По волчьему следу

      — Мам, её не видно совсем. Почему, мам? — маленький взъерошенный мальчишка почти что утыкается веснушчатым носом в едва заметный рисунок на загорелом запястье и глотает слёзы. Несколько капель всё равно падают на маленькую ладонь.       — Просто твой соулмейт сейчас далеко от тебя.       — А вдруг я его никогда не найду? — мальчишка вновь готов разреветься, но мать аккуратно гладит его по волосам.       — Ну чего ты, милый, конечно найдёшь. Ты подрастёшь и отправишься его искать. И обязательно его найдёшь.       — Обязательно найду, — сам себе бормочет Изуку, старательно застёгивая большую заплечную сумку, и на миг прижимается кончиком носа к запястью. Привычка детства — верить, что так небольшой волк на его запястье точно никуда не сбежит, почувствует, как он ему нужен.       Бывают те, кому везёт, у кого-то соулмейт, оказывается, живёт в доме напротив. А есть вот он, Изуку, чей соулмейт может быть на любом краю земли. Ведь чем ближе он, тем ярче горит на запястье метка — такое правило. Волк на запястье Изуку виден, только если очень-очень приглядеться.       Мама аккуратно поправляет воротник плотной рубашки, проводит пальцами по линии пуговиц на жилетке, и неловко вцепляется в край собственного фартука, молча мнёт ткань. Она не хочет, чтобы он уходил. Она говорит, что ему всего лишь семнадцать, что ещё слишком рано, что надо ещё подождать. Она молчит о том, что за пределами их деревни опасный, неизвестный, грязный мир. Она молчит о том, что боится, что он может не вернуться. Но Изуку знает — и всё равно не может остаться.       Многие живут без соулмейтов, даже и не пытаясь их найти, а он так не может. Просто задыхается. Просто… просто где-то далеко человек, который может понять его даже без слов, он или она, и так хочется его увидеть, улыбнуться, рассказать о многом и о многом же расспросить. Нет, ему нравится в родной деревне, у него тут много друзей, но ноги словно горят, так хочется отправиться в путь и разыскать своего соулмейта. Если сам мир, такой неизведанный и жутко интересный, делает ему такой подарок, то он будет жалеть до конца жизни, если не узнает, что же в нём.       А ещё ему просто любопытно, и он бы всё равно когда-нибудь отправился в путь. В деревне его за это заучкой зовут — ну, что он может весь день провести с древней потрёпанной книжкой или же в поисках какого-нибудь непонятного цветка. Просто Изуку с детства лекарем хочет стать, а они ведь и травники отличные. А сколько секретов и волшебных растений таит в себе любая деревня, как его собственная, а ведь в больших городах и библиотеки должны быть! А ещё он и мага в своём путешествии может встретить, а они, говорят, все тайны мира знают!       Путешествие — вещь сложная. И денег хватает только на первое время, и ночевать часто приходится у костра в лесу, кутаясь в плащ, и мыться в холодной реке — то ещё удовольствие, да и заболеть легко можно, хотя насчёт этого Изуку не волнуется. Отвар из ягод можжевельника и листьев мяты — самое то, если в горле вдруг боль заскребётся. И он ищет, так часто всматривается в понемногу темнеющий контурами рисунок на запястье, что выучил его до последнего штриха. Собственная же лекарская тетрадь уже не закрывается от заметок и новых сухих цветков и корешков — Изуку крепко перематывает её бечёвкой и заводит новую. Ему ещё так много надо узнать, не остановится же он на малом!       Но он не хочет узнавать о соулмейтах. В столичной библиотеке старый смотритель даже ему полку показал с исследованиями и просто размышлениями умных людей, а он осторожно вытащил только первую небольшую книгу в истёртой обложке. Дочитал до того момента, где говорилось, что иногда соулмейт отказывается, не хочет, чтобы его нашли — да и поставил на место. Сам он узнает, так ли это. Хотя порой и хочется думать, что не узнает он ничего.       Уже почти год проходит с того момента, как он доходит до границы Северного Края. Здесь уже вовсю хулиганит осень, затянула небо серыми тучами, с которых то и дело пробрызгивает мокрый снег. Изуку быстро закупается тёплым плащом с потрёпанным воротом из лисьего меха и большими, но очень удобными ботинками, и просто продолжает путь. Всё равно куда-нибудь он придёт, тем более что метка наконец-то оживает, темнеет контуром и, кажется, даже греет запястье.       Когда он подходит к небольшой деревне, непогода разгуливается на полную, аж метель поднимается. Из труб небольших домов клубится дым, попадающиеся здешние жители только окидывают его изучающими взглядами из-под пушистых шапок и спешат дальше. Изуку только грустно думает о том, что собственные перчатки его подводят, тоже бы надо было купить новые, тёплые, да и шарф не забыть, потому что нос холодный-холодный, даже ладонями не согреть. Ему хочется согреться, попить обжигающего травяного чая и закутаться в самое тёплое одеяло. Но, похоже, все здравые мысли мёрзнут вместе с ним, потому что улицы темнеют и пустеют быстрее, чем Изуку вяло понимает, что ему надо найти ночлег. Он оглядывается, думая, в какой из домов с привязанными у входа и глухо гавкающими большими пушистыми собаками его могут пустить переночевать, но тут слышит тёплый голос:       — Ужас-то какой! Совсем ты, парнишка, синий весь. Сразу видно, не наш, теплее бы оделся.       Голос как будто доносится снизу, и Изуку удивлённо опускает взгляд на маленькую улыбчивую старушку с совсем крошечной тростью — как раз под неё. Он только успевает устало кивнуть, но бабулька уже тянет его за рукав с недюжинной силой — или уж это он от холода с непривычки ослабел?       — Пошли-пошли, я тут рядышком живу. А то сейчас метель совсем разгуляется.       Метель и правда ловит их почти у порога небольшого на вид, но крепкого домика, и старушка качает головой, замечая черный густой дым из трубы:       — Ну вот, опять намудрила.       Дым клубами вырывается на улицу, стоит только приоткрыть дверь, и пушистая собачонка на низких лапах волчком крутится в сенях, чихая изо всех сил.       — Подержи дверь немного, пусть дым уйдёт, — кивает старушка Изуку, и тот послушно придерживает ручку. Тут тепло, и сквозь густой дым прорываются очень знакомые запахи — терпкость сушёной мяты, сладость малины, смолистый дух сосновых шишек. Неужели старушка тут лекарь? Вот же повезло.       В сени потихоньку выглядывает круглолицая девчонка чуть младше него самого, неловко оттирая с щеки угольный след.       — Бабуль, прости, я тут немного… Отвар хотела попробовать сделать.       — Эх, Очако, — ворчит старушка, уперев руки в бока, — так, а ну быстро выгоняй это безобразие и на стол готовь, мальчика отогреть надо.       — Ой, да, — спохватывается девчонка и соединяет кончики указательных пальцев перед собой. Изуку на миг кажется, что его окутывает лёгкий тёплый ветерок, а через несколько секунд от клубов дыма не остаётся и следа. Неужели магия? Но теперь можно крепко закрыть входную дверь и глубоко вдохнуть душистый тёплый воздух. Собачонка же садится посреди сеней и приподнимает одно ухо.       — Давай, снимай свой плащ, да и ботинки свои, сейчас просушим всё, а то смотри, какая лужа с тебя уже стаяла, — сетует старушка, и Изуку становится стыдно:       — Простите, я… Меня Изуку зовут.       Старушка кивает, бодро подхватывая его плащ.       — А меня тут все Бабулей и зовут, и ты зови. А вот Очако ученица моя, старательная, но вот безбашенная, — снова ворчит Бабуля, развешивая намокшие вещи у большой светлой печи.       — Не безбашенная я, просто… Просто, вот просто, — обиженно пыхтит Очако, воюя с крышкой большой банки и с радостной улыбкой отдавая её Изуку. Тот справляется за пару секунд и снова делает глубокий вдох — ну точно, малина. Соскучился он по такому варенью.       — Травником и лекарем быть нелегко, — улыбается он. — Мне кажется, этому всю жизнь учиться надо.       — О, сразу догадался.       — Почувствовал. Я эти запахи хорошо знаю. Я сам тоже пока учусь. Ну, вот путешествую, узнаю всё.       — Вот это ты молодец, Изуку. И до наших краёв умудрился дойти, — хвалит его Бабуля, ставя на стол большой чугун с ароматной картошкой, и Изуку аж слышит голодное бурчание собственного живота. Давно он уже так не ел нормально, только перекусы из того, что в силки попадётся. — Сам-то, небось, с Южных долин?       — Угадали. Про эти земли только в рассказах и слышал, не думал, что дойду сюда, но вот получилось.       — У нас тут редко путники бывают, не привыкли мы к ним, но ты не думай, народ у нас хороший. Сейчас просто ещё Лига тут порядки свои пытается наводить, вот и… — Бабуля недовольно цыкает, и Изуку всё пытается припомнить, слышал ли он что-нибудь об это странной Лиге. Но сейчас другое интересно, так, что аж крутится на языке:       — Очако, ты маг, да? — не выдерживает он, и Очако кивает, аккуратно чистя горячую картофелину.       — Ага, тут у нас много магов, в наших краях.       — Здорово, — выдыхает Изуку. — А у нас редко-редко встретить можно.       — Зато у вас эти… Бабуль, как оно?       — Соулмейты, — подсказывает Бабуля, и Изуку замирает, чувствуя, как метка греет запястье.       — А у вас тут нет такого?       — Ну, как у вас с магами. Наверное, так надо, — пожимает плечами Очако. — Я бы вот не хотела себе соулмейта. Это же… Ну, то есть, как за тебя выбирают близкого тебе человека. И ты ещё можешь его не найти. Это грустно как-то. Ой, прости, — спохватывается она, видимо, что-то замечая в его взгляде, и Изуку пытается тут же улыбнуться. Но Бабуля понимает всё сразу:       — Изуку, ты же не только ради лекарского дела путешествуешь? — осторожно спрашивает она, и он с коротким кивком разматывает повязку на руке. В неровном свете большой свечи посреди стола волк на запястье словно живой. Кажется, ещё чуть-чуть — и поднимется гордо, разминая уставшие от сидения лапы.       — Я давно уже ищу. Пожалуйста, скажите, видели ли вы уже такую метку, — с надеждой спрашивает он, не желая слышать «нет».       Но Очако только со странным испугом ойкает, шепчет: «Волк…», — и тут же прижимает ладонь к губам. А Бабуля вдруг говорит очень серьёзно:       — Вот слышала я, что соулмейтов судьба связывает, и то, что ты пришёл сюда именно сейчас — так по-другому и не назовёшь. Потому что ещё два дня назад видела я эту метку.