Вымирающие

      Англия нервно ежится при входе в зал, где пройдёт очередное заседание восьмёрки. Это случается почти каждый раз - лопатки щекочут неосязаемые перепончатые крылья, а шею будто прикусывает длинный клюв с редкими игольчатыми зубами. От этого всего быстрым табуном от макушки до пят бегут мурашки и дыбом встают волосы, слегка сбивается дыхание, которое бритт теперь пытается контролировать, и немного, но ощутимо для Керкланда, потеют ладони.       Артур находил это ироничным, нередко усмехался про себя и иногда в реальности. На каждом из них, стран, есть рисунок. Часто изображающий вымершее животное. Это мог быть динозавр или кто-то из ледникового периода, неважно - этого в современном мире больше не водилось. Артур считал это чуть ли не символичным, и, что сказать, такая мрачноватая эстетика ему определенно нравилась.       У него, например, был птерозавр. Да какой! Керкланд знал, что это не была доисторическая птичка-невеличка, вроде тех, что летали над поверхностью воды в поисках мелкой рыбешки или перебивались личинками, ведь первые останки этого вида были откопаны на его берегах. Орнитохейрус – гордо звучит и ещё более гордо выглядит, небесный гигант, самое большое известное существо, что поднималось в небеса.       И теперь этот ящер елозит, царапает, складывает и расправляет крылья, щекоча кожу удлиненными пальцами, кожистые жесткие перепонки неспокойно шарят по лопаткам и плечам. Англия знает, что у кого-то в зале прямо сейчас на спине творится похожая вакханалия, но никто не подаёт виду. Он ещё раз проходится взглядом по немногочисленным присутствующим, прикрывает немного разочаровано глаза и здоровается. Несколько голосов возвращают приветствие, и он проходит к своему месту.       В зале сидят Франция, да Россия с Китаем. Ах да, ещё Канада. Артур незаметно рассматривает всех ещё раз, пока не угасает движение на его спине. Движения Франции легки, нескованны и элегантны, как всегда. Хотя Англия сомневается, что Бонфуа – его родственная душа, как и Китай. Хотя бы потому, что Франциск некогда обмолвился, что тату у него на пояснице, но животное не назвал, а поясница все ещё по непонятным причинам людской анатомии находилась слишком близко к грудному отделу  позвоночника, чтобы отметать этот вариант.       На плече же Яо, от локтя и до основания шеи, скрытая традиционным одеянием, руку оплетала алая артроплевра – гигантская узорчатая многоножка. Знание этого факта приносило немного облегчения.       Но о Канаде с Россией, точнее, о их рисунках, ничего известно не было, что довольно сильно напрягало. Хотя, если задуматься... Меттью можно исключить. Артур посещал недавно Уильямса, и он бы точно заметил. Остаётся только Брагинский...       В зал вошли Германия с Италией, нарушая ход его мыслей. Они были родственными душами, это знали все. Именно из-за них страны начали изучать феномен, задумались о значении рисунков. Но пока никто не знал причину и цель причудливых линий. Они могли бы легко взять и найти свою половинку, ведь это счастье так притягательно. Мало кто не захочет иметь такую же связь, крепкую и нежную, полную положительных чувств. Они страны, но все же нечто человеческое им не чуждо. Но они все же страны, и эта же связь обернётся для них уязвимым местом, жёстким ограничителем.       Англия смотрит на пару и практически чувствует ту атмосферу тепла и уюта, что окружает их. Одновременно с этим он слышит далёкий шум прибоя в родных морях и тихий монотонный шелест дождя на улицах своей столицы, и понимает, что у него никогда не будет так, как у Варгаса с Крауцем. Его ждут скалистые высокие берега, губительные океанические глубины и тяжёлые серые тучи над сочной зелёной травой, под которыми все равно светло, магия, просекающая всю его страну до сердца под рёбрами, мифические существа – его единственная компания в этом промозглом дивном мире и древняя память предков где-то в глубине пиктских нор и на кельтских святилищах. И никакой родственной души.       Артур пробегается глазами по документам в последний раз и готовится к устному отчёту, думая, что в следующий раз надо прийти первым.

***

      Когда Иван поворачивает по коридору к двери, за которой пройдёт заседание, он видит спину Англии и немного грустно улыбается, ощущая, как по рёбрам бьют тяжёлые плавники. Они толкают его вперёд, направляют, и он готов сорваться, побежать, не обращая внимания ни на что, хочет прикоснуться и почувствовать. Сколько раз это уже случалось, ему уже давно надоело бороться с собой, он уверен, что и Артуру тоже. Но они продолжают стоять, как и всегда, будто их душу не рвут хищные доисторические твари, и вообще, будто они не догадывались.       Кажется, он дышит какой-то звездной пылью, которую любезно сдувает на него из узких ладоней-лодочек Туманный Альбион, ведь дышать не так легко, как было до этого, и, ой, возможно, у него скоро выпадет сердце и разобьется на легкие звенящие осколки, просыпая изнутри эту самую пыль с далеких галактик. Ну, или утонет навеки, как Сердце Океана в «Титанике», он смотрел. Иван еще не решил.       Но Россия ограничивает себя, наблюдая, как неуловимо дрожат чужие плечи, когда Керкланд открывает дверь. Немного быстрее, чем обычно, подходит и кладёт руку на плечо Артуру, замечая, как он настороженно замер, не решаясь оглянуться назад и как нервно трепещут крылья его тонкого носа. Морская рептилия на спине Ивана немного успокаивается и не бьётся уже так загнанно, зато ему кажется, что он только что прикоснулся к небу.       Артур же, кажется, тонет, захлебывается, и ему это нравится.       Где-то далеко наверху умирают и рождаются из чистильного огня новые вселенные, плачут кометами печальные, как штормовой океан, туманности, и отживают свои сроки величественные звезды, пока они стоят посреди коридора, запутанные и потерянные, не зная, что делать дальше, но в сердце плещется Тетис, разделяя Лавразию и Гондвану, над которыми плывут одни и те же облака.       Англия наконец решается и, глубоко вздохнув, поворачивается. Он пройдет с этими облаками весь их путь и вернется в океан, обогнув земной шар. Но он натыкается на изучающий взгляд, теряет всю решительность и чувствует, как поступает к горлу воображаемая вода, слишком рано для того, чтоб его надежды разбились, он не успевает даже задержать дыхание. Иван не смотрит тепло или поддерживающе, и это действует, как оплеуха – Англия не хочет проигрывать. Он берет себя в руки и как можно нейтральнее произносит: – Пройдём?       И сколько эмоций стоит за одним словом! Англия честно надеется, что все его чувства сейчас не вырвались, не проявились, не стали очевидны. Он не может сейчас язвить, в момент, когда обстановка накалена, а воздух уплотнился, стал вязким, и в этом омуте носятся молнии, искря на поворотах. И в то же время тело прошибает мороз, костюм покрывается ледяной коркой, на длинных ресницах мягко оседает иней, они в оке снежной бури, а от шарфа Брагинского даже на расстоянии слышен одуряющий запах мяты. Почему от шарфа, Артур не знает, но он уверен в этом.       У Ивана от его тихого, с лёгкой хрипотцой от волнения голоса мурашки по коже, и сложно начать снова дышать не через раз, но он лишь кивает. Убирает руку, которую до этого все ещё держал, с артурового плеча и, придерживая дверь, слегка наклоняет голову, тем не менее, смотря сверху вниз. – Прошу.       Артур кивает и проходит, Иван шагает за ним и закрывает дверь, замечая, как вздрагивает бритт от щелчка замка. Они отрезаны от остального мира за дверьми, и кажется, что даже за окнами серая пустота и белый шум вместо городского смога и гама. Мир стремительно несется и сужается, пока вскипает волнующаяся кровь, и обостряются чувства. Этот зал – коробка громадного лифта, да только кнопок этажей нет, а кабинка падает бесконечно в притягательную темноту. – Я посмотрю.       Фраза звучит словно сквозь тонны воды, даже не вопрос, а скорее утверждение, и Артур не сопротивляется, когда русский мучительно медленно развязывает его галстук и расстегивает пуговицы его рубашки. Он делает все предельно аккуратно, практически выбешивая Керкланда, но тот терпит, внимательно наблюдая за каждым движением сухих шершавых рук. Артур почему-то думает в основном о том, как по этим рукам скользил ветер, текло тонкой струйкой зерно из одной широкой ладони в другую, и гнулось небо над русой макушкой, брызгая россыпью белоснежных облаков, опаленных и убаюканых закатом.       Когда ткань скользит с его плеч, Англия ежится от прохлады просторного зала и от желания прикрыться. Но его неторопливо разворачивают спиной, и теперь он не может спрятаться. Кожей на спине он чувствует каждый взгляд, брошенный на витиеватые линии.       Артур резко выдыхает в полной тишине, когда тёплые пальцы очерчивают крыло на лопатке. Он чуть ли не стонет от приятных ощущений и острых эмоций – смеси страха и ожидания, но все ещё слишком напряжен, чтобы позволить себе это. Стрела натянута до предела, и тетива готова громко лопнуть.       Иван чувствует, как неглубоко дышит Англия, регулируя, казалось, каждый вздох. Это вызывает желание риска, проверить, как далеко он сможет зайти. Он касается орнитохейруса на чужой спине, и ящер податлив, он красуется и подставляется под пальцы. Брагинский с нажимом ведёт по британскому позвоночнику, заставляя прогнуться в пояснице, наклоняется к плечу и шепчет громко и горячо в самое ухо: – Теперь ты.       Артура обдает волной жара, кажется, закат в бесконечном поле с надколотым небом сжег и его, и он хочет верить, что то, что он чувствует, это возмущение, а не смущение, когда он расстегивает шинель, впрочем, не трогая шарф. Иван оценил, это видно по его глазам, и сам снял ткань с шеи. Артур не смотрит после этого снова в эти глаза – они горят невиданными драгоценностями, рядом с которыми даже безупречные аметисты блекнут, и этот огонь не сжигает, а мягко согревает, и Артур бы хотел взглянуть на того сказочного глупого дракона, из чьего гнезда эти драгоценности похитили.       Керкленд снова возвращается в реальность из своих грез неожиданно и, видимо ненадолго; он не хочет рисковать, разворачивая Россию, поэтому он неспешно обходит его, снедаемый любопытством, неслышно ступая по полу. В зале нет ковра, который скрадывал бы его шаги, но бритт сам идет так тихо и осторожно, словно избегая ловушки. Ага, будто он не знает, что крадется именно к ней.       Дыхание перехватывает, когда он видит рисунок на спине Брагинского – он не ожидал такого. Англия считал, что изображения должны хоть немного подходить, он тихо хмыкает себе под нос. Мозазавр – одно из самых страшных морских созданий в истории – словно большое чернильное пятно на широкой спине. Он неспешно перебирает ластами, будто поочерёдно взмахивая крыльями. Артур не может не провести по полосатой спине рептилии, ощущая при этом позвонки Ивана, и очертить длинный хвост, почти в половину всей длины чудовища. Оно не выглядит страшным, оно игриво виляет по спине, слегка отклоняясь от линии позвоночника, и Артур бы смотрел на это вечно.       Ловушка захлопнулась со звонким щелчком, но Артур что-то не так уж и хочет из нее выбираться.       Он поднял глаза и увидел, что Брагинский с усмешкой смотрит на него через плечо. Артур замер, будто пойманный с поличным, покраснел, хотя смущаться вроде нечего, но руку от спины не отнял.       И тут в дверь постучали.       Всё это тягучее настроение мгновенно улетучивается, Англия тихо смеётся, слыша возмущение Америки за дверью, подбирая рубашки и шинель с пола, слышит, как неслышно и хрипловато смеётся в ответ Россия, принимая одежду, и ловит его взгляд. Они постоянно переглядываются, пока одеваются, и не сразу-то понимают, что рисунки замерли.       Артур лишь пораженно охает и молча указывает на свою спину, ожидая ответа от Ивана. Тот прислушиваться к ощущениям несколько секунд и расплывается в улыбке. – Сэр, Вы станете для меня океаном?       Керкланд спрашивает шутливо, но в то же время серьёзно и волнительно, спеша, пока дверь не начали вышибать. Он знает, насколько это тяжёлый вопрос, ведь эти отношения могут как принести счастье, так и сделать его уязвимой мишенью в глазах других стран. То же и для Ивана. Поэтому он лишь напряжённо выглядывается в чужое лицо в ожидании какого-либо ответа. – ...Почему бы и нет.       Слова простые, не витиеватые, может, даже слегка грубоватые в такой ситуации , но от этих слов словно падает камень с плеч. – Герр птеродактиль. – добавляет Брагинский и смеётся, глядя на вытянувшееся лицо Англии, в кукольных глазах плещется непонимание. – Тогда Вы будете для меня небом.       На спинах у них некогда величественные гиганты, которые теперь рассыпаны по Земле кучей костей. Они – великие державы, которые потеряли многое. И никто другой не смог бы поддержать их лучше их самих, абсолютно понимающих чувства другого.