«В бабочке есть две стороны: та, что кажется красивой и та, в которой нет ничего, кроме уродства» (с).
Осень 2018 года
В сентябре промозглом, дождливом, пахнущим сырыми листьями и мокрой шерстью пальто Дазай предпочитал проводить все свободное время в одиночестве, блуждая отшельником по окрестностям старого университета. Шарф грубой вязки колол его открытую шею, голые, неприкрытые форменными шортами колени покрылись красной коркой от холода, после чего начали сильно шелушиться. Он не прятал сигареты от прошедшего мимо Мертонского колледжа декана, наоборот, поджав под себя озябшие ноги на гранитных ступенях главной лестницы, кареглазый юноша демонстративно чиркнул спичкой по боковой стороне коробка, на мгновение яркой вспышкой осветив бледное лицо. Бездельно лежащий на коленях зонт-трость задевал своей пикой чуть подмерзшую лужу, поежившись, Осаму сильнее укутался в колючий шарф, застегнув до последних пуговиц темное пальто. Возле потрепанных корешков библиотечных учебников стоял немного смятый стаканчик с недопитым, остывающим кофе, купленным в дешевом автомате близ буфета факультета. Ему не нравился вкус: слишком химозный, но все же молодой наследник все равно продолжал покупать именно этот эспрессо, хотя в столовой для студентов всегда варили только зерновой. Пару глотков, и больное, застуженное, должно быть, еще в первую неделю после приезда в Оксфорд горло на время согрелось, позволив мальчишке с меньшей болью глотать собственную слюну. Пролистав пожухлые страницы написанного еще, должно быть, в прошлом веке учебного пособия, кареглазый мафиози подтянул чуть сползшие с тощих ног гольфы, но, сильно дернув, он случайно оставил видную затяжку на одном из них. Здесь вечерело рано, заметил поднявшийся с ледяной ступени Дазай, уже к половине восьмого зажигали слабые, периодически мигающие и сохранившие в себе пережиток прошлой эпохи фонари вдоль дорожек ежедневно обходимого сторожем с собакой парка. Обычно буйное в сумерки общежитие колледжа сегодня непривычно пустовало ─ даже на официальную часть церемонии посвящения в студенты будущий дон изначально не собирался приходить, поэтому, прогуливаясь под старым вязом со стопкой учебников под мышкой, он наслаждался нехарактерной для этого места тишиной: тягучей, долгой, плавно разливающейся по всему крылу университета. Из биографии Дж. Толкина, к слову, тоже выпускника Мертона, Осаму помнил, что писатель так же, как и он, предпочитал подолгу проводить время под открытым небом, то ли смотря на звезды, то ли вспоминая что-то свое. С часовни сегодня тоже не доносились обрывки голосов хора, однако в противоположной стороне, ближе к теннисным кортам, где начиналась свободная от построек территория, темноволосый иностранец отчетливо слышал ритмичную музыку. Посвят всегда, на взгляд Дазая, какой бы начищенной до блеска не казалась репутация университета, начинался шумной вечеринкой и бесконтрольным поглощением алкоголя, а заканчивался тяжелым, отрывками вспоминаемым о прошлой ночи утром в постели малознакомых тебе людей. Ничего интересного, ничего необычного, ничего такого, что бы еще в старшей школе не пробовал кареглазый юноша, полнейший промискуитет которого даже в стенах школьного туалета заставлял ни раз директора оставлять вроде как даже вполне успевающего по предметам старосту на крайне тошнотворные для него лекции со школьным психологом после занятий. Правда, темноволосому мафиози все равно удавалось каким-то образом безнаказанно с них сбегать, периодически перекладывая вину за прогул на Накахару. Осаму опустился на холодную, мокрую после дождя и резко пахнущую гнилью траву, испачкав шерстяные гольфы, обнял худые ноги, обессиленно уткнувшись лбом в острые колени. Кареглазый мафиози еще никогда себя не чувствовал так подавленно, словно был оставленным хозяином во время прогулки псом, что еще видел силуэт уходящего вдаль человека, но нутром понимал, что уже слишком поздно для них обоих бежать за ним в след. ─ Ну и ночь сегодня, мои волосы чуть не подпалили над костром, а я ведь так и закончил рассказывать о своей новой главе в диссертации, ─ голос, раздавшийся за колючими кустами с соседней аллеи, заставил Дазая нехотя поднять голову, ─ нет, ну ты вспомни, в прошлом году все равно была тема не такой масштабной, и мне не так сильно зола испачкала сапоги, руки и даже лицо, По, ─ еще на первой фразе про неоцененную «по достоинству» диссертацию Осаму начал догадываться, что в полумраке слабо освещенного парка одним из двоих приближающихся к нему силуэтов принадлежал докучному преподавателю логики, ─ нет, ты погляди на него: еще и смеется, ─ вдалеке послышался мягкий смех обхватившего за талию пошатывающегося коллегу преподавателя с соседней кафедры, ─ меня, между прочим, с твоей настойки «от давления» ведет похлещи, чем с бокала шампанского на конференции два года назад, ─ пьяно икнув, мистер Эдогава еще больше навалился на замедлившего шаг Эдгара. ─ Рампо, я же предложил несколько глотков, а не стаканов, ─ извиняющимся тоном отозвался темноволосый американец, что в следующие мгновение резко остановился, повернувшись в сторону треснувшей ветки по неосторожности тихо обматерившего себя за подобную оплошность Осаму, ─ а в Оксфорде не может же быть призраков, верно? ─ длинную, практически полностью закрывающую глаза челку всколыхнулся осенний ветер. ─ Это же не из-за твоего эксперимента с той игрой, когда ты пытался логически доказать отсутствие паранормальной активности и ее связи с понижением температуры в прошлый четверг, а я нарушил одно из правил и не зажег свечу в указанный промежуток времени? ─ в голосе По промелькнула дрожь, и кареглазый юноша уже едва ли сдерживал себя, чтобы специально не хрустнуть веткой еще раз, или заговорить шепотом, чтобы еще больше пощекотать нервы сжавшего ладонью рукав пальто Рампо. ─ Я надеюсь, это хотя бы по твою душу пришли, слышишь? ─ мужчина несильно потряс за плечо засыпающего преподавателя логики, ─ эй, Рампо, там теперь шаги, и... ─ И полночный студент заинтересован в вашей волшебной настойке от «давления» в обмен на хранение молчания о вашем недостойном поведении на рабочем месте, мистер По, ─ отряхиваясь от влажных, прилепившихся к верхней одежде листьев, кареглазый японец вынырнул из прорехи между сухих ветвей двух разросшихся кустарников, демонстративно, если, не надсмехаясь, сделал поклон под лучом старого фонаря, здороваясь, ─ у меня, знаете, такое давление весь вечер, что просто физически необходимо испить целительный напиток глубокоуважаемых преподавателей Оксфорда, ─ нарочито подавляя в себе колкий смех, продолжил разыгрывать спектакль театрально накрывший себе лоб правой рукой Осаму. ─ А ты почему не на посвящении, мальчик? ─ зевая, отозвался убравший руку с плеча зеленоглазый преподаватель логики, на голове которого Дазай только сейчас заметил нечто отдаленно напоминающее лавровый венок, правда, с погнувшимися, плохо прокрашенными в золотистый цвет листьями, ─ сегодня греческая тема, по сценарию ты должен быть одетым в плащ Тесеем, которому почетно президент студсовета надел бы лавровую ветвь… ─ Во мне от Тесея только пол, а участвовать в, должно быть, организованном с вашей подачи карнавале нет желания, так что давайте вы мне просто дадите те две бутылки, что прячет в бумажном пакете, мистер По, и будем считать, что вы оба трезвы, а я ─ герой античности с клочками желтого картона вокруг проволоки, ─ по сравнению с сумерками сейчас значительно похолодало, хотелось как можно ниже отдернуть подол недлинного пальто, чтобы скрыть замерзшие до пунцовой корки колени. ─ Это ветвь лавра, а не кусок картона, ─ вяло запротестовал опустившийся на влажную скамью парка преподаватель Эдогава, ─ По, скажи ему, ─ Дазай не мог знать, сколько именно выпил зеленоглазый логист, но, судя по тому, что мужчина едва ли держался на ногах и, опустившись на промокшее дерево старой скамейки, тотчас обессиленно откинулся назад, темноволосый мафиози сделал для себя молча вывод, что либо целительная настойка оказалась слишком ядреной, либо там хватало и другого алкоголя, помимо нее, либо Рампо действительно было достаточно одного бокала шампанского, чтобы опьянеть. ─ Тебе же есть восемнадцать? ─ неуверенно спросил осторожно накрывший собственным шарфом грудь прикорнувшего ближе к краю скамьи зеленоглазого коллегу Эдгар. ─ Не пойми меня неправильно, но лучше ты выпьешь со мной, чем где-то еще, я, пусть и не твой непосредственно преподаватель, но все равно несу ответственность. ─ Признаться, Осаму несколько удивила покорность не предпринявшего даже показательных попыток ему возразить американца, который расположился в противоположном от засыпающего Эдогавы углу, поставил возле своей ноги не один, а целых два бумажных пакета. ─ И сними с него очки, а то соскользнут с носа, стекла опять вылетят, ─ говорящий поправил темные, вьющиеся волосы, обнажив проколотое в четырех местах ухо, но без привычного каффа. Молодой исполнитель не думал, что вообще когда-либо будет пить из одного горла с преподавателем, сидя под полуголыми ветвями старого вяза и смотря вдаль на стоящий темным особняком Мертонский колледж. Настойка оказалась действительно крепкой, но ее терпко-вишневый вкус оставлял после каждого глотка приятный, мягкий шлейф на языке. Поначалу они не разговаривали: в пропахшем насквозь дымом По осталась определенная неловкость от нехарактерной для него ситуации, поэтому он не хотел еще больше ее усугублять, ведь и так выглядел крайне непрофессионально в глазах протянувшего ему осушенную до половины бутылку студента. Сентябрьская ночь по ощущениям больше напоминала октябрьскую, позднюю, начинающую ноябрь. Из-за поднявшегося ветра походящие на человеческие кисти рук ветки раскачивались в воздухе, громко шуршали редеющей листвой. На черной воде небольшого фонтана слабо покачивались упавшие листья, совсем далеко периодически доносился обрывистый лай собаки сторожа, а на обложенном гудроновыми облаками небе не было заметно ни единой звезды, что уж говорить о созвездии. Честно говоря, ощущать себя персонажем «Тайной истории» Донны Тартт ─ сомнительное удовольствие, на взгляд вновь отхлебнувшего горчащей настойки Осаму. Он закурил сигарету, облокотившись на влажную после дождя деревянную спинку скамьи, после чего молча протянул затертую пачку в сторону держащего уже пустую бутылку преподавателя, не удивившись, что тот, кивнув, взял один стержень, позволив Дазаю самому поджечь его. Интересно, как быстро стерлась грань между двумя разными по положению в университете людьми. ─ Как вам не надоедает носиться с тем, кто все равно не ответит взаимностью? ─ кареглазый исполнитель нарушил тишину, бросив беглый взгляд в сторону преподавателя логики. ─ Вы похожи на Сизифа со стороны, который столько времени катит камень в гору, но на самый вершине он все равно срывается в пропасть, и приходится из раза в раз начинать сначала. ─ Закончив, юноша закинул ногу на ногу, с трудом натянул на колено подол совсем недлинного пальто. ─ Странно, почему ты не участвуешь в тематическом мероприятии посвящения, если даже помнишь хоть известный, но древнегреческий миф, а на знание мифологии, между прочим, студсовет приготовил конкурс, ─ Эдгар попытался уйти от ответа, но, встретившись с холодными, пристально смотрящими на него глазами студента, американец все же решил ответить, раз они и без того пили на территории Оксфорда вместе, то выдать одно из откровений казалось не таким уж большим панибратством, ─ знаешь, на прошлой неделе он выключил свет в моей комнате, сказав, что планирует опробовать на законы логики очередной мистический ритуал, вычитанный в Интернете, ─ понимая, насколько будут нелепы звучать слова доцента кафедры одного из самых престижных вузов мира, мистер По не только отвел взгляд, но и опустил голову вниз, ─ у меня погасла свеча и от волнения рассыпались спички, так что пришлось чертить круг из соли, совсем как в одноименном хоррор-фильме, ─ ветер колыхал темную, вновь закрывшую глаза челку, ─ я сидел в этом круге, чувствуя себя полным идиотом, до полчетвертого утра, у меня затекла шея, онемели руки, а самое главное: ехать на пары нужно было к девяти, ─ длинные пальцы провели по темному стеклу бутылки, ─ в какой-то момент мне захотелось уже все послать и просто уйти к себе в комнату, но именно тогда Рампо сжал мою ладонь, чтобы проверить не стало ли холоднее в гостиной, ─ на последней фразе голос мужчины дрогнул, ─ и этим одним поверхностным, ничего не значащим прикосновением я, наверное, должен быть обязан мистической сущности, как бы это сумбурно не звучало, раз благодаря игре с ней я смог впервые переплести с Рампо пальцы. ─ Мы в детдоме как-то играли в подобное, но один рыжий плакса, который самовольно увязался, решив блеснуть перед нами своей дутой храбростью, настолько испугался разыгранного над ним шепота, что обмочил себе штаны на глазах у всей компании, ─ Дазай помнил, чего стоило униженному Чуе пережить ту ночь, прячась от издевающихся над ним ребят в старой кладовке и, должно быть, молясь, чтобы его обидчики проиграли: рассыпали соль, или не успели зажечь вовремя свечи. Американца немного смутили слова кареглазого студента о том, что он занимался подобным в детстве, ведь со стороны двое взрослых мужчин, стучащих поочередно в дверь, держа листок с пятнами крови возле собственных имен, выглядят, как минимум, глупо. ─ Но вам повезло, ─ продолжил поднявшийся со скамьи молодой исполнитель, ─ ваш круг состоит из соли, и вы действительно его можете в любой момент разорвать, когда мой ─ из железных звеньев цепи, с каждым днем все сильнее давящей на шею, ─ отряхнувшись, он снял с головы, видимо, незаметно для него наброшенный Рампо венец, сжал в руках картонные, потрепанные за вечер и кое-где покрытые золой листья. ─ Я не герой, мне не победить своего Минотавра, так что нет смысла даже для гребанного карнавала надевать лавровую ветвь, ─ холодные пальцы разжались, выпустив на землю смятый венок. ─ Тесей не был великим героем, когда сражался с Минотавром, и лавровая ветвь ему не заменила меч, ─ ровный, спокойный голос По звучал уверенно, словно мужчина не имел ни единого сомнения в своих словах, ─ с чем бы ты не боролся в своей жизни, но не забывай о том, что любая, даже самая маленькая победа стоит огромного количества проигранных сражений, за исход которых ты должен научиться себя прощать. Несколько капель накрапывающего, пахнущего ржавчиной осени дождя упали на придавленные каблуком ботинка темноволосого мафиози листья, торчащие сквозь второй оборот дугообразной проволоки.Зима три года спустя
Ему казалось, что он подглядывает за чем-то сокровенным, тем, что другому человеку не хотелось обнажать перед кем-либо, помимо самого себя. Прислонившись спиной к распахнутой двери старинной, расположенной недалеко от университетских корпусов церкви, Дазай не решался войти внутрь, стуком каблуков туфель прервать одинокую, еле слышную молитву опустившегося на колени Скотта. После службы, не встречаясь со священником, несмотря на усилившийся к вечеру снегопад, он, как и всегда, пришел почтить память Мори в третью годовщину его смерти, поставить за него свечу, сжать серебряный крест в руке под тихое «amen» и оставить на запорошенных снегом ступенях букет белокрыльников. Душа Огая в аду, а похороненное согласно католическим обрядам погребения тело медленно гниет в тяжелом гробу под землей. Мраморное надгробие на ощупь напоминало Осаму его руку: холодную, безжизненную, отстраненную, когда слова, выбранные для эпитафии, ─ звучание голоса наставника. Кареглазый юноша никогда не думал, что у них с Фицджеральдом может найтись что-то общее, однако сейчас Фрэнсис оставался единственным для Осаму человеком, с кем он мог по-настоящему, одинаково больно разделить скорбь, а после утереть друг другу слезы, ведь они вдвоем любили одного и того же человека. Удивительно, но ранее презиравшему взгляды, вкусы, увлечения и принципы светловолосого американца Дазаю стала со временем понятна та ценность Скотта, как друга, которой Огай дорожил, проводя вместе с ним вечера возле камина, отправляясь на охоту или же позволяя бизнесмену оставаться в одной постели на ночь. Согласно предсмертной воле бывшего дона, молодому исполнителю пришлось позволить взять над собой шествие до достижения двадцати одного летнего возраста Фрэнсису, отчего все эти три года его жизнь накрепко переплелась с некогда ненавистным всем сердцем человеком, его конкурентом за внимание Мори, что впоследствии стал почти семьей ─ тем, кому была понятна его боль, и памятны все оставленные красноглазым наставником шрамы. Уже три года, как дон, уже три года, как перед ним все до единого в мафии склоняют головы, стоит только попасться кому-либо на глаза. Под началом Осаму доставлявшее Огаю огромное количество проблем, держащееся на грани с банкротством казино вновь начало набирать былые обороты, контроль над которым он разделил между Эйсом и Рембо, что всего за несколько лет без сдерживающего фактора в лице Озаки Кое смогли превратить обычный игорный дом в чуть ли не сердце преступного мира, фантастические доходы от которого помогли молодому главе не только вывести организацию на достойный уровень, но и положить конец делу, слухи о причастности бывшего дона к которому все же оказались правдой, ─ продаже органов. К слову, изнанка мафии все-таки оказалась гораздо чернее, чем предполагал Дазай, хоть увиденные им контейнеры с внутренностями для незаконной трансплантации не вызвали ни единой эмоции, и прекратить подобное он решил скорее из-за поддержания «лица» «Портовой мафии» в глазах других кланов. ─ Дазай-доно, я проверила территорию, все чисто, ─ голос опустившейся в мокрый снег на одно колено Хигути заставил кареглазого дона повернуть в ее сторону голову, ─ будут еще приказания? ─ после гибели во время одного из покушений на Осаму, молодого главу, не стало одного из переданных ему Мори безъязычных охранников, принявшего вместо него пулю в висок, ─ Артура, поэтому юноше пришлось найти замену самураю, хотя владеющий в совершенстве катаной Клаус один мог вполне стоить ему целого войска, но правила обязывали держать не меньше двух приближенных телохранителей. Клаус, еще один доставшийся от Мори сувенир, также по причине воспоминаний представлял огромную ценность для Дазая из-за чего он не скупился периодически это показывать самураю не только в денежном эквиваленте: подобно Огаю, темноволосый юноша отдавал и свое тело безъязычному охраннику, по-особенному благодаря за верную службу и жалко теша себя мыслью, что его трахает член, когда-то также входивший в бывшего лидера «Портовой мафии». Более того, при жизни Артура Осаму заходил гораздо дальше, позволяя телохранителям его брать одновременно в два члена, сдирая себе стенки прямой кишки до крови и закрывая красное лицо рукой от пьяных, едва ли что-то могущих изменить слез, даже намек на которые он не смел показывать Накахаре. Вообще молодой дон в принципе никак не комментировал изменившиеся отношения с Чуей, потому что, вдребезги разрушив старое, новое никто из них не захотел строить. Театральность, холод, излишняя вычурность и шаблонность превратила их встречи в кадры кино, а не реальной жизни: подавая пальто бывшему напарнику, или оплачивая за него ужин в ресторане уровня трех звезд Мишлен, Дазай все больше отдалял рыжего от себя, прилагая максимум всевозможных усилий, чтобы он не застегнул золотой ошейник на его шее даже по просьбе самого Накахары. Иногда им действительно становилось душно друг от друга, но ввиду редких проводимых вместе подолгу вечеров и ночей, многие углы старых ссор затупились, а для новых банально ни у одного из юношей не находилось времени. В мафии, если Чуе доводилось пересекаться с подчиненными Осаму, или же ждать его в здании офиса, портовые перед ним расступались так же, как и непосредственно перед самим Дазаем, относясь уважительно к его статусу официального любовника дона, хотя, должно быть, бывший исполнитель не горел восторгом от того, что его авторитет держится исключительно на транслируемом на публику отношении Осаму к нему. Огонь потух, а зола остыла, поэтому темноволосому лидеру «Портовой мафии» стало гораздо проще ухаживать за синеглазым партнером и разделять с ним постель, ведь он больше не чувствовал ничего ─ его сердце, словно тоже перестало биться вместе с сердцем Огая. ─ Можешь идти, ─ хрипло ответил Ичие темноволосый глава «Портовой мафии», на что девушка опустила голову в знак согласия, после чего, достав рацию, направилась в сторону трассы, где был припаркован автомобиль Фицджеральда. Дазай остался со стоящим напротив церкви Клаусом, подол темного кимоно которого мок из-за запорошившего его снега. Возле открытой двери все равно чувствовался запах мирры, оплывших свечей и ладана, сквозь витражные окна проходили слабые лучи лунного света. Дазай физически не мог зайти внутрь, подобно вампиру, боящемуся ожогов от прикосновения к серебряному кресту, юноша не решался подойти к одинокой фигуре все еще стоящего на коленях Скотта. Возле церкви он видел больше десятка неупокоенных душ, обрывистые очертания смазанных силуэтов. Но молодой дон словно охранял таинство Скотта, не позволял чему-либо нарушить покой февральской, снежной ночи. Говоря с Дазаем о прошлом Мори, его старшему брату некоторые фрагменты рассказа давались с особенным трудом, отчего мужчина часто делал паузы, предлагая отвлечься на кофе, или же обоим помолчать несколько минут. С его слов, их отец был чудовищем, для которого не существовало даже призрачного понятия слова сострадания, а мать, сломавшаяся под его гнетом, стала сходить с ума, постоянно изводя себя разговорами о воскресших мертвых и забирающих ее силы вместе с менструальной кровью демонов прерий. Он запирал свою жену в чердачной комнате, задрав худые руки, привязывал запястья к деревянному изголовью кровати, после чего, кромсая сорочку, начинал хлестать ее ремнем, наносить удар за ударом по животу, груди, бедрам до тех пор, пока она не замолкала, либо теряя сознание от боли, либо срывая горло от немного крика, ведь рот несчастной женщине он накрепко заматывал той же веревкой. Мужчина «лечил» ее от демонов, попутно с чем обвинял в засухе, неурожае, недостаточности богатых пациентов в городе и прочих проблемах, громко заявляя, что это кара небесная за то, что его супруга тайно сношается с дьяволом. А как-то раз глава семейства заставил ее в одном нижнем белье босиком ранней весной, когда еще на полях держался тонкий слой пушистого снега, идти за водой к соседней колонке, так как в тот день им отключили свет и воду за неуплату долгов. От обморожения она тогда потеряла два пальца на левой ноге и половину указательного на правой руке. Но Мори все равно любил свою мать: зарываясь рукой в черные, как смоль, волосы женщины, он в детстве прижимался к высохшей, израненной, сплошь покрытой синяками груди, пока она, сидя на полу, нежно гладила его голову, говорила слабым голосом слова утешения и самое главное ─ просила держаться, как бы с ним жесток не был отец. Она пыталась улыбаться обоим сыновьям, но ее приподнятые в болезненной улыбке потрескавшиеся губы казались старшему ребенку гримасой, наводящей ужас, отчего он всегда выбирал сторону отца в отличие от Ринтаро. Братья оба росли в нескончаемой тирании, насилии, но разница заключалась в том, что один оставался лишь свидетелем, а второй все эти годы, живя под одной крышей с монстром, изо дня в день подвергался его когтям, принимая побои даже за самую крохотную оплошность вроде неправильно завязанной ленты галстука на шее, или недостаточно ровно выглаженных брюк. За свое детство Рину набили оскомину слова главы семьи, что он ─ результат грязного блуда его шлюхи-матери с дьяволом, что, став взрослым и возмужав, он вонзил нож в своего отца, сказав ему услышанную братом из соседней комнаты фразу: «я был бы счастлив быть сыном Люцифера, чем такой малодушной, жалкой свиньи, как ты». ─ Не зайдешь? ─ ладонь Фицджеральда сжала плечо кареглазого дона сквозь плотную ткань пальто, когда спокойный, больше не вызывающий ни тени раздражения из-за американского акцента голос вывел юношу из кокона былых воспоминаний. ─ Ты простоял четверть часа на холоде, у тебя одежда на ощупь как лед, ─ бледной рукой Фрэнсис провел по меховому воротнику, от его длинных, стянутых золотыми кольцами пальцев пахло дымом. ─ Ничего, ─ безэмоционально ответил повернувшийся в сторону американца Дазай, ─ давайте возвращаться, пока не стал сильнее снег, ─ ладонью в черной перчатке он накрыл голую ладонь Скотта, несильно похлопал по ней, как бы подбадривая то ли блондина, то ли самого себя. Первый год без Огая дался Осаму тяжелее всего: в один из дней, как новый лидер «Портовой мафии» сейчас сам помнил, он пил коньяк из горла бутылки, сидя в кресле своего начальника и смотря на тот самый нож, рукоятью которого стенки его кишок разодрал когда-то Мори. Раздевшись, Дазай прижимался к все еще помнящему запах своего хозяина пиджаку бывшего дона, терся об его ткань, параллельно с чем облизывал лезвие ножа, кровенил язык, надрезал кожу губ. На заржавленном острие все еще оставались блеклые набрызги крови, из-за которых, собственно, и рукоять выглядела темнее своего первоначального оттенка. Боль сделала юношу слабым, ничтожным, сломанным: бывший исполнитель не знал, что им двигало, когда он, все также будучи нагим, поднялся в спальню Фицджеральда, поднеся нож к своему горлу, молодой дон заявил, что перережет его, если буквально оцепеневший от подобного американец не сделает то, в чем он буквально жизненно нуждался в тот вечер. Фрэнсис боялся за его жизнь, видя, в каком состоянии находился сейчас воспитанник Огая, ведь не ценящему свою жизнь и очевидно дошедшему до последней грани мафиози и правда ничего не стоит полоснуть лезвием по шее, отчего светловолосый мужчина не видел иного варианта, как согласиться с требованием мальчишки, раз еще при жизни Мори он пообещал в случае его внезапной смерти взять на себя ответственность за Осаму, хотя бы до того времени, пока ему не исполнится двадцать один год. Скотт надел на себя костюм красноглазого дона после чего ему пришлось сделать то, о чем мужчине больше всего на свете хотелось забыть ─ настолько слова вложившего в его руку ремень, веревку и нож Дазая показались ему аморальными, кошмарными, недопустимыми. Позже, ощущая вес тощего тела темноволосого юноши, свернувшегося в клубок, как раненная, избитая собака, у себя на груди, голубоглазый американец закрыл ладонью свое лицо, не в силах даже представить, насколько сильно были наполнены садизмом и страданиями отношения между Мори и его воспитанником, от одной мысли о которых по всему телу светловолосого бизнесмена проходили скопища мурашек. Наутро, склонившись над Осаму в еще неубранной после ночи постели, Фрэнсис сказал ему фразу, не дававшую ему покоя всю бессонную ночь: «я не он, не проси и не заставляй меня больше никогда причинять тебе боль: стягивать твое горло ремнем, хлестать веревкой по болезненно худому телу, завязывать руки, или как-то иначе наносить твоему телу вред». Смотря на глубокие, уродующие все тело молодого дона шрамы на спине, оставленные Огаем, Фицджеральд просто физически не мог держаться отстраненно, отчего он впервые за время знакомства с Дазаем обнял его, крепко прижал к себе тощее тело, практически по-отцовски начав гладить каштановые волосы, не решаясь даже кончиками пальцев коснуться поврежденной кожи ниже лопаток. «Он же всего лишь мальчишка… Да, взрослый, совершеннолетний, но мальчишка. Зачем ты это сделал с ним? Зачем позволил ему узнать тебя такого? Зачем пытался заставить чуть ли ни одной кровью привязанного к тебе человека ненавидеть тебя?» Скотт мог быть каким угодно в глазах общества, но, когда дело касалось его семьи, или тех, кого он приравнивал к ней, то мужчина не скупился на сочувствие, всецело отдавал себя людям, нуждающимся в нем.Весна пятнадцать лет спустя
Сегодня значительно потеплело по сравнению с прошлой неделей, а в воздухе пахло вишней, присев на край скамьи возле открытого окна лекционного зала, Накахара всматривался в раскачивающиеся на ветру ветви молодых вишневых деревьев, сплошь усеянные нежно-розовыми лепестками. Приглашенным в Оксфорд спикером в этом году стал снова Тацухико Шибусава ─ известный психолог, психотерапевт, издавший серию книг о своем личном положительном опыте работы с клиентами с помощью новых, экспериментально подтвердивших свою пригодность способов поведенческой терапии. Слушая о его исследованиях, Чуя мог лишь молча удивляться тому, насколько порой непредсказуемо складывается жизнь, ведь пятнадцать лет назад юноша даже не думал, что случайный, надоедливый попутчик с длинными, покрытыми черной краской ногтями, впоследствии окажется довольно-таки неглупым специалистом, чья работа имеет какой-никакой вес в глазах научного сообщества. Горловина надетого под черную кожаную куртку шерстяного свитера колола шею, из-за чего ее приходилось оттягивать каждый раз, когда синеглазый мужчина наклонялся вперед, чтобы сделать глоток кофе из бумажного стаканчика, наспех купленного в местном «Старбаксе» по пути. Лучи солнца освещали пыль, лежащую на деревянных столах огромной аудитории, что, несмотря на свой размер, была абсолютно полностью занята слушателями, не уместившаяся часть которых толпилась у дверей. Мышцы на обтянутых узкими джинсами ногах горели ─ начало марта ознаменовало и начало нового сезона в «Формуле 1», из-за чего тренировки перед предстоящими заездами стали гораздо интенсивнее, ведь было крайне важно показать достойные результаты времени на смотре. Кроссовый мотоцикл сменил болид, а обтертую куртку с шипами и короткие перчатки ─ профессиональная, защитная экипировка пилота белого цвета с красными вставками под тон гоночной машины. Разгоняясь на максимум и слыша быстрый стук ударов собственного сердца, Накахара, как никогда, чувствовал себя свободным, подобно вырвавшейся после долгого заточения в клетке птице и впервые за долгое время широко, беспрепятственно расправившей всколыхнувшие воздух крылья высоко в небе. Сегодня он не представлял своей жизни без «Формулы 1», хотя в подростковые годы мог лишь мечтать когда-нибудь увидеть пилота болида вживую, рассматривая яркие вырезки с гонщиками из старых журналов в комнате Ширасэ. Готовясь к очередному матчу в Лондоне, Чуя не спешил соглашаться с предложением Дазая встретиться в Оксфорде, ведь возвращаться в прошлое, ступать по руинам старых, колких воспоминаний всегда казалось болезненным, мучительным, хотя сейчас, слушая речь Шибусавы на чистом английском и прекрасно понимая ее, синеглазый мужчина не испытывал ни тени дискомфорта, напротив, он был отчасти рад вновь увидеть некогда сильно изменивший его жизнь университет. В последний раз они виделись с Осаму чуть больше месяца назад, до начала череды подготовительных перед открытием сезона тренировок, но почему-то на фоне Оксфорда Накахаре казалось, что со дня их последней встречи прошло не пять недель, а пять лет. Проходя мимо инвентарной, он не мог не вспомнить, как губы тогда еще просто темноволосого исполнителя «Портовой мафии» накрыли его собственные, а скользкий язык толкнулся глубже в полуоткрытый рот, прошелся по изнанке щеки, тем самым спровоцировав у только что выблевавшего свой обед рыжего новый приступ тошноты. Очень необычно спустя пятнадцать лет признавать, что первый, мокрый, осклизлый и совершенно спонтанный поцелуй Дазая все-таки был мерзким, когда на сегодняшний день мужчины могли спокойно ласкаться языками в постели и даже слизывать семя друг друга, чтобы после вместе разделить его вкус, растянуть между губами вязкую нить смешанной со спермой слюны. Стоит сказать, что, поднимаясь в лекционный зал, Чуя не упустил возможности заглянуть в ту самую аудиторию Мертонского колледжа, где его брызнувшая после удара Осаму ножом в икру кровь испачкала молочно-белый мрамор одной из античных скульптур. Но, войдя в полностью переоборудованную после очередного ремонта комнату, низкорослый гонщик не увидел ни единого бюста греческого бога: лишь множество стоящих друг на друге заклеенных больших коробок в дальнем углу говорили о наличии когда-то украшавших это место скульптур ─ одна из них не закрывалась до конца, отчего под натянутой полосой скотча мужчине бросилась в глаза легко узнаваемая голова Аполлона. Вот они ─ призраки прошлого, не потусторонние сущности, а обломки воспоминаний, острые края поломанного, заржавленного лезвия, от даже поверхностного соприкосновения с которым начинают кровоточить кончики пальцев. Возле старого окна с прогнившей, до сих пор незамененной рамой лежали еще оставшиеся с прошлого года, случайно занесенные ветром на подоконник листья, что хоть и полностью высохли, начав крошиться, но все равно сохранили в себе тот самый запах первой для Накахары осени, проведенной без Дазая, с привкусом дешевого кофе и не менее дешевых сигарет, периодически сменяемых сладкими энергетиками. Он не говорил, где будет ждать. В этом не было необходимости, ведь, кто, как не Накахара знал, в каком месте смазывалась грань между их прошлым и настоящим, где слабо, но все еще билось так называемое «сердце» воспоминаний ─ где находилась комната факультета. ─ Я знал, что ты поймешь, куда идти, ─ поставив чашку кофе на стопку потрепанных, списанных с библиотеки из-за непригодности к реставрации книг, отозвался кареглазый дон «Портовой мафии», как только скрипнула открывшаяся дверь факультетской комнаты, вслед за чем он привычно ощутил оттянувшие ленту галстука на шее пальцы подошедшего к нему Накахары и острое колено между ног, ─ больше не могло быть вариантов, ─ извечно холодные, не согреваемые ни кофе, ни сигаретами руки обхватили под тканью грубого, колющего ладони свитера теплую спину гонщика. ─ Открой окно, ─ прокуренным, ставшим еще более низким с возрастом голосом произнес в самые губы партнера Чуя, ─ я хочу запомнить, как пахнет весна.«Как пахнет наша весна».