Чумной доктор
За кнутом следует пряник.
Потом ─ снова кнут.
На губах Осаму чувствовался вкусовой шлейф ароматов вина. Огай провел языком по изнаночному шву щеки мальчишки, плавно перейдя к ровному ряду нижних зубов не таких голливудско-белых, как у него самого, а обычных, цвета слоновой кости со слегка тронутым желтизной налетом от сигарет. Юноша до болезненной отметины прикусил его язык. Мужчина ощущал, что его воспитанник пытался как можно тщательнее рассмотреть его лицо: каждую морщину на лбу и каждую неровность строения пор на выбритой щеке. В его карих, напоминающих темно-песчаные скалы каньонов глазах читалось откровенное, неприсущее ему в силу характера любопытство. Свет молочной, наполовину скрытой серой ватой облаков луны выбеливал и без того бледные лица обоих мужчин. Они походили на вылезших из стихотворений Бодлера вампиров, таких же бескровных, жестоких, донельзя похожих друг на друга. Не как отец и сын, или братья-близнецы. А как две половины одного человека. Ринтаро видел в кареглазом мафиози в такие минуты самого себя, он понимал, что его вложения во вскармливание внутренних дьяволят Дазая не напрасны. Теплыми пальцами молодой исполнитель коснулся его спины под пиджаком, проскользнул ладонью вбок, прощупав ступени ребровой лестницы. У него кружилась голова после венского вальса, из-за которого подрагивал проложенный мраморными плитами пол. Осаму мог свободно вырваться, если бы сам этого хотел. Между двух пальцев лидер «Портовой мафии» зажал пульсирующую на забинтованной шее жилку. Темноволосый юноша находился в его власти, словно пойманный в банку мотылек, так опрометчиво прилетевший на свет распахнутого окна. По крыше здания били капли мелкого, пахнущего сыростью октября дождя. Ненавидеть кого-то настолько сильно, чтобы начать испытывать хоть какой-то отголосок сексуального влечения к нему ─ вот он настоящий парадокс человеческой сущности. У Дазая, как бы больно ему не было во время полового акта, по большей степени не опадал его мужской половой орган, что невольно выдавало подлинную, скрытую в самых дебрях мафиозной души потребность его организма в жестоком, граничащим с психическим отклонением на сексуальной почве, соития над ним. Огай с уверенностью мог сказать, что этот зачатый не его семенем юноша своей непрогибаемостью доказывал, что родственная кровь ─ это далеко не главный показатель сходства двух людей, совсем как обручальные кольца не являются гарантией верности. Обманчивой пеленой уверенность в победе грядущей войны застилала глаза видимого только Огаем короля, нежелание искать помощи у новых, но по всем правилам уже присягнувших на верность его дома рыцарских фракций не шло владыке на пользу. Белой дымкой развеялся в воздухе едва ли возникший перед чумным доктором силуэт облаченного в песцовую накидку повелителя. Начинала пятнаться кровью брошь его леди-матери на сатиновом, подбитым сероватым мехом, хуке. Очередные видения прошлых эпох, в которых он никогда не жил, яркими картинками начинали мелькать в голове Ринтаро так же внезапно, как и обрывались. Словно обрезали киноленту чьих-то воспоминаний на последнем кадре, не давая тому проявиться на свету в фотолаборатории. Редкие капли дождя скатывались с козырька крыши, падая на верхушки разложенных на серебряной стойке капкейков под названием «Красный бархат». Даже если Огай сможет взлететь, то от взмаха его крыльев будут падать ошметки, которые запачкают своим черным цветом и стоящих под его полетом людей. ─ Твое, ─ брошенные на грудь Дазая перчатки были испачканы мужским семенем.***
Скрежет шин автомобиля звенел в его ушах. Эта зажавшая сигарету зубами женщина так настоятельно просила Огая остаться, пройти в отделенную стеклянными дверями от открытого гроба в парадной гостиную и просто выслушать ее, дать возможность выговориться под брызги наливаемого им обоим в запыленные фужеры коньяка. Золотые пряди выбивались из ее салонной укладки под коричневым беретом с серебряной брошью в виде ласточки с расправленными в полете крыльями. Поверх песочного платья миссис Оливор накинула тяжелое пальто. Стержень сигареты вымазался в ярко-клюквенной помаде женщины, серой крошкой пепел осыпался на выцветший от бесконечных стирок в химчистке и безвкусно расшитый павлинами ковер. Длинным носом классических черных туфель англичанка бесцельно ерошила слежавшийся от времени ворс, попутно с чем постукивала искривленными пальцами по поверхности кедровой, прижавшей собой листы нот к клавишам крышки фортепьяно. Судя по ее выражавшему тысячу и одну эмоцию лицу, трудно было сказать, смеялась она, или, наоборот, всхлипывала от рвущихся наружу слез. Обручальное кольцо с веткой маленьких бриллиантов ненужным ободком каталось по ее пальцу, внешне напоминавшему обтянутую человечьей кожей куриную, обглоданную собакой суповую кость. Грудь вздымалась от частых вздохов, заставляя золотистую веревку кулона перекатываться из одной стороны в другую. Она оросила пропахшие сигаретами губы каплями коричневатой жидкость алкоголя, залпом отпив прямо из граненой бутылки. Под голубыми, но не небесными, а скорее цвета наледи глазами потекла дымчатая струйка карандашной подводки вдоль легких морщин неуместно накрашенных румянами щек. Оливор сморщилась, прикрыла ладонью рот, а после двумя пальцами наскоро разломила молочный шоколад с прослойкой марципана в конфетнице, негромко прошуршав фольгой. Мочки ее ушей тянули вниз драгоценные камни висюльчатых, выполненных на южный мотив серег. Излишнюю мягкость сидениям гобеленовых кресел добавляли перьевые подушки. Огонь в камине не грел ни голых, ни спрятанных в замш перчаток рук. Позади нее на стене висели в хаотичном порядки рамки с нецветными, по большей части сделанными в режиме съемки «сепия» фотографиями прошлых лет. Лишь одна фото-рама, поверх стекла которой тянулась черным бархатом полоски траурная лента, обрамляла цветной портрет с приписанной от руки надписью: «Christopher Rupert Olivor». На фотографии погибший юноша улыбался, золотом блестели его волосы на солнце, а бледные руки прижимали к телу красную, в тон выпускной мантии из частной школы для мальчиков в Ливерпуле, конфедератку с желтой, чуть растрепавшейся кисточкой. Все-таки воистину удивительны цветы счастья и горя каллы, коих дарят как на свадьбу, так и на похороны. Молочные головки растений покачивались в прозрачной вазе от малейших касаний подушечек пальцев миссис Оливор. Лилии, пионы, нарциссы, хризантемы, кипарисы, васильки и ромашки… Как же сильно запозднились люди преподнести ему в подарок все эти купленные в ближайших уличных палатках цветы ─ показатели их чопорной воспитанности, привитого моралью сожаления, но никак не подлинной горечи утраты. В грызущих поленья языках пламени огня мелькнула напудренная рука видимого только Ринтаро призрака ─ дамы в криналиновом платье со смольным кружевом шрамов на перерезанном еще столетие назад горле. ─ В университетские годы мне доводилось переводить японских авторов, не удивляйтесь, ─ указательным пальцем она растерла покрасневший от попадания в него декоративной косметики глаз, ─ ну, знаете, как обычно бывает… Недолго работаешь в журнале, придумываешь никому ненужные слоганы по поводу одной и той же зубной пасты, приходишь на презентацию книги какого-нибудь графомана с парой медяков в кармане, ─ с лица белокурая англичанка перешла на нервное щелканье зажигалкой и последовавшую за ней тряску оставшихся, скрученных в форме червей от тесного для них футляра сигарет, ─ случайно встречаешь его, такого разухоженного и богатого дяденьку-акционера, выходящего из офиса в том же торговом павильоне, где находишься ты сам, ─ одутловатое лицо иллюзорного привидения расплылось в неприятной, кишащей вылезающими изо рта многоножками усмешке, ─ спишь с ним, ─ говорящая звонко сплюнула слизистый комочек взбитых с никотиновым осадком слюней на однотонную обертку шоколада, ─ потом еще спишь, еще, еще… ─ «Еще» хрипело в ее голосе, эхом отзываясь по дрожи стен полупустой от мебели комнаты. ─ Двойня. Ты рожаешь ему мальчиков с голубыми глазами, такими же как у него самого… А он все равно тратит неимоверное количество денег с теперь уже нашего счета на обучение в Оксфорде этого выношенного безродной шкурой-зеленоглазкой щенка. ─ В аккуратной чашке на стеклянном столике покачивались в розовой жидкости темно-красные чаинки, ─ Вот у вас есть свои дети, сэр? ─ миссис Оливор бросила на стоящего в дверях Огая тревожный взгляд, приподняв вверх тонко выщипанную пинцетом нить светлой брови. ─ Своих, как и чужих, нет, ─ мужчина скрестил руки на груди, чуть погодя устало прислонился спиной к стене, двумя пальцами оттянув алый платок с шеи, ─ сигарету? ─ деликатно подметив, что молодая хозяйка расковыряла ногтями все смятые стержни в своем футляре, предложил ей закурить из своего металлического кейса Ринтаро. Она закивала светлой головой, беспомощно вытянула перед собой руку, как бы пытаясь ухватиться за что-то в воздухе. Бледную кожу натягивали разбухшие шнурки вен. Лидер «Портовой мафии» подошел к ней, галантно протянул футляр, а после, дождавшись ее собственноручного извлечения сигареты, поджог белый кончик своей зажигалкой. Англичанка поинтересовалась, не хочет ли он тоже присоединиться к ней, но Огай вежливо отказался. Кончиком пальца он едва ли дотронулся до занавешенного бардовой тканью зеркала. Это купленное на аукционе у какого-то старьевщика стекло помнило все. Сотни лиц, смотревшихся в него, и столько же ладоней, прислонившихся к его холодной поверхности. Красноглазый мужчина сдернул закрывавший зеркало кусок материи. Кое-где черными трещинами кракелюра прорастала старость антикварного изделия. В пыльном отражении алый цвет глаз казался не таким насыщенным, каким был на самом деле. Испокон веков люди приписывали этому предмету некие оккультные свойства, хотя на самом деле единственная магия изображающего тебя самого стекла ─ это не всегда заметное с первого взгляда искажение пропорций смотрящего. Так уж заведено, что в толще зеркала всяк красавец становился уродом, а урод ─ красавцем. Страх собственного несовершенства заставлял людей искать оправдание в эзотерике, слагать леденящие кожу истории о мистических последствиях размещения зерцала в углах комнаты, вроде открытия возможных порталов в потусторонние миры. Хотя смысл искать Дьявола в другом измерении, когда просто достаточно большинству людей взглянуть на свое отражение, ведь они ничем не лучше будут черта по количеству согрешений. Светловолосая женщина, оглядевшись по сторонам, резко опустилась на корточки, подняла с пола уроненный японцем лоскут, после чего боязливо набросила его снова на отображающее портрет ее умершего пасынка стекло. Дамочке хотелось скрыть от самой себя лик глядящей ей прямо в душу совести. ─ Вчера он моргал, ─ доверительно прошептала она над ухом Мори, ─ представляете, фотография шевелилась, когда я смотрела на нее после аварии, ─ говорящая рефлекторно прижала к губам палец, словно порезавшись, ─ скажите, я чудовище, если счастлива, что Кристофер никогда не сможет получить наследство моего мужа? ─ дрожь в ее голосе походила на бьющий по окнам дождь. ─ Если вам нужна индульгенция, то лучше обратиться к священнику. ─ Я сволочь, раз поскупилась выделить свои деньги даже на его похороны? ─ ладонью она ударила по лакированной крышке фортепьяно. ─ Если вы нуждаетесь в осуждении, то лучше обратиться к общественности. ─ Я гадина, если на прошлой встрече Криса с Рупертом за «семейным столом» пожелала ему несчастья? ─ слезы прожигали своей солью ее нежную кожицу под нижними веками. ─ Камни и палки могут покалечить, а словом можно и вовсе убить. ─ Слишком литературно, да только автор ─ не вы. ─ Не я. Паланик. ─ Что мне делать, если его биологическая мать заявит притязания относительно ранее полагавшейся ее сынку части дома? ─ Судитесь, я не юрист, чтобы дать вам более ценные рекомендации. ─ Вам меня совсем не жаль? ─ Вас ─ нет. ─ За дверью слышались голоса пришедших попрощаться с покойником гостей. На данный момент они обсуждали орнамент линолеума на первом этаже здания. На влажном асфальте луч фонаря подсвечивал кленовые, прилипающие к металлической пике зонта-трости листья. Обесцвеченные волосы видимого только Ринтаро человека сливались с молоком белизны простыней на выставленной прямо на улице кровати. Алые глаза призрачного, пришедшего на смену даме в криналиновом платье альбиноса слезились. Светлые брови перекрывали татуировки с надписями на латыни, а по белым волоскам на его свисающих с постели ног проползали блестящими пятнами тараканы. В разрисованных хной ладонях дергалась белоснежная крыса, процарапывала маленькими лапками кожу медиума, пачкала красноватыми разводами из носа его пальцы. Тихо звенели серебряные колокольчики на шее юноши. Видение растаяло в воздухе, как только лидер «Портовой мафии» дернул ручку небольшого ресторанчика, где по вечерам играли на скрипке. Его пальто вместе с темной шляпой услужливо повесил на деревянную вешалку сквайр. Мори заказал чашку черного кофе с тремя кубиками сахара, греческий салат, суп-пюре из лосося, мясо по-французски и вишневый штрудель с шариком пломбира на десерт. Из хлебных изделий мужчина выбрал пышные булочки с кунжутом. Вишневая скатерть стола топорщилась от скольжения руки по ней пододвинувшего к себе одноразовую влажную салфетку в упаковке японца. Лампочка в обтянутом ажурной тканью светильнике мигала, медленно угасая насовсем. Алым бархатом с золотой каемкой прикрывались огромные окна, на подоконниках которых стояли черные свечи в бронзовых подсвечниках. В вазе, сделанной из хрустального черепа, уже несколько дней как не меняли пахнущую гниющими стеблями роз воду. На деревянной табличке посередине зала было написано, что раньше на месте этого готического заведения располагался популярный салон какой-то известной аристократки прошлого века. Быть может, в один из таких тихих дождливых вечеров именно за этот столик когда-то очень давно проводил швейцар прибывшего из Оксфорда молодого Альфреда Дугласа в кампании воистину красиво курящего Уайльда, премьера «Саломеи» которого на долгие годы связала в кольцо опасной страстью обоих мужчин. Про его пиджак завтра утром скажут, что он чернее черного, когда Огай во время прощальной речи священника с Кристофером перешагнет через порог католической церкви, заставит на минуту-другую прерваться Натаниеля Готорна от заранее им отрепетированного с вечера выступления. Под проходящим через витражные окна светом его лицо покажется таким же белым, каким обычно бывает по цвету мел. Запах брошенных на крышку гроба желтых роз Ринтаро назовут «едва ли ощутимым, не резким», после чего произнесенное низким голосом «rest in piece» поднимет всех присутствующих людей с деревянной скамьи, чтобы стоя дослушать вернувшегося к своим словам и поправившего указательным пальцем сползшие на кончик носа очки Готорна. Освальда не пропустит мистер Оливор в храм, совсем как не позволил англичанин приблизиться к своему дому от всего сердца любившего его сына юноше. Ос прождал весь день под дождем на лестнице перед парадной дома, однако мальчишке так и не открыли дверь. Один поцелуй на глазах публики стоил ему всеобщего изгнания. Задумавшись, Ринтаро не сразу заметил с видом вынужденно отгрызшего себе ногу зверя, дабы выбраться из капкана, подсевшего к нему за столик Дазая. Ненавистью пульсировала его вена на виске после вчерашней фразы Огая о том, что убийцу стоит, прежде всего, поискать ему в самом себе. За череду совершенных Осаму ошибок и оплошностей перед его наставником отныне теперь придется расплачиваться чужими жизнями.