, и внимательно проводит взглядом каждую строчку? Как дрожат его ресницы всякий раз, когда он моргает или вздыхает? То, какой он идеальный в этот момент? В момент, когда Себастьян Ланкастер читает? Никто этого не замечает. Все видят привычный силуэт в углу комнаты, сидящий в глубоком кресле, освещаемый теплым светом высокого торшера. Он будто живет в своем маленьком мире, недоступном для простых смертных — лишь для избранных. А когда ты попадаешь в этот мир, то понимаешь, насколько он на самом деле огромный. И насколько слеп ты был, что не замечал всего этого, пока Себастьян сам не заявил о себе. Пока не оказал тебе крохотную услугу, после которой ты, наконец, раскрыл свои глаза. «Как же я не замечал тебя раньше, Ланкастер?» — тот самый вопрос, который говорили ему многие. И каждый раз он лишь грустно усмехался и едва заметно пожимал плечами. Вы не замечали, потому что вы не смотрели. Я тоже не смотрел.       Поворачиваю голову направо и смотрю на его профиль. Себастьян внимательно слушал профессора и крутил в пальцах ручку, иногда постукивая колпачком о столешницу. Левую руку он держал на коленях. Весь он был спокоен, расслабленно откинувшись на спинку стула, просто записывал лекцию и делал какие-то пометки. В этот момент мне захотелось, чтобы в кабинете мы остались одни. Я хотел сказать ему все, что чувствовал в этот момент. Но мог лишь смотреть. Медленно опускаю руку под парту и касаюсь его ноги. Чуть заметно дергается. Провожу по кисти его руки, едва задевая подушечками пальцев, после чего накрываю его ладонь своей и переплетаю наши пальцы, крепко сжимая. Он сжимает в ответ. Не смотрим друг на друга, будто бы направив все внимание на профессора, который что-то увлеченно писал мелом на доске. Кажется, мы на рунах. Но да сейчас это неважно. Сидим так до того момента, пока все вдруг не вскакивают со своих мест. Я даже не услышал звон колокола. Себастьян отпускает меня и встает, чтобы собрать все вещи в сумку и уйти. Ничего не говорю, делая все то же самое.       Слышу уставший вздох где-то позади себя и оборачиваюсь. Себастьян зашел в гостиную, потирая глаза большим и указательным пальцами. Что-то сегодня опять случилось. Выжидающе смотрю на него, отложив тетрадь с конспектами на подушки дивана.       — Что-то не так? — спрашиваю слишком тихо, но кроме нас здесь больше никого, поэтому он слышит. Не садится рядом, а только встает позади и кладет руку на мое плечо, слегка сжимая.       — Гарри сломал себе руку, когда залез с Майклом на одну метлу во время тренировки Рейвенкло по квиддичу. Они поднялись на высоту десяти метров, стали разгоняться, а потом Гарри решил сделать ласточку…       Не выдерживаю и смеюсь в голос, откидывая голову назад, упираюсь в живот Себастьяна.       — Не смешно, — он убирает руку с моего плеча и снова тяжело вздыхает, — он мог и убиться на этой проклятой метле.       Поворачиваюсь к нему лицом, садясь на колени, и беру его за руки, подношу к лицу и целую костяшки пальцев.       — Брось переживать, все ведь в порядке, — поднимает на меня усталый взгляд, — Майкл бы не стал подниматься на высоту, с которой Гарри мог разбиться, все было под контролем. Ну, почти, — улыбаюсь и смотрю на него исподлобья, закусывая губу.       В гостиную заваливается толпа третьекурсников, галдящая что-то о предстоящем матче по квиддичу между Слизерином и Хаффлпафом. Чувствую, как меня тянут за руку и оборачиваюсь. Себастьян одними губами говорит «пойдем». И я иду.       Заходим в его комнату, и я тут же чувствую родной запах. Его запах. На лице невольно расплывается блаженная улыбка, а тело окончательно расслабляется после последнего учебного дня недели.       — Включи что-нибудь из своего, — говорит Себастьян, кивая на колонки, что стояли на его рабочем столе. Вытаскиваю телефон из заднего кармана и подключаю к колонкам. Последние три дня слушаю одну и ту же песню на повторе, поэтому тут же ее включаю.       —«Gold and silver is the autumn.Soft and tender are her skies.Yes and no are the answers.Written in my true love's eyes.       Autumn's leaving and winter's coming.I think that I'll be moving along.I've got to leave her and find another.I've got to sing my heart's true song».       Себастьян стягивает с себя толстый, вязаный свитер, аккуратно складывает его и кладет в комод, перед этим разгладив складки ткани руками. Снимает ботинки, ставит их на место, затем брюки, и вешает их на спинку стула. Слежу за каждым его движением, не шевелясь и ничего не говоря. Ничего говорить и не нужно, он просто подходит ко мне и сам расстегивает пуговицы моей рубашки, снимает с каждой руки и отправляет к своим брюкам. Чувствую его дыхание на своей коже, когда немного наклоняется, чтобы расстегнуть мой ремень и стянуть джинсы. Через пару минут он тянет меня за собой на кровать, укладывая под себя, накрывает одеялом, и тут же гаснет большой свет, загорается ночник на прикроватной тумбе. Себастьян смотрит мне в глаза, и на его лице появляется улыбка. Господи, как же я обожаю его улыбку. Как редкий луч солнца среди вечно пасмурного неба — такой приветливый и теплый. Так солнце дает о себе знать, напоминает, что оно всегда здесь, просто его скрывают тяжелые тучи, которые никак не пробить свету. И лишь изредка, когда преград становится меньше, оно появляется. Во мне снова просыпается то чувство, что я испытывал днем на уроке рун. Но только сейчас мы, к счастью, одни. Себастьян будто бы читает мои мысли.       — Ты что-то хотел сказать мне сегодня? — тихо спрашивает он, наклонившись к моему уху и мягко схватив за мочку. Закусываю губу и снова ловлю его взгляд.       — Да, — кладу руку на его плечо и спускаю ее вниз, проводя пальцами по спине, — Я хотел сказать, что не понимаю, за что мне ты.       Вскидывает бровь и молчит, ожидая продолжения мысли. Вздыхаю и притягиваю его к себе ближе, так, чтобы дышать одним воздухом. Пальцами дотрагиваюсь до его ресниц. Так сильно хотел потрогать их весь этот день. Спускаюсь ниже к скулам, затем к подбородку и кладу большой палец на его губы. Зависаю на несколько секунд. Себастьян терпеливо ждет.       — Для всех ты кажешься таким холодным и скучным, но на самом деле ты делаешь это специально, на самом деле ты совсем другой. А видят это лишь некоторые, которых можно пересчитать по пальцам. Точнее, ты даешь им это увидеть. И я не знаю, что во мне такого, что именно мне ты позволил увидеть себя. Ты самый невероятный человек, которого я знаю, Себастьян.       — Что за глупости, Эдвард, — он снова наклоняется и утыкается мне куда-то в шею, шумно вдыхая через нос.       — Вовсе не глупости…       — Глупости, — проводит носом от моей ключицы к уху, и я чувствую его горячее дыхание, отчего по спине будто проходится ток, — во мне нет ничего особенного.       — Тебе не стыдно?       Себастьян отрывается от меня и приподнимается на вытянутых руках, смотря в мои глаза.       — Стыдно?       — Врать.       — Я не вру тебе, — он хмурит брови.       — При чем здесь я, Себастьян? Ты врешь сам себе. Пытаешься убедить себя, что ты самый обычный, как внутри, так и снаружи. Но это не так, уясни это раз и навсегда. Ты — это целый мир, который я так никогда и не разгадаю, да никто не разгадает, даже ты. Мир, в который я погружаюсь снова и снова в поисках ответов. Мир, который объемлет все вокруг. Мир, в котором живет другой Себастьян, появляющийся в редкие моменты радости и спокойствия. И я даже чувствую себя важным в такие моменты, как этот.       Он молчит, смотрит на меня, переваривает все то, что я ему сказал, анализирует и укладывает в ящик информации. А после пропускает через эмоции. Наклоняет голову к моему лицу настолько близко, что соприкасаемся лбами.       — Ты важен и без меня, Эдвард Вандер. Без меня ты будешь существовать так же ярко и счастливо, даже лучше. Я не придаю тебе важности, все как раз наоборот.       — Мерлин, заткнись, — кладу руку на его затылок, запуская пальцы в пшеничного цвета волосы и притягиваю к себе, вовлекая в поцелуй, которого я так долго ждал все это время. Ведь сейчас мы одни.