Старинные часы простучали ровно двенадцать раз, своим противным звоном просачиваясь в каждую маленькую трещинку, в каждый маленький уголочек небольшой комнаты, пожирая ее всю в одной большой какофонии такой гнусной мелодии. Помимо этого звона, единственным звуком, что раздавался в комнате, было глубокое, шумное дыхание, которое можно было услышать в перерывах между равномерным биением механизма.
Она не возвращалась уже несколько часов. Обычно она приходила в их номер намного раньше, чем сегодня, но ее комната по-прежнему пустела. Ее не было видно и рядом с отелем Даларана, в котором они решили остановиться на время тренировки на Расколотых Островах. Его наставница словно провалилась сквозь землю, не оставив за собой и следа. Днем он искал ее везде, где мог, спрашивал у всех жителей, торговцев и магов города, и все они как один повторяли — нет, такой мы здесь не видели.
Если бы у Харрудоса была привычка грызть от нервов ногти, возможно, он бы уже давно был лишен всех ногтей на руках. Если бы у Харрудоса была привычка рвать свои волосы на голове, он бы уже давно остался без своих драгоценных снежно-белых прядей, ниспадающих будто рекой на его широкие плечи. К счастью, у охотника не было ни той, ни другой вредной привычки, зато вместо этого всего он мог ощущать, как вся его нервная система пульсирует от напряжения сейчас внутри тела — настолько его разум разъедало волнение и страх за то, что с эльфийкой могло случиться, раз ее нет уже так долго.
Часы, помимо своего звона, издавали изредка маленькое потрескивание. Приглядевшись к ним, можно было бы заметить почти незаметные маленькие молнии, отлетающие от самой кромки светящегося циферблата. Обладая зрением, сравнимым по остроте только с орлиным, охотник видел все, что происходило с ними с расстояния в метр.
Но как же они его раздражали. Только одно их присутствие в комнате трезвонило постоянным напоминанием о том, что Каэленир нет и Каэленир не возвращается. Совсем скоро солнце углубится за экватор планеты, на своих крыльях принося ночь еще глубже и страшнее, чем сейчас. Какие только боги в дренейской мифологии были ответственны за поднятие солнца и луны на свои места и почему только у Харрудоса не было силы повернуть время вспять до самого утра, чтобы уговорить ее не уходить из номера вообще?
Еще одно потрескивание, что застынет горячим углём в его ухе — и он точно пойдет на пятый обход всего города. Ему то не было страшно, ведь иногда разбойники, которых он встречал в Даларане, пугались только от одного вида высокого, мускулистого дренея, коим ему приходилось быть всю его взрослую жизнь. А его учитель с виду не казалась такой уж и опасной, даже с огромными бирюзовыми клинками в руках — клинки можно и отобрать, и что она будет делать? Попытается воззвать к своим природным силам, которые должны спасти ее в промышленном месте? Превратится в кошку, чтобы попытаться на сонную голову раскидать целую шайку?
Чем больше времени проходило с последнего тонкого искрящегося звука часов, что он услышал, тем больше эти мысли заполняли его уже готовую расколоться от сжимающегося ужаса голову. Харрудос надавил пальцами на свои виски, делая одно круговое массажное движение по ним, и оскалил зубы, переставая дышать. Целиком и полностью он был сосредоточен на одних только звуках его номера. И вот..
Раздается стук, но не тот стук, который он ожидал - то был стук в дверь, и в ту же секунду стрела, до этого сжатая в одной из его ладоней, прилетает прямо в центр циферблата. А ведь часам было хоть бы хны, потому что они, предав все его ожидания, оказались магическими, и только полное разрушение всех существовавших источников магической энергии в Даларане могло остановить их ход.
Дверь прогудела повторным, более настойчивым стуком. Харрудос, видимо, погруженный в абсолютный ступор и любуясь стрелой, попросту воткнутой им же в стену комнаты, и вовсе не слышал его, но когда осознал, что звук раздается за пределами этого проклятого номера, тут же вскочил на свои копыта и беспокойно подбежал ко входу.
На пороге оказался усталый, раздраженный дворф, придерживающий — кто бы мог подумать — саму Каэленир, которая что-то неразборчиво бормотала себе под нос, облокачиваясь так, что практически лежала на его спине.
— Нате-с, получите, распишитесь. — негромко пробурчал Некраб, их общий знакомый, что владел своей собственной таверной в окрестностях Штормхейма. Шокированный дреней взял свою наставницу из его рук, перед этим недоуменно хлопая глазами на его такое спокойное, хмурое лицо, а затем учуял разивший от эльфийки запах крепкого Даларанского, которого, как раз таки, было у дворфа в таверне в предостатке.
— Извини за такое, конечно, но я вот ничего поделать не мог. Пришла ко мне под вечер и давай бокал за бокалом. Так делают только такие люди, у которых не жизнь, а кошмар сплошной, знамо. — Заприметив охотничью стрелу, торчавшую прямой линией в стене прямо на часах, Некраб задумчиво почесал свою густую, рыжую бороду, а затем и такую же густую шевелюру на затылке.
— Ты вот что, значит.. Говори с ней почаще. О том, о сем, о погоде, о природе. О вас двоих тоже говори. А то она от алкоголя-то не оторвется и у меня так же засиживаться допоздна будет. — Кивая своии словам, второй охотник негромко хмыкнул. Неожиданно, его усы подернулись, и вот моментом позже он хитро улыбнулся, переводя взгляд сверкающих зеленых глаз то на Харрудоса, то на Каэленир.
— Завтра днем с ней говори, а вот сегодня ночью давай-ка ты свой шанс не упускай, дружище. — Напоследок подмигнув, дважды прицокнув языком и одновременно с этим показав пальцем-пистолетом на дренея, Некраб растворился в темноте длинного коридора, тихо прикрыв за собой дверь.
До Харрудоса словно не доходил смысл его слов, вместо этого только оставив его еще более непонятном и пустом состоянии разума. Отбросив все побочные мысли и не зацикливаясь на том странном, что сказал ему дворф, Харрудос решил лучше заняться своим учителем, что так неподвижно и расслаблено лежала у него на груди, даже не опираясь на ноги.
— Святая Наару, ну как же тебя угораздило?.. — тихо спросил он сам у себя, отстраняя тело девушки от своего и пытаясь посмотреть в ее будто как то вино (а может и не только вино, судя по ее состоянию), что она пила, забродившие полуприкрытые глаза. Хоть по ее глазам и нельзя было иногда определить, куда она смотрит, если держит свою позицию ровно, охотник тогда почему-то был уверен, что сейчас все изображение перед ней плыло, что подтверждалось ее слегка двигающейся по кругу головой. Поставь ее на землю — и она даже стоять нормально не сможет, это точно.
Когда ее зрение, кажется, зафиксировалось на лице своего ученика, Каэленир внезапно приподняла свои веки, застывши в удивлении, а затем расплылась в неестественно большой и широкой улыбке, какая бывает только у в стельку пьяных.
— Х.. Харрудос.. Это ты! — Она определенно была рада тому, что видела перед собой. Дреней сосредоточенно смотрел в ее глаза, даже не моргая и не отрывая взгляда, пытаясь найти хоть остатки разумности, но вынужден был быстро-быстро заморгать, чтобы не пропустить белый свет дальше, вглубь своих собственных глаз.
Умиленно промурлычав, она подалась вперед, своим лицом ближе к его, и прикоснулась своим лбом к его лбу, прикрывая веки и все так же счастливо улыбаясь. Тогда этому даже не помешал капюшон, что вечно закрывал ее прекрасное лицо от людских взоров и что она, верно, забыла где-то в таверне.
В ответ на это дреней ошеломленно попытался отстраниться, не веря, что его наставница на такое способна, но тут почувствовал, что обе его щеки придерживают руки эльфийки, а она ну совсем мило приподняла плечи и тихонько засмеялась, не приоткрывая рта. Ее пальцы гладят скулу Харрудоса, проходятся по самому ее краю и вот уже дотрагиваются и до одного из щупалец, лежащих на его груди, пытаются с него снять одно из традиционных украшений всех дренеев — широких золотых колец.
— Каэленир, что ты делаешь?.. — словно в трансе, спросил шепотом он, наблюдая за каждым ее действием и пытаясь посмотреть на ее тонкую руку. Она останавливается так же внезапно, как и начинает, и следом же поводит плечами, то ли отвечая таким же образом на вопрос, мол “не ведаю сама”, то ли наоборот, проявляя абсолютно никакой заинтересованности в его словах и вовсе.
Решив все-таки самостоятельно встать на ноги, Каэленир показывает, что хочет встать, и ее ученик осторожно, с неохотой, ее отпускает. Ее ступни еще даже не полностью встали на пол, но она уже потеряла равновесие и снова оперлась всем телом об одну сильную руку Харрудоса, размещая на ней свое бедро. И все же, лишь совершенно неестественно для себя хихикнув, она встает и отходит всего на пару неуверенных шагов, ближе к своей кровати, будто дикий зверек, осматривающийся по сторонам незнакомой местности. Неужели она даже своего номера не помнит?
Ее руки неожиданно ложатся на края ее верхнего боевого одеяния, и она снимает его прямо так, нисколько не стесняясь присутствия дренея. А тот, впечатавшись взглядом в ее обнаженную спину, опоясанную одной линией темного бюстгальтера, невольно дал краске залить его лицо в смущении, продолжая просто удивленно молчать в ответ на ее действия.
Была бы она трезвой, черт возьми, она бы и в жизни такого не допустила. Она даже свои руки редко показывала полностью открытыми, не говоря уже о ногах и спине. А вот, кстати, и ее обнаженные ноги — откинув красную обувь куда-то в сторону и принимаясь снимать свою длинную юбку до пола, Каэленир и сама все больше и больше смущалась, что было заметно по румянцу на ее светлых щеках.
Закончив снимать всю свою одежду и — пока еще, не притрагиваясь к своему нижнему белью, эльфийка спокойно подошла к Харрудосу, как ни в чем не бывало, и приподняла голову, снова заглядывая в его глаза. Тот, все еще не решаясь промолвить слова, только нервно сглотнул и не стал сопротивляться, когда она повела его к кровати и усадила на жесткий матрас.
— Жарко.. Жарко мне. Жарко здесь. Понимаешь? — немного заикаясь, полушепотом говорит девушка, пытаясь разъяснить свои ну совсем не поддающиеся никаким объяснениям и логике действиям, пока размещается на его раздвинутых коленях, садясь сверху в очень неприличной позе. Она смотрит пьяно и все так же — забродивше, спиртным плещется в ее раскатистых томных гласных, но почему-то все равно сохраняет ничем непоколебимую уверенность, коей она всегда обладала на все время их с Харрудосом знакомства.
Сколько бы он ни желал, чтобы она ответила взаимностью на его такие нежные и приятные сердца чувства, дреней никогда бы не хотел, чтобы в то же время она была в нетрезвом состоянии. Сама бы не осознавала своих действий. Делая то, что ей хочется по инстинктам. Поэтому вся эта ситуация смущала Харрудоса не только фактом того, что объект его такой долгой и глубокой влюбленности сейчас сидит буквально на нем самом почти полностью обнаженная, но и фактом того, что он был в полной прострации и не знал, что ему делать. Что будет, если он продолжит? После того случая на холме он грыз себя и винил свои неугомонные эмоции целую неделю, все никак не понимая, почему же Каэленир специально не хочет никак с ним не разговаривать насчет его такого опрометчивого поступка. Потому что, кажется, ей было очень неприятно и вспоминать о том, что между ними произошло.
— Каэль.. — но что будет, если он откажет ей? Напрямую скажет нет и оставит ее прямо вот так? - Пожалуйста, остановись. Чтобы ты ни делала со мной, я не могу продолжать.
Харрудос твердо берет ее за запястья рук, что уже поддевали края и одежды дренея, начиная ее снимать, и силой останавливает их в одном положении, решительно посмотрев в ее глаза.
Тут же меняясь в лице, эльфийка словно теряет все то счастье и хорошее настроение, что секундами назад струилось буквально по всему ее телу и лицу. Она застыла на месте, перехватывая твердый взор своего ученика (ученика ли?), и, будто окаменев, не шелохнулась ни на миллиметр с того момента, как дреней сказал ей остановиться.
В тот же миг, ее будто лишённой всякой энергии, тело, обессиленно сгибается вперёд, а на ее нижних веках выступает что-то блестящее, ютящееся кристаллической чистотой, стекает вниз по ее щекам и капает на ее подставленные ладони. Эльфийка делает глубокий, прерывистый вдох, при этом совсем немного подавая ослабший голос, и, изо всех сил мысленно отвергая слова, сказанные Харрудоссом, устремляет свое отчаяние в ладони, которыми она закрывает свое лицо.
Буря сожалений и ещё большего желания винить себя во всем сразу же после этого атакует и так уже за этот вечер настрадавшийся разум дренея. Даже сейчас, он не смог предугадать, как нужно поступать, что нужно делать, и вновь допустил ошибку, что стоило его драгоценной Каэленир самых настоящих слез. На его памяти она ни разу при нем не давала волю негативным эмоциям, разве что недовольствам, всегда стараясь быть более позитивной или нейтрально-спокойной, и тем более не плакала. Но сейчас, что-то и внутри самого Харрудоса рушилось, пока он наблюдал за утопающей в непонимании и отчаянии эльфийке.
Ему нужно было делать что-то в срочном порядке.
— Слушай, ты не так меня поняла. Пожалуйста, не плачь. — его голос на удивление не дрожит, хоть и словами нельзя было описать, насколько сильно он сейчас пытался балансировать между чем-то напуганным и спокойным, в итоге выводя успокаивающий, приятный тон. Вместе с этим, он забирает ее руки к себе и гладит их, а чуть позже ласково вытирает большим пальцем ее щеки от лёгкой влаги.
И тут, светящим маяком отдаваясь на подрагивающих от волнения ресницах, в ее взгляде снова читается тот самый вопрос, на который Харрудос не мог найти ответ.
— Почему?
Почему он сейчас твердо говорит ей "нет" на любые попытки с ним сблизиться? Почему отвергает ее, когда она так открыта и готова ко всему, чего бы только захотелось? Почему вместо того, чтобы уделить ей и ее состоянию хоть немного внимания, Харрудос продолжал глубоко копаться в себе и пытаться найти первопричину того, у чего первопричины вовсе нет? Почему, все это - почему?
Харрудос вдыхает. Собирается с мыслями. Закрывает и открывает глаза, продолжая смотреть на нее, на самую близкую ему эльфийку во всем Азероте. Вдумчиво проводит ладонью по ее бедру, ощущая, что она не дышит, а выжидает, как настоящий хищник.
— Ты уверена в том, что этого хочешь? Ты уверена, что хочешь чего-то такого.. со мной? —все ещё говоря тихо, теперь уже окончательно переменив тон на более спокойный, дреней меряет сдержанность и размеренность своих слов будто золотистыми песками внутри стеклянных часов, что покажут верно и никогда не подведут, так же, как и его слова должны звучать, верно и честно.
Ведь он понимает, что пути назад уже точно не будет. Он готов сделать ради нее что угодно, отдать жизнь и защитить своей грудью от неверной пули, помогать и поддерживать на протяжении ее такой драгоценной жизни всеми возможными путями, пусть она и просит сейчас чего-то невероятно незыблемого и неясного, сравнимого только с миражами бескрайней пустыни...
Ответом ему служит вполне себе обычное для повседневности, но крайне необычное для этой ситуации серьезное лицо его наставницы, снова приблизившегося к его лицу. Она обнимает его за шею и прижимается грудью к его груди, и действиями доказывая то, что она готова ко всему, лишь бы только это поскорее произошло.
— Уверена. С тобой.
И с этим, ночь темным, зернистым в звёздах через окно ручьем заливает каждый-каждый уголок комнаты, каждую-каждую трещинку и прорезь в стенах их одной комнаты на двоих, каждый томный вздох в одной кровати на двоих, разливаясь тяжелым дыханием и блаженным удовольствием до мурашек, сокрытых в переплетиях созвездий. Ведь истина в том, что даже самых ярких отблесков звёзд не увидишь без раскинувшегося под ними темнейшего шатра, не подернутым ни единым облаком.
И Харрудосу чудится в далёких снах, что в тот, последний раз, соглашаясь на всю их ночь вместе, говорила она совершенно трезво и осознавая, на что шла.
И часы останавливаются волшебными стрелками в их комнате с первыми каплями рассвета, смыкаясь с той самой охотничьей стрелой и медленно угасая...
