Глава IX. Кровь не вода
«О Пречистая Дева Мария! — думает миссис Рассел. — Бедная, бедная Рози, несчастная моя девочка! Прости, умоляю, прости свою жалкую, ничтожную мать! Доченька, милая моя доченька! Что я наделала? Что натворила? До сих пор в голове не укладывается, это ведь просто немыслимо! Это безумие, нонсенс, бессмыслица, неужели такое возможно? Есть ли на всём белом свете мать, которая отреклась бы от собственного ребёнка? Неужели можно забыть голос крови? Конечно же, нет. И всё-таки такая мать есть. Это я. Я виновата перед тобой, дорогая. Виновата гораздо больше, чем Рассел. Что может быть подлее, недостойнее, чем знать, как нужно действовать, и всё же поступать не так, как надо. Если Рассел оказался бессердечным, причём до такой степени; если его жестокость позволяет отречься только лишь потому, что ты полюбила, поверила тому, кто тебя недостоин, кто обманул твоё доверие, то уж я, я-то должна была тебя поддержать! Я должна была, я была просто обязана заступиться за дочь, уйти вместе с ней, если муж не смягчится, — и не сделала так. Мне кажется, я умерла вместе с ней. Сама не знаю, почему я до сих пор продолжаю жить. Жить? Нет, просто существовать. Что мне этот незнакомый человек, который каждого из нас обвинил в убийстве и осудил на смерть? Моё наказание здесь — в сердце, которое всё ещё бьётся в груди. Жить и помнить, что я наделала, терзаться болью, вспоминая дочь. Рози познакомила меня со своим милым. Её глаза так светились любовью и счастьем, а он лгал моей дочери. Сначала говорил красивые слова; уверял, наверное, что без неё не сможет жить на свете, что непременно женится на ней. Рози так любила и, конечно же, поверила ему. Не сумела устоять перед напором его страсти. Негодяй, подлец, мерзавец! Я увидела его, и во мне вся кровь от гнева закипела. Каких трудов мне стоило не броситься к нему и не расцарапать гадкое лицо! Он ещё вчера был жив, здоров и весел, а Рози давно нет. Как подумаю о ней, так слёзы сами льются из глаз. Портрет — вот всё, что у меня осталось от Рози». В отличие от мужа, миссис Рассел знала Стивена и раньше. Несчастная! Прошло так много времени со дня, когда Розалия покончила с собой, а боль не утихает. Муж разъярился и прогнал Розалию. Мать струсила и не посмела заступиться, хотя от горя сердце разрывалось на куски. Как часто миссис Рассел теперь плачет! Заснуть ей часто удаётся, лишь прибегнув к помощи снотворного. Вот и сейчас она глядит на портрет дочери, а из глаз всё льются, льются слёзы. Но муж не ведает о том, что Эмма плачет. Она переживает горе в одиночку, мужа её слёзы только рассердили бы. Эмме Рассел уже безразлично, что будет с ней дальше. Женщина уже давным-давно не живёт, а только существует. Машинально выполняет домашние дела, на требования своего супруга отвечает: «Да, мой милый», «Как ты скажешь, дорогой». Давно усвоила, что отвечать иначе — себе дороже будет. Замуж Эмма вышла в девятнадцать лет. Сейчас ей тридцать семь. Будущего мужа не любила, но делать было нечего, на свадьбе настоял её отец. Ричард Рассел — сын старого друга родителя. С одной стороны, Эмма Рассел уже от природы была мягкой, послушной и ангельски кроткой. С другой же — в силу воспитания сурового отца она с малолетства привыкла к покорности. Из такой любой верёвки может вить. Мистер Рассел же считает, что жена ему служанка, и относится соответственно. Бывало, маленькая Рози просыпалась из-за крика: снова папа орёт на маму. И порою, выбирая, что надеть, миссис Рассел думает: а рукава у платья достаточной длины? Смогут ли они скрыть синяки на руках? К тому же мистер Рассел, мягко говоря, не слишком верен. Он взял эту женщину в жёны — чего же ещё ей желать? Семью он, безусловно, ценит и не хочет разводиться, но ведь, как известно, запретный плод всегда сладок. После чая Чарльз Саймон и Анджела вновь остаются «вдвоём» в тёмной, мрачной столовой с чёрными стёклами стрельчатых окон и кроваво-красным ковром на полу. — Как вы считаете, кто из нас мистер Джастис? — спрашивает Чарльз Саймон. Анджела задумывается: — Ну, мистера и миссис Рассел, — говорит она, — на мой взгляд, вполне можно полностью исключить из числа подозреваемых. — Да, мисс Эванс? — Саймон выражает удивленье. — Почему же? Анджела привычным жестом подпирает рукой правую щёку. — Во-первых, — произносит девушка, — если ты затеял такое дело, то жену с собой на остров точно брать не станешь. — Если только жена, — возражает ей Саймон, — не заодно с ним. Может быть, действительно есть не только мистер, но и миссис Джастис. — Думаю, — говорит Анджела, — миссис Рассел могла убить разве что Джорджа Стивена. Тусклое мерцание свечей в кроваво-красных канделябрах озаряет лицо Чарльза Саймона. — Зачем ей убивать Стивена, — задаёт он вопрос, — если она не миссис Джастис? Голубые глаза Анджелы внимательно смотрят на мужчину. — А то, что Стивен обольстил дочь миссис Рассел, а когда та забеременела, бросил, — это не причина? — отвечает она. — На мой взгляд, она несчастна. Очень несчастна. Она не кажется жестокосердной, я уверена, что это муж надавил на неё, чтобы она выгнала Розалию из дома. Во-вторых, — продолжает Анджела, — слишком много свидетелей, что вся эта история правда. Мистер и миссис Рассел, их, впрочем, можно считать за одного, мисс Далтон. А искать надо того, кто обвинён несправедливо. Это же так же ясно, как то, что нос на лице. — Разумеется, мисс Эванс, кроме вас, — изрекает Чарльз Саймон. — Да, кроме меня, — Анджела с недовольством сжимает губы. Тон Саймона ей совершенно не нравится. «Он мне, похоже, не верит, думает, что я на самом деле виновна в смерти Генри», — проносится у неё в голове. — Вы правы. Если только Расселы не выдумали самоубийство дочери, чтобы посмотреть на реакцию мисс Далтон. Впрочем, может быть и так, что Джастис совершил убийство, а после потерял рассудок от угрызений совести и, хоть это абсурдно, пытается искупить вину, убив двенадцать преступников. Лично я больше всего подозреваю Андерсона. Анджела таращит на него округлённые от удивления и ужаса глаза. Чарльз Саймон что, подозревает Артура? В самом деле? Серьёзно? — Что, мистер Саймон? — не может она скрыть изумления. — Да, я подозреваю Андерсона, — говорит он спокойно. Лицо Анджелы будто бы превращается в маску из мрамора. Глаза — как две узкие щели. — Но на каком же основании? — говорит она, всеми силами стремясь сдержать гнев. Господи, она не сомневается, что Артур даже мухи не обидит! А уж убить пять человек, пусть даже преступников — тем более не способен. — Ну, мисс Эванс, посудите сами. Скажите мне правду: вы убили мальчишку? — Нет, мистер Саймон, — гордо вскинув голову, она смотрит на мужчину взглядом, выражающим холодное презрение. — Ладно-ладно, — Саймон поднимает руки: мол, сдаюсь. — Пусть так, вы невиновны. — Спасибо, — отвечает Анджела, кисло усмехаясь. — Но, — продолжает Саймон, — он-то думает, что смерть его племянника на самом деле не была случайной, да-да. — Пусть так. Но я голову даю на отсечение: Артур человек порядочный и честный, — произносит Анджела, с трудом удерживаясь, чтобы не добавить: «В отличие от вас». — Может быть, мисс Эванс. Но порядочный и честный человек как раз и может стать безумным мстителем, который одержим идеей правосудия. Нет, Анджела не хочет даже думать, что её любимый Артур может быть убийцей. Слишком это больно. Слишком страшно. — И всё-таки, — упорствует она, — этого не может быть. — Представьте, мисс Эванс, себе такую ситуацию: вы человек по натуре порядочный, добрый. И по вашей вине вдруг случайно кто-то погибает. А если это не просто «кто-то», а близкий и любимый человек? А если знаете, что вашего близкого убили, и не можете заявить на убийцу в полицию, потому что нет никаких доказательств? Если вы любили его убийцу? Анджела молчит, по-прежнему отказываясь верить, что это может оказаться правдой. — Согласитесь, — продолжает Саймон, — у Андерсона есть мотив, причём более серьёзный, чем у кого-либо из нас. Женщина, которую он любил, убила его племянника. Во всяком случае, он так считает. Что ещё хуже, на преступление она решилась из-за него. Он уверен, что она виновна, но ничего не может доказать. Не удивлюсь, если за четыре года мысли об этом постепенно свели его с ума. — Этого не может быть, — отрезает Анджела. Стараясь успокоиться, она делает глубокий вдох, до боли сжимает пальцы рук. — Почему же, голубушка? — уточняет Чарльз Саймон. — Лишь потому, что он был вашим любовником? Простите, но для меня это не довод. Ну, право, мисс Эванс. Я не хотел бы расстраивать вас, но нельзя ведь смотреть сквозь пальцы на очевидные факты! «Чёрт возьми, — думает он, — ну как даже умная женщина может быть такой дурой!» — Да будет вам известно, — отвечает Анджела, — я доверяю мистеру Андерсону как само́й себе. — Почему же? — любопытствует Саймон и тотчас же понимает, какой глупый вопрос задаёт. — Впрочем, понятно. Вашего драгоценного Артура вы, разумеется, исключаете. — Вовсе он не мой, — бурчит Анджела. Саймон усмехается: — А с тем, что он драгоценный, вы, как я вижу, согласны? Золото её волос невольно привлекает его взгляд. — Не верю, и всё, — упирается Анджела. «Конечно же, я не подозреваю Артура. Я так же уверена в том, что он не способен кого-то убить, как в том, что рыбы плавают», — думает она. — Давайте-ка я угадаю: вы, мисс Эванс, как и раньше, в него влюблены, — Саймон пристально смотрит на неё. — С чего вы решили? — удивляется Анджела. — Бросьте-ка притворяться, голубушка. У меня, возможно, много недостатков, но я, по крайней мере, не лицемер. Отчего же Артур ждёт её ответа с нетерпением и боязнью? — Да, влюблена. — Какой он идиот, если вас бросил! Ну ладно, не будем о нём больше. А кого подозреваете вы? Но Анджела не соглашается ответить. — Извините, мистер Саймон, злословить я не стану, — говорит она. Анджела уходит из комнаты. «Я вижу, ты злишься, голубушка, — думает Саймон. — Сильно злишься. Разумеется, тебе не нравится то, что я сказал. Разумеется, ты считаешь его совершенством. Полностью уверена, что он благородный рыцарь, который, разумеется, не способен убить даже одного человека, не говоря уже о двенадцати. Но извиняться за свои слова я не намерен. Брать их назад — тем более. Не собираюсь, щадя твои чувства, потакать иллюзиям. Я ведь сказал то, что думаю. Он может быть мистером Джастисом, нравится тебе это или нет. Да, Андерсон был твоим любовником, но у него есть серьёзный мотив, и нельзя закрывать на это глаза. Жаль расстраивать тебя, но, вполне возможно, он тебя даже никогда не любил, а всего лишь использовал. Хотел с твоей помощью избавиться от племянника. Разумеется, когда ты сделала, что он хотел, то стала не нужна, и он тебя бросил. Притворился, будто догадался о том, что ты совершила, и пришёл в ужас от твоего чудовищного поступка: “Как тебе могло прийти в голову убить ребёнка?! Пусть даже ради нашего с тобой счастья”. Впрочем, может быть, он и чувствовал к тебе страсть. Трудно поверить, что к такой красотке, как ты, можно быть равнодушным». Юный художник Джон Блэр сейчас в своей спальне. Внезапно в ночной тишине раздаётся стук в дверь. Блэр встаёт, зажигает свечу. — Кто там? — спрашивает он. В ответ лишь тишина. Открывает — в коридоре ни души. — Дьявол! — восклицает Блэр. — Не возьму в толк, что здесь происходит. В недоумении он ложится на постель. Стук повторяется. Блэр открывает — снова никого. — Да что же тут такое! Ей-богу, что творится! — кричит Блэр, ничего не понимая. Смутное беспокойство нежданно овладевает душой. Невольно сердце начинает биться чаще. «Перестань, — говорит он себе, — здесь совершенно не о чём тревожиться». Плечо вдруг пронзает обжигающий холод, как будто бы кто-то приложил кусок льда. Раздаются торжественно-мрачные звуки орга́на, хоть Блэр знает: орга́на здесь нет! Да и, скажите на милость, кто будет играть среди ночи? Блэру хочется пойти к кому-нибудь, оставаться в одиночестве сейчас просто невозможно. Но ведь он мужчина. Ему не подобает чего-либо бояться, тем более — собственных фантазий. И потом, ну что он скажет? Что слышал, как сейчас звучала музыка? Его ведь посчитают сумасшедшим, решат, что его разум просто-напросто не выдержал этих треволнений. Свеча вдруг гаснет. Тут Блэр слышит хохот. Зловещий, леденящий душу хохот. Блэр ощущает, как мороз бежит по коже. Хочется накрыться одеялом с головой. Желудок будто стянут в тугой узел. В ногах чудовищная слабость, Блэру мнится, что он тут же упадёт, если нужно будет встать и сделать шаг. Перед Блэром появляется прозрачная фигура юной женщины, окружённая зелёным таинственным сиянием. — Люси? — пересохшими губами шепчет он. Она лишь кивает. В горле Люси зияет глубокая рана, белоснежное платье испачкано алою кровью. Лицо неестественно-белое. Красивое, но неживое. Чёрные губы искривляются в злобной усмешке, а огненно-рыжие волосы теперь потускнели. На голове венок из розмарина и чёрных гвоздик. Потухшие зелёные глаза запали в череп. В руке у неё нож. — Я была невинна, — говорит она с упрёком. — Я знаю: это ты меня оклеветал! Блэр не смеет взглянуть на неё. — Я любил тебя, — произносит он тихо. — Я отказала тебе, и из-за этого ты убил меня! — восклицает Люси. — Нет, тебя убил твой муж! — Блэр отчаянно оправдывается. — Это он решил тебя зарезать! — Но ведь он был обманут, — возражает Люси. — Да, но я не думал… — шепчет Блэр. — Ты убийца, — говорит она. — Мы с Питером были счастливы, но ты наше счастье разрушил. Тот, кто отнимает жизнь другого, сам должен быть убит. Видишь этот нож? Кровь течёт из её раны, льётся каплями с ножа. Люси не спеша подходит к зеркалу. Макая палец в собственную кровь, пишет на стекле одно единственное слово: «УБИЙЦА». Медленно-медленно она приближается к бледному Блэру, сердце которого будто бы прямо сейчас выпрыгнет из груди. В холодном поту Блэр наконец просыпается. Бросает на зеркало робкий, опасливый взгляд, невольно боясь вдруг увидеть то самое слово, что было написано кровью. «Рози, — мыслит миссис Рассел, — была для меня самой большою радостью в жизни. Помню, как читала ей сказку на ночь, а потом целовала в щёчку со словами “Спокойной ночи, дорогая”, как заплетала её волосы в косичку. Помню, как она порезала шторы, чтобы сделать платье для куклы. Пока муж не заметил, пришлось пришивать всё обратно. Я тогда ругала её, а сейчас это кажется милым. Я так гордилась, видя, как она с каждым годом становится всё красивее. И ведь я должна скрывать своё горе, муж бы только разозлился на меня, если бы узнал, что я плачу о бедняжке. Ведь она, по его мнению, не достойна сожаления, она опозорила семью и “запятнала грязью наше имя”. Рози мертва, а всё из-за чего? Из-за того, что любимый просто-напросто использовал её, чтобы насладиться, не любя, абсолютно не думая о её чувствах, о том, каково будет девушке, которая беременна, но не замужем. Цинично растоптал её любовь, ему не было никакого дела, что он разбивает Рози сердце. Что из-за него бедняжка будет опозорена». Однако она замечает записку. «Я знаю, что вы убили Джорджа Стивена». И ведь то, что написано, — правда. Посланье Эмма Рассел рвёт. Выход она видит лишь один… Снотворное закончилось. Женщина набирает в ванную воду, раздевшись, залезает в неё, держа в руках бритву… Ложится, режет вены, вот прозрачная вода краснеет… Эмма Рассел умирает почти счастливой: она искупила свою вину. Однако же погибших двое. Об этом никто не знает, но миссис Рассел была беременна. Нормальный любящий родитель принимает дочь такой, какая она есть. Разумеется, это не значит, что он не наказывает. Как-никак наказание — часть воспитания. Но наказывать можно любя, желая добра человеку, а можно — питая в душе ненависть, гнев, отвращение. Отец, узнав, что дочь беременна вне брака, в сердцах, конечно, может накричать, побить, из дома даже выгнать. Но если он любит, то всё равно пожалеет, а за своё поведение ещё и прощения будет просить. Но Рассел не таков. Мужчина хладнокровно вычеркнул Розалию из жизни, как будто просто вырвал страницу из тетради. Ведь, безусловно, его дочь не вправе быть блудницей. Не думал, что если Розалия так оступилась, то это и его вина, что он не должен из-за этого отрекаться от дочери. Для Рассела Розалия умерла задолго до того, как покончила с собой. К ней он чувствует не больше сострадания, чем шахматист к проигранной фигуре или же художник к неудавшейся картине. Что было бы с Эммой Рассел, когда бы она осталась жива? С мужем, если бы он не погиб, она бы наверняка развелась. Решила бы, что её сыну или дочке такой отец не нужен. Вот только растить своего второго ребёнка ей в любом случае было бы не суждено. Что, если бы мистера Джастиса вычислили? Ведь все бы решили, что Стивена так же, как всех остальных, убил он. А миссис Рассел не смогла б допустить, чтоб за её преступление осудили другого. Того, кто невиновен. Пусть даже мистер Джастис всё равно бы уничтожил Стивена. Пусть даже ещё одно убийство не ухудшило бы положение мистера Джастиса. Ярость — вот что ощущает Ричард Рассел, обнаружив в ванной труп своей жены. Не скорбь, что потерял свою любимую, не угрызенья совести или хотя бы сожаление, что не был рядом и не уберёг. Нет, одну только лютую злобу. Его ведь вдруг лишили его собственности! Ограбленным — вот таким себя чувствует Рассел. Тут его мысли невольно переносятся к Розалии. Разве в её смерти есть его вина? Собственное бесстыдство, грех прелюбодеяния — вот что погубило эту девицу. А он, Ричард Рассел, всегда и со всеми поступает по совести. Ведь сказано же в Евангелии: «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё ввержено было в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё твоё тело ввержено было в геену». Бороться со злом — это нужно? Всегда ли, если борешься со злом, цель оправдывает средства? Жил на свете человек, Жан-Поль Марат, известный деятель Великой французской революции. Он требовал террора, сеял в сердцах ненависть. Ведь, как он считал, во имя торжества свободы и покоя миллионов граждан пятьсот-шестьсот изменников казнить необходимо. Марат писал, что нельзя колебаться ни минуты, даже если придётся отрубить сто тысяч голов. Шарлотта же Корде, убившая Марата, чтоб остановить кровопролитие, на суде сказала: «Такие, как Марат, несут погибель. Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч. Я убила негодяя, чтобы отомстить за невиновных. Убила кровожадную тварь, чтобы доставить своему отечеству спокойствие». Вы не находите ничего общего? Оба пламенно любили свою родину, оба руководствовались в действиях одним и тем же принципом. Перед казнью девушка сказала адвокату: «Палачам не дано оставаться в живых». Шарлотта говорила о Марате. Но только ли к нему можно отнести её слова? Приходит новый день, уж время завтрака. Только вот завтракать никто не зовёт. Люди заходят на кухню и видят… видят голову Рассела… На столе… Обезглавленное тело распростёрто на полу. Рядом с телом топор. И кровь, кровь, снова кровь… Закрыв рот рукой в попытке сдержать вопль отчаянья, ужаса, готовый слететь с её губ, Анджела не отрываясь смотрит на неподвижное тело. Тело того, кто недавно был в этом замке дворецким. — Вам нехорошо, мисс Эванс? — участливо спрашивает Артур, положив ей руку на плечо. Хоть его забота, словно солнце, греет душу, руку Анджела мгновенно сбрасывает. — Со мной всё в порядке — чего о нём не скажешь! — огрызается Анджела, выделяя слово «мной» и указывая взглядом на труп. Она ничуть не желает выглядеть в глазах Артура слабой, ей нестерпимо сознанье того, что ещё один пленник убит. — Ещё один из нас оправдан. Жаль, что слишком поздно, — грустно произносит Артур. — Отпечатков пальцев нет. Орудие убийства вытерли, — отмечает мистер Гилсон, посыпав топорище мукой через ситечко. — Интересно, кто же будет следующий, — изрекает Саймон с невесёлою усмешкой на губах. На самом деле это для него не так уж важно. Главное (и в этом он уверен), он, Чарльз Саймон, новой жертвой точно уж не станет. Уж он-то о себе позаботиться умеет. Он в переделки попадал не раз, и ему всегда удавалось выпутаться.Кровь не вода
11 февраля 2020 г. в 16:02