эта музыка твоя

— Серёж, — зовёт Макс, и Серёжа оборачивается — бегло, быстро, не отвлекаясь толком от фронталки своего телефона, на которую пишет очередную историю в инстаграм. «История», кстати, охуенно смешно звучит; как будто рассказываешь о прошлом, хотя Серёжа очень стремится показывать только сиюминутное, настоящее. Ну, или будущее, если очень хотеть. — Серёжа-а-а. — А? Время, отведённое на сториз, заканчивается, и Серёжа опубликовывает видео автоматически, не задумываясь. Макс за его спиной валяется на диване, — всё у Свободы не как у людей, сесть нормально он не может, перевернулся, ноги закинул на спинку, голова свисает, спутанные волосы едва касаются пола, — и что-то неразборчиво ворчит. — Максим, чего ты? — Скучно. Серёжа сначала по привычке думает: это такой прикол. Потом — тоже по привычке — сам себя поправляет: нет, не прикол, конечно, просто этот нудота опять места себе в жизни не может найти. У них это — как два полюса; Серёжа вот отлично ощущает себя в моменте, берёт от всего по максимуму, ну или хоть старается, зато по жизни, глобально вот, в целом — потерянный до сих пор, сам про себя это знает, надеется только, что когда-нибудь уже сгладится, стерпится, пройдёт. У Свободы наоборот всё — на то он и Свобода, наверное, — с устрашающими штуками вроде своего места в мире у Макса всё схвачено давным-давно, но он слишком часто понятия даже не имеет о всяких банальных вещах. Типа — куда сесть, куда встать, что и как и кому сказать (а главное, зачем вообще говорить); Макс немножко оторванный от мира несмотря на то, что дохуя вообще-то в него включённый, и этот парадокс Серёжу почему-то до сих пор завораживает. Ну вот, казалось бы, какого хуя? Они на студию приехали, а не в метро едут утром понедельника, заняться, что ли, тут нечем? Серёжа начинает записывать новое видео, излюбленной и раздражающей тактикой: — Посмотрите, это Максим Свобода, — сократив невеликое расстояние между ними, он с размаху падает на диван так, что щека Макса почти прижимается к его колену, и переключает камеру на героя дня. — Ваш любимый музыкант, певец и композитор. В музыкальной студии, студии звукозаписи. Максим Свобода говорит, что ему скучно, ребята. — Потому что мне скучно, — скучным голосом говорит Макс. — И выключи ты уже нахуй эту хуйню. Серёжа громко ржёт, слушается, небрежно поправляет сползающие совсем на нос солнечные очки, которые он свистнул у Макса ещё месяца два назад. — Ты же вроде на камеру собирался материться поменьше? — Меня жизнь заставляет, Серый. — Королева драмы. — Принцесса, я ж молодой ещё, — непринуждённо поправляет Макс, едва заметно ухмыляется и пытается со вкусом потянуться, забыв, в каком положении закрепился на диване; чуть не падает, конечно, идиот несчастный. Серёжа ловит его, не задумываясь, — перехватывает за предплечья, подтаскивает к себе, Макс путается в своих и чужих конечностях, но в итоге садится на диване боком, вытянув длинные ноги у Серёжи за спиной, — смотрит, гад, так серьёзно, как будто расплачется сейчас. Такой взгляд Макса никогда ничего хорошего не предвещает, но Серёжа особенно не беспокоится; не впервой. — У всех иногда не пишутся песни, — озвучивает он прописную истину, которую Максу нужно услышать; ему вообще, как оказалось когда-то (внезапно и одновременно предсказуемо, как и всё с ним бывает), важно слышать самые разные банальности вот этими вот ушами. Не в песне слышать, а прямым текстом. Вот никто б не поверил. — У тебя всегда пишутся песни, — Макс кривит губы, поэтому Серёжа знает, что в шутку разговор так сразу не увести; он не против, это тоже не впервой, а Макс не замолкает: — У тебя вот тут они, ну, Серый, сам знаешь, — Макс секундным ударом тока прижимает ладонь к его груди у сердца, — вот тут, и рвутся, ты же орёшь, даже когда молчишь. Только пять минут дай, ты хоть слово в заметки захреначишь, а через пару дней уже песня готова. — Эй, мастер метафор, — Серёжа качает головой, — у тебя как будто не так. — У меня через голову идёт ещё, — Макс как ребёнок, слово сопровождается иллюстрацией, движением, и вслед за прикосновением к Серёжиному сердцу он куда агрессивнее тычет пальцем себе в висок. — Особенно после реалити, я говорил тебе, это типа как… Блин, не знаю, Пиэлси, сложно. Было легче, а теперь я знаю, как это вообще работает всё. Как я могу писать, и как от меня хотят, чтобы я писал. — Бля, даже не вздумай, — не выдерживает, переживает, — не вздумай вот это всё. — Да пошло всё нахуй. — Максим, — Свобода показательно — напоказ — не реагирует, хмурится куда-то в потолок. — Ма-акс. Я щас опять инстаграм открою. Запишу сториз под названием «Свобода ебанулся», и это не будет как в моих мечтах, где ты гитару бьёшь у себя на концерте. Макс отмирает аж, оживляется, вскидывается: — Ты мечтаешь, как я гитару разбиваю, Пиэлце? — У себя на концерте, — напоминает Серёжа. — У тебя на концерте. Ты меня понял, короче. Гитару обязательно, и чтоб ещё кожанку на голое тело, ну всё как положено. Татухи тебе подрисуем, хочешь? У меня пара ребят могут временные, охренеешь, потом нормальные захочешь. — Серёж, — Макс смеётся одними глазами, смеётся, и что надо ещё? — Living like a rockstar, — насмешливо и фальшиво зачитывает Серёжа, в голос пускает побольше хрипотцы, откидывает голову назад; легко щипает колено Макса у себя за спиной, чем заставляет того наконец фыркнуть. — I’m livin’ like a rockstar. — Инглиш вэри гуд, — уже совсем оживлённо кивает Макс. — Рокстар, окей. Под их общий хохот Серёжа поднимается так же резко, как и садился, протягивает Максиму руку: — Пошли, напишем твоё «хоть слово». Макс хватается за его ладонь, сбрасывает ноги с дивана, закусывает губу. — Я нихуя не написал за последние недели две. Или три? — Хорош ныть, — Макс встаёт, и Серёжа тянет его за собой нетерпеливо, остатками былого здравомыслия подавляя желание переплести их пальцы, — пошли, я помогу. * Они пишут — реально — одно слово в тот вечер; Макс мучает несчастную гитару, расстраивает её вконец, а потом настраивает снова, мотает башкой туда-сюда, воет своим кошачьим пением слово «любовь» на разные лады, будто примеривается, и Серёжа готов только это безнадёжное мурчание наложить на любой бит, десяток мелодий подогнать от лучших авторов, похуй ему, если честно, и вот этого — вот это Максу никак нельзя говорить, пока слов не будет хотя бы два. * — У нас будет когда-нибудь общий концерт, — говорит Серёжа уже осенью, когда в перерыве между Уфой и Москвой ему удаётся вновь затащить Макса в Краснодар. На студию в этот вечер никто не суётся, — знают, что Серёжа её занял, и знают, с кем, и его уже не парят смешливые комментарии про «ну чё ты, братан, ну не хотим мешать», — правы, суки, куда деться-то. Никаких сториз сегодня тоже нет; заебался, и соцсети — наконец — заебали. Серёжа думал, что Макса ему хочется показывать, — ну делиться просто, как частью жизни, как своей частью, иначе нахуя всё это придумано, нахуя миру камеры, — в любом виде и состоянии, но хули, был неправ; уже почти полночь, они не спали со вчерашнего утра, и Макс минут десять назад буквально приполз к растянувшемуся полулёжа на диване Серёже под бок. Свернулся в немыслимый какой-то клубок, поёрзал ещё, голову ему на колени уложил, руку Серёжину перехватил, сам опустил так, что без слов понятно — почеши, мол, погладь волосы. Ну чисто животное. Серёжу уносит пиздец — до сих пор; как в первый месяц реалити, как в первый день встречи. Серёжа не знает пока что, как выпускать дальше лиричные треки, если каждая новая строчка в его голове становится день ото дня всё более очевидной. С такими строчками его — их — с первых нот даже не очень способные к эмпатии и проницательности люди сожрут, нахуй, сразу; обсудят, переварят и выплюнут, и иллюзий на этот счёт Серёжа вообще вот ни разу не питает. Поэтому и сториз сегодня нет. — У нас уже, — бурчит Макс, трётся носом о колено Серёжи, обтянутое джинсами, а потом вдруг жмурится и распахивает глаза. — Не, погоди, чё? Ты же не об этом? — Оно умеет разговаривать! — громким шёпотом восторгается Серёжа, строит умилённое лицо, и Макс лениво отмахивается от него, как кот лапой — пальцами проезжается по Серёжиному подбородку. — Ага, не об этом. — А ты как себе это представляешь вообще, Пиэлси? — А мне, в принципе, похуй, как, — честно отвечает Серёжа, свободную руку опускает Максу на плечо, пальцем поглаживает торчащую из-под майки ключицу; майку Макс сразу по прилёту тиснул из его шкафа, потому что, конечно, три дня подряд ходить в одежде одного цвета Свобода больше не может, Свобода теперь звезда. (Серёжа гордится этой тупой хернёй так, что не дай бог кто-то об этом узнает.) — Очень на тебя похоже. — А чё? Общий концерт хочу. Совместку такую мощную. Альбом общий. И похуй мне, как он будет звучать, в смысле — похуй, кому это должно понравиться, а кому нет. — Ну да, — Макс жмурится снова, чешет тыльной стороной ладони нос и удовлетворённо улыбается, как будто спит уже и ему снится что-то приятное. — Мне понравится, это точно. И Серёже понравится. — И нахер нам что-то ещё надо, братан. — Нахер, — соглашается Макс. — Это самое, давай я поклянусь. — В чём? — Что, если будем альбом писать прям… — Когда. — …да, когда будем писать, вот прям альбом, поклянусь, что нудеть не буду. Потому что, ну, Серый… блин, как же я устал, это что такое вообще, что за жизнь… — пока Серёжа неаккуратно угорает с Максовых перемен настроения, тот переворачивается на спину, не глядя упирается указательным пальцем Серёже прямиком в лоб, и как только не промахнулся. — Короче, ты же знаешь, да? Мне на самом деле не скучно. — Вот это да, — улыбка рвётся, и Серёжа её не держит. — Открытие Америки. Христофор Фридом. — Чё? — «Свобода» по-английски — freedom, неуч рокерский. — А-а, — глубокомысленно тянет Макс, посматривает на Серёжу одним глазом. — Клёвая фамилия. Ну короче, ну Пиэлси, ну. — А? — Давай только не прямо сейчас записывать. — Не-не-не, мы по слову в день. — По ноте. — Чувак, если ты до сих пор думаешь, что я знаю о нотах что-то кроме того, что их семь… — Я тебе потом ещё расскажу, что такое октава. — Обещаешь? — Серёжа усмехается, а Макс, окончательно расслабившись, тянет его руку обратно себе на голову, улыбается ярко: — Обещаю. Всё, спать. — Я подушкой работать не соглашался, — заявляет Серёжа в основном для того, чтобы Макс не уверился окончательно в мысли, что ему позволительно вообще всё что угодно. Да кого он обманывает здесь? — Ну Серёжечка, — тянет Макс одной неразборчивой нотой, о которых Серёжа всё ещё ничего полезного не знает дальше «круто» и «не особо». — А кроватью? — А альбом запишем? — И концерты отыграем. — Тогда да.