Накахара
Placebo ─ Bosco
По трещине на стене ползла сколопендра. Край шерстяного одеяла колол подбородок, сидеть юноша не мог, но, кое-как прислонившись боком к еле теплой в зимнее время батарее, Накахаре удалось зацепиться рукой за раму приоткрытого окна. Сигарета тряслась в дрожащих пальцах на ветру, приходилось с адской болью постоянно приподниматься на пропахшей антисептиком постели, чтобы затянуться как можно ближе к окну, иначе исправно работающие, в отличие от всего остального в бесплатной больнице, датчики дыма лишат и этого почти полностью истлевшего окурка. Он слышал свое собственное хриплое, перебивающееся на царапающий горло кашель дыхание ─ настолько было тихо в палате. Стоило лишь на секунду закрыть глаза, и перед Чуей яркой вспышкой возникали вытянутые, наполовину склеванные птицами за день черные кишки Ширасэ. Черт, ему никто так и не закрыл глаза, хотя, вряд ли от них что-то осталось за столько часов ─ животные вгрызаются в мягкие ткани. Артюр обещал сжечь тело сегодня ночью, после чего сложить кости экс-старосты в старый чемодан, захоронить их далеко от города, но присланное французом около часа назад сообщение заставило юношу потянуться к сигаретам: Рандо не застал тела Ширасэ, более того, заброшенная гостиница была еще раз сожжена минувшим вечером, на горелых обломках желтоглазый информатор увидел множество разбитых бутылок ─ согласно официальной версии СМИ, поджег устроила группа неформальных подростков. Интересная имитация, особенно обозначающие своеобразный подчерк группировок граффити на бочках близ развалин гостиницы, поискав информацию в интернете, молодой исполнитель с силой ударил кулаком в бетонный участок стены, до крови оцарапав тотчас побледневшие костяшки. Мори подготовил свою правду, на что сотрудничающий с ним, или его деньгами, если быть точнее, убойный отдел предпочел молча согласиться. Наверное, смерть Ширасэ преподнесут как несчастный случай, банальная поножовщина с одним из членов местной, «патрулирующей» неблагоприятные районы пригорода банды отбросов. Со связями Огая, влиянием Фицджеральда, одной из самых свирепых акул американского бизнеса, двумя, словно выкованными из железа, как внутри, так и снаружи самураями можно напрочь забыть не только о местной, едва ли проявляющей интерес к подобному «глухарю», как уличная стычка, полиции, но и в принципе о даже малейшей надежде на возмездие. Если повезет, тело Ширасэ хотя бы его отчим похоронит, может судмедэксперт даже воссоздаст тронутое пулей лицо, дабы родственники и друзья имели возможность хоть как-то попрощаться с усопшим, а не лицезреть намертво забитый гвоздями гроб с небрежно брошенными на него цветами. Чувство вины резало грудь синеглазого гонщика, осознание своей причастности к жестокому убийству какого-никакого, но друга мешало дышать, истязающие «волка» мысли даже перебивали не дающую уснуть боль в паху после операции. Ему сняли плевральный дренаж после вечернего обхода ─ ощущение, будто чья-то рука по-живому вытягивала все внутренности из тела, Чуе пришлось зажать зубами край полинявшей от множественных стирок наволочки, дабы своим криком не расцарапать и без того сухое, содранное в кровь горло. До утра следующего дня исполнитель мог напрочь забыть о возможности как следует напиться, первые шесть часов юноша вовсе довольствовался лишь смоченным, приложенным к его губам прохладной рукой Артюра ватным диском, а после двумя глотками кипяченой остуженной воды каждые десять минут при необходимости. Наверное, Накахаре повезло с двумя ножевыми в брюшной полости провести в палате интенсивной терапии около четырех часов после отхождения наркоза: температура не поднималась, воздух не скапливался в дренажной трубке, да и в целом спортивное тело оказалось выносливым, однако «волку» не принес ни малейшего облегчения его скорый перевод в обычную палату хирургического отделения. Француз покинул больницу только в сумерках, несмотря на грубость и откровенное нежелание его лицезреть, сразу после чего низкорослый мафиози от души послал всех на хуй, осушив половину стеклянного графина за раз. Его вырвало, а сжавшийся в спазмах живот усилил послеоперационную боль, на что, разозлившись, Чуя одной рукой стряхнул поднос с графином и чуть запыленным стаканом на пол. Нераскрытую пачку сигарет и металлическую зажигалку он нашел в кармане пальто Дазая. Занятный подарок. Точнее один из. Вторым, теперь уже малоприятным сюрпризом для рыжего оказалась беседа с констеблем прямо в палате в присутствии лечащего врача и переводчика, содержанием которого выступили его поверхностные повреждения, блять, анального отверстия. Отсутствие следов спермы или лубриканта нисколько не упростило ситуацию, так как при общем осмотре тела на предмет прочих, не заметных на первый взгляд травм хирургом не осталось проигнорировано не самое лучшее состояние задницы гонщика. Выслушивать предположение констебля о проявленном к юноше насилии до нанесения ножевых ранений Накахаре казалось настоящей пыткой, особенно, когда женщина, сотрудник полиции, озвучила заключение врача, в коем говорилось о возможных причинах подобных повреждение: либо грубое, близкое к насильственному сношение в пассивной позиции, либо тоже самое, но с использованием постороннего, не превышающего средние размеры мужского члена предмета. Не удивительно, что они хотели связать два события в одно, отчего надеялись услышать подтверждение этой догадки непосредственно от самого потерпевшего. Низкорослый гонщик видел два варианта психологически тяжелого для него допроса, в одном он мог просто согласиться со словами констебля о насилии со стороны нападавшего, а в другом ─ раскрыть правду, рассказав всем присутствующим в палате на момент беседы, что он по собственной воле трахался всю ночь и еще один, или два раза в душе днем с мужиком, свидетельством чего могут служить следы оставленных кареглазым наследником засосов, ошибочно принятых за синяки после побоев, на внутренней стороне, бедра, ягодицах, ребрах, шее…. Осталась ли в нем смелость после случившегося публично признаться в последнем с прохладным сочувствием смотрящей на его исколотую иглой капельницы руку женщине в черной форме с золотистым жетоном лет сорока, пожилому врачу с обручальным кольцом на безымянном пальце, постоянно поправляющему челку в манере ипохондрика переводчику, достаточно молодому юноше с зелеными, как малахит, глазами? Ах, да, еще и Наоми, светлокудрой медсестре, принесшей синеглазому мафиози судно после перевода в палату общей терапии, что к началу допроса почему-то не вышла из комнаты, несмотря на законодательно установленные правила проведения процессуального действия. Соврать ─ значило смешать с грязью близость с Осаму. Под одеялом, кончиками пальцев в тайне от всех, не задевая трубку дренажа, он провел по темно-бордовой отметине на бедре. В голове наперекор воспоминаниям о ночи в Оксфорде всплыло выражение лица Дазая, так старательно им скрываемое удовольствие, когда Огай коснулся языком его испачканного в крови кадыка. Обожженный мыслями о не менее тяжелой, чем смерть Ширасэ сцене, рыжий дернулся, смяв ослабленными, жесткими от засохших царапин пальцами край желтоватой простыни. Низкорослый гонщик, закрыв левой рукой лицо, грубо бросил поправившему замытую челку в очередной раз переводчику: «выведи отсюда этих клоунов, я даже самостоятельно поссать не могу, а они нашли время доебываться до моей задницы». Проигнорировавший слова Накахары зеленоглазый мужчина снова задал поставленный констеблем вопрос, на что с трудом повернувшийся на постели исполнитель показал средний палец. Позже, якобы вернувшись за оставленным в спешке возле прикроватной тумбочки дипломатом, переводчик холодно, по-японски предупредил исполнителя: «никого не интересует, ебешься ли ты в задницу, поэтому ответь завтра, есть здесь насилие, или нет». «А ты?» ─ дернул черт тогда Чую насмешливо передразнить британца в ответ. ─ «Может, с тем старпером-хирургом после его смены?» ─ рыжий не думал как-то приплетать в разговор зашившего ему брюхо врача, однако разлившаяся по венам злость от нисколько не утихших воспоминаний о Мори, казалось, сняла последние тормоза с языка рыжего. «С кем я сплю не важно, ведь, окажись я в такой же ситуации, как ты, мой партнер, или партнерша не просто бы вызвали неотложку, а остались, как минимум, до окончания операции», ─ зеленоглазый, осведомленный даже в подробностях случившегося мужчина захлопнул портфель. Сколопендра ползла по ключице, пробираясь под байковую ткань больничной рубашки, а в дрожащей руке остался истлевший до основания окурок. Под сложенным свитером на стуле возле изголовья кровати лежал мобильник разбитым экраном вниз. Согласно расписанию аэропорта, ближайший рейс в Токио был назначен где-то в полдень: точное время то ли быстро вылетело из головы «волка», то ли он специально не захотел запоминать. В пачке осталось девятнадцать сигарет. Выходящее на внутренний, освещенный тускло-бледным светом редких фонарей двор больницы окно захлопнулось с громким стуком. Насекомое, изогнувшись дугой, остановилось на покрытых темно-вишневыми синяками ребрах.***
Дазай
Lord Of The Lost ─ Do You Wanna Die Without a Scar
Он проснулся от перемешенного с гулом мужских и женских голосов стука каблуков в соседней комнате. Стемнело. На светло-персиковой подушке остались влажные пятна от мокрых волос, во сне одеяло сползло с костлявых плеч, а удерживаемые горло коричневой бутылки пальцы разжались, разлив на непокрытый прозрачным чехлом, как большая часть мебели в этой спальне, ковер остаток ирландского коньяка. Голова раскалывалась, наклонившись, темноволосый юноша отхлебнул несколько уцелевших на самом донышке глотков из практически полностью пустой бутылки, поежившись, он провел большим пальцем на ноге по сильно бросающемуся в глаза пятну на бежевом ворсе. Он вытер липкую от алкоголя руку о шелковую кисть пыльного балдахина, поднявшись, еще раз прислушался к нарастающему шуму за закрытой изнутри на ключ дверью. Фил, один из охотничьих псов Фицджеральда, тотчас повернул с низким рыком морду в сторону отошедшего от кровати исполнителя, словно тоже прислушивался, но не к голосам в гостиной, а к шагам скрытого задернутыми шторами балдахина Дазая. Что именно собака Скотта делала в поместье Огая, кареглазый исполнитель не хотел выяснять, да и британский бигль не цербер Эйса, так что с обществом небольшой, в целом тихой, выдрессированной шавки Осаму еще мог свыкнуться. Он забрал из Оксфорда почти все вещи и документы на следующий день после разговора с Мори в то смутное утро, оформить академический было бы милостью со стороны начальника, которую, по мнению лидера «Портовой мафии», мальчишка не заслужил. Два из трех чемоданов были не собранными до сих пор, парадная одежда, вроде различных смокингов и дорогих рубашек, включая тот самый, отстиранный и бережно выглаженный костюм от Франко Оливье, хранилась в защитных чехлах среди пиджаков дона в гардеробной комнате на первом этаже, когда в бельевом шкафу творился хаос из повседневных вещей исполнителя, вкупе с чем на нижней, предназначенной для нижнего белья полке скомканной валялась университетская форма с отрезанной эмблемой на пиджаке. Он не оделся после душа, да и сейчас не считал нужным выискивать среди кое-как брошенных, пропахших потом свитеров чистый для того, чтобы выйти в нем к трем оставшимся в особняке слугам, хотя еще несколько дней назад не решался обнажить свою стянутую шрамами спину перед Чуей в полумраке факультетской комнаты. Теперь все стало не важно. Кареглазый мафиози не знал, что слухи среди обслуживающего персонала расходятся настолько быстро, что по приезду в имение Огая ему даже временно замещающий должность дворецкого старший слуга не протянул руку, чтобы взять промокшее под снегом пальто. Не сказать, что смерть Алекса была вынужденной, здесь скорее сыграли личные чувства темноволосого юноши, чем нежелание раскрывать свое местоположение через британца дону. Он знал, что постель начальника, возможно, даже не раз грела тело лакея, более того, Мори относился к блондину с большей снисходительностью, чем к прочей обслуге, хотя Алекс был молодым и малоопытным дворецким. В какой-то момент захотелось отнять принадлежащую Огаю вещь и уничтожить. Наказать своего начальника пусть даже таким примитивным способом, ведь приступиться к Фицджеральду юноша в силу своей ничтожности по сравнению с голубоглазым бизнесменом не мог. Скоро станет еще темнее: зимний вечер долог и очень быстро переходит в ночь. Дазай со скрипом открыл подмерзлую балконную дверь, ступил босой ступней на крупными хлопьями опавший снег, бледную кожу обожгло от холода, ранее лежавшая на колком пледе собака вслед за Осаму выбежала на незастекленную, старую, местами съеденную ржой железную веранду с кованными готическими розами на выгнутых вперед прутьях. «То ли тебя скинуть отсюда, то ли самому сигануть на гранит», ─ подавленно проговорил присевший на корточки перед встрепенувшимся от нескольких упавших ему на нос снежинок биглем, ─ «ты мне не нравишься, но твой хозяин не нравится больше», ─ ладонью правой руки исполнитель провел по рыже-коричневой шерсти так, что издалека это движение даже смогло сойти за легкое поглаживание, кончиками пальцев он проскользил по всему боку никак не отреагировавшей на подобное внимание со стороны человека охотничьей собаки. Они терпели друг друга. Оба вроде бы родословные, если рассматривать родство с Огаем, живущие в богатых домах, приученные убивать (один подстреленных зайцев и уток, другой ─ «дичь» покрупнее), носящие алмазные ошейники и временами принимающие ласку от рук своих господ, но счастливы ровно в той мере, в которой может быть счастлив цирковой тигр с вырванными клыками, изо дня в день прыгающий на одну и ту же трапецию, слушая при этом свист рассекающего воздух перед носом кнута дрессировщика. Выпрямившись, будущий дон положил локти на черный подоконник, тощее тело продувало насквозь, особенно холод чувствовался на влажных, растрепанных волосах. Мори до сих пор не вернулся в особняк, но ожидание его прихода изматывало не так, как мысль о том, что он останется на ночь у Фицджеральда. После ухода из больницы исполнитель созванивался с начальником, на его удивление, дон ответил на звонок, их разговор был короток, всего несколько предложений, среди которых Огай обмолвился, что зайдет за некоторыми личными вещами в поместье ближе к четырем вечера. Он не собирался говорить о Накахаре, даже вскользь упоминать произошедшие события. Куда важнее для кареглазого наследника казалось разобраться в том, что происходит в их отношениях с лидером «Портовой мафии» сейчас, понять, намерен ли он хоть как-то продолжить с ним взаимодействовать после прибытия в Японию, или же разрешение конфликта с Эйсом положит конец их глубоко вросшей во внутренние органы темноволосого юноши связи? Если Огай ─ воткнутый в тело Дазая нож, то лезвие его ржаво, и инфекция стремительно распространяется по крови. За кнутом всегда следует пряник, затем снова кнут. В открытые, украшенные выцветшим гербом ранее жившей в этом доме семьи въехало три черные, напоминающие носки оксфордов машины, одна из которых была украшена статуэткой серебряного ягуара ─ помимо «Форда», дон жаловал и остальную американскую классику автомобилей. «Ягуар» припарковался ближе к запорошенной снегом террасе, остальные ─ к голым в зимнее время, темнеющим вдали фруктовым деревьям. Кажется, ранней осенью один или два раза во время выходных встреч с Огаем мальчишка прогуливался по вечерам в полном одиночестве под пологом желтеющих листьев грушевых деревьев, из чьих плодов, стоит отдать должное повару, получались недурные, в меру терпкие и в меру сладкие, но не такие, как истекающие приторным соком вишневые, пироги. Ах, да, позавчера прошли смотрины поместья. Риелтор подыскал пожилую богатую пару, очевидно, желающую вложить парочку своих капиталов в очередной загородный дворец викторианской эпохи, хоть от Букингемского особняк Мори был явно далек. Вернувшись в комнату, кареглазый наследник присел на край кровати. Кожа покраснела от холода, янтарным блеском сверкнул извлеченный из нижнего шкафчика и в мгновение согревший исполнителя изнутри виски. Дверь открылась после двух поворотов мастер-ключа, весь подол черного пальто Огая был в засохшей крови, при тепло-желтом свете старинной люстры можно было разглядеть каждое пятно на его одежде и сапогах. Лидер «Портовой мафии» не переодевался после ночи и не принимал душ, переступив порог свой собственной, но на данный момент отведенной для Дазая спальни, мужчина бросил на пол темно-вишневые от крови перчатки. Под каблуками сапог, что размазали под собой кишки Ширасэ, скрипнул пол, в запахе крови, пота, вина, пороха и машинного масла завилявший хвостом бигль различил запах приятеля своего хозяина, а Осаму усомнился в том, что от Мори всегда исходил аромат хвойного парфюма, а не смерти. Еще одна ночь со звуком скрежета когтей по стеклу и холодом мокрых, палых листьев на кровати, пришедших из все той же, нескончаемой для юноши осени. Еще один кофе с мертвой двухвосткой, или горечь золотисто-коричневого виски в запыленной бутылке. По светлому с розоватым отливом шелку простыни прошлась рябь, молодой исполнитель провел ногой по ткани, сгорбившись, он положил правую руку на острое, совсем недавно чем-то оцарапанное колено. Руки, воткнувшие до дрожащей рукояти нож. Руки, одним взмахом катаны выпотрошившие на покрытый ржавыми пятнами пол внутренности. Руки, вальяжно сжимающие хрустальную ножку рюмки и с безразличием ─ чужое горло. С тихим стуком мужчина положил на лакированную поверхность черного подзеркальника фамильные кольца, вслед за чем бесшумно сбросил на пожелтевший от разлитого коньяка ковер испачканные то ли в крови Ширасэ, то ли Накахары перчатки. Приподнявшись на раскиданных по незаправленной кровати подушках, Дазай полностью развернулся в сторону лидера «Портовой мафии», он откинул со своей все еще красной после соприкосновения со снегом ступни покрывало, подвинувшись ближе к краю, кареглазый наследник молча развел в стороны ноги, открывая полностью свое нагое тело и предлагая его после всего случившегося в заброшенной гостинице, как последняя блядь. Для Чуи выдать разделенную с Осаму близость было подобно смешению с грязью его чувств и эмоций, когда для темноволосого исполнителя секс с Огаем после всего произошедшего все еще оставался желаем. На впалом животе темнело пятно, юноша не сразу обратил внимание на расплывшийся по телу синяк ─ видимо, остался после удара локтем рыжего в Оксфорде. В отличие от Накахары, Мори почти никогда не снимал одежду, более того, по большей части он всегда касался Дазая, будучи в перчатках, словно брезговал соприкоснуться с его телом голой ладонью. Расстегнув тяжелое пальто и ослабив на потемневшей от полосы копоти шее темно-алый платок, лидер «Портовой мафии» наклонился к лицу воспитанника, одновременно с чем сжал правой рукой внутреннюю сторону бедра, надавил ногтями на бледную кожу. Под толщей верхней одежды, кареглазый наследник провел покрасневшими, все еще покалывающими от холода пальцами по ткани пиджака, обхватил рукой спину начальника, одновременно с чем с силой прижался к пахнущим вином и сигаретами губам. Тогда Осаму и представить не мог, что эта ночь станет последней, которую они проведут с Мори в одной постели.***
31 января, среда, шесть дней спустя
С похорон Огая прошло три дня. Голландские, привезенные садовником утром розы в количестве двадцати четырех завяли в фарфоровой вазе. Аэропорт алел от точно таких же, разбавленных разве что свечами и памятными фотографиями, перечеркнутыми черной лентой, цветов. Застрявшая в глотке скорбь раздирала ее изнутри, когда приблизившееся к последней грани отчаяние с каждым часом все сильнее стягивало петлю, до крови расцарапывая жесткой веревкой шею. Перед Дазаем стоял нетронутый с начала поминок стакан виски, в коем еще несколько часов назад растаял лед, на шершавой поверхности стола, дулом вперед лежал полностью забитый пулями пистолет. Щека горела от во второй раз отвешенной за последний час пощечины Фицджеральда, с бледного лба крупными каплями скатывался по линии носа пот. Расположенный на третьем этаже кабинет Мори граничил с двухъярусной библиотекой американца, спускаться вниз, к одетой во все черное толпе у юноши напрочь отсутствовало желание, как и пускать кого-либо из стучащихся в дверь, разве что за исключением хозяина дома, так или иначе пользующегося запасным ключом. Физически дышать стало тяжело на второй день, легкие ободрались от крика, голос давно охрип, сухие, воспаленные глаза с засохшей солью слез на подрагивающих ресницах безразлично всматривались в пустоту полностью погруженной во мрак январского вечера комнаты. В правой руке Осаму сжимал телефон: в трещинах разбитого экрана засохла темно-красная, то ли его собственная, то ли Фицджеральда кровь, три часа назад аккуратно перевязанная семейным врачом светловолосого бизнесмена щиколотка опухла ─ видимо, из раненной ноги извлекли не все осколки, часть их, превратившись в острый песок, все еще оставалась в теле. Он никогда не верил в судьбу, поэтому не был в состоянии даже самому себе дать вразумительный комментарий произошедшим событиям, и, если по поводу взрыва самолета СМИ назвали официальную причину трагедии в виде редкого, но все же случаемого замыкания проводки, то в случае, почему рассчитанное на Дазая место в салоне первого класса рядом с лидером «Портовой мафии» оказалось пустым ─ не подлежало ни одному логическому объяснению. Панельные, выходящие на взлетную полосу окна зала ожидания выбило, вдобавок к чему хвостовая часть разлетевшегося на куски самолета на большой скорости врезалась в здание аэропорта, унеся тем самым еще около тридцати жизней. Разлетевшиеся в стороны осколки задели лодыжку и икру кареглазого наследника, когда среагировавшему мгновенно и прижавшему мальчишку к полу, закрыв своей спиной Фицджеральду ─ стекло вонзилось в предплечье, и еще один, самый большой обломок чуть ниже правой лопатки. В тот момент Осаму понял, что потерял все. Его жизнь раскололась на две части, представляющие собой до и после. Человек, которого он действительно любил, и чью сторону решил все-таки выбрать, согласившись принять билет, теперь мертв. Тринадцать минут. Такова цена его опоздания. Всего одно смс, упущенное из-за него такси и набранный в спешке скользкими от талого снега пальцами ответ ─ «удали свое сообщение» ─ все это спасло ему жизнь, но обрекло на вечное страдание. Темноволосый исполнитель открыл сообщение только из-за опасения услышать от Артюра, что операция закончилась смертью рыжего, но, увидев отправленное ему лично экс-напарником откровение, не смог просто заблокировать айфон, как постоянно делал раньше. Это было признание. Не в любви, нет. Чуя впервые написал о том, о чем он бы никогда не смог сказать, не сблизься они той ночью в Оксфорде. Наверное, у рыжего соскользнул палец, либо же он уронил смартфон экраном вниз, иначе другого объяснения отправки подобной исповеди у кареглазого наследника нет. Он растоптал всех бабочек в его коллекции в тот же вечер, когда Осаму, не попрощавшись, молча покинул приют. Английский. Не понимая транскрипции, рыжий записывал карандашом японскими иероглифами под каждым абзацем учебного текста, как правильно должны читаться слова, ориентируясь на произношение кареглазого одноклассника, ведь лучше выговор от директора по поводу систематической неуспеваемости, чем опуститься до уровня просьб Дазая помочь с уроками. Накахара считал его уровень совершенно свободного владения языком самым высоким в классе, хотя на деле не упускал ни малейшего повода поднять при всех на смех идеально произносимый кареглазым мафиози звук «th» вместо ошибочно часто используемого большинством учащихся «thee». Он начал заниматься спортом после того, как сломал пацану из параллели нос о край раковины в средней школе, и педсовет отстранил синеглазого мафиози от очных занятий до конца семестра, попутно с чем Чуя в тот год впервые начал принимать таблетки для подавления гнева, согласно рекомендации психиатра. Препараты вызывали сонливость, лишали сил и попросту портили настроение, отчего Осаму предложил их «смыть к черту в унитаз», после чего неохотно, но позвал на тренировку в личный спортклуб Огая, где имели привилегию заниматься лишь его приближенные и главы отделов. Тогда, словно воры, мальчишки пролезли сквозь специально оставленное наследником после обязательных для него к посещению занятий по борьбе окно. Тогда рыжий открыл для себя грушу и бокс благодаря Дазаю, проводимым им ночным, напоминающим целые приключения вылазкам в элитный спортклуб, погоне от охранников и ободранным костяшкам пальцев вместо размежеванного о кафель туалетной комнаты лица одноклассника. Низкорослый гонщик упомянул свое первое убийство. Кровь на шерсти плюшевой игрушки, и разлетевшиеся на темный бетон стены мозги мальчика. Еще в ту ночь по глазам напарника будущий дон понял, что в нем что-то разбилось, а вот о том, что курок рыжий спустил не из-за страха огрести от начальства, кареглазый юноша узнал только спустя восемь лет с его первого задания, кусая зубами фильтр сигареты у автозаправки и листая мокрыми от снега пальцами длинное сообщение вниз. Чуя выстрелил, потому что этого хотел Осаму. После этой строчки темноволосый наследник не стал вчитываться в остальной текст, лишь вскользь пробежался по остальным, взъерошенным бывшим напарником воспоминаниям их совместного прошлого. «Волк» не придерживался хронологии в событиях, опускал детали, да и в принципе писал то, о чем никогда бы в жизни не стал задумываться кареглазый исполнитель. Скрипучий фуникулер. Ржавые качели в заброшенном парке аттракционов. День, когда они одновременно попробовали сразу крепкий, пронесенный каким-то старшеклассником по договоренности с Дазаем алкоголь, и по очереди ходили блевать в школьный туалет, стараясь при этом не привлечь внимание дежурных на этаже. Шрамы, выведенные в слова на руках кареглазого исполнителя. Конный поход. Строчки про их первый и последний опыт с подачи Осаму «игры» в асфиксию в семнадцать лет мафиози пропустил, как, собственно, и весь остальной кусок нетипичного для экс-напарника откровения, остановив свой палец уже у самого конца, где «волк» даже перестал говорить об их сексе в комнате факультета несколько дней назад. «Ты заслуживаешь того, что с тобой сделал Огай. Кажется, так я сказал тебе, когда ты приставил нож к моей почке на осколках разбитой ванны в гостинице? Не думай, я не откажусь от этих слов, ты действительно заслужил страдание, но и уже до хера наглотался с него дерьма за эти полгода. Ты не обязан быть сукой своего отца, даже если думаешь, что тебе будет лучше на его члене и с давящим тебе на кадык ножом у горла. Не пизди, Дазай, ни к нему, ни к кому-либо другому чувств у тебя нет. Ты не способен на любовь, так что не путай ее с одержимостью, болью и своим желанием перебить внутреннее одиночество хотя бы еблей. Ты все еще можешь сдать билет. Может, ты и наследник, но не дон, так что твое отсутствие не сильно скажется на конфликте. Не издевайся над собой, ты не настолько мудло, чтобы продлевать свое наказание». К десяти утра, как и предполагал Мори, чемоданы по-прежнему оставались несобранными и, провозившись с вещами около сорока минут, молодой исполнитель упустил прождавшее его четверть часа возле центральных ворот загородного особняка такси. На ожидание другого, едущего из ближайшего пригорода Лондона автомобиля у юноши не осталось времени, по причине чего в тяжелом пальто с тремя чемоданами и рюкзаком мафиози пришлось ловить попутку на трассе, на что ушло около получаса, если не больше, хотя у все еще оставшегося в проданном имении дворецкого была совсем рядом припаркована «Тойота». На третьей пересадке, в еще двадцати минутах езды до аэропорта у очередного, до тошноты разговорчивого водителя закончился бензин, а у Дазая ─ терпение. Будущий дон не сдержался, хлопнув дверью, демонстративно достал чемоданы из багажника, публично послав подвезшего его мужчину на хуй. Мафиози надеялся перехватить темно-синий, заправляющийся у третьей колонки кадиллак после несколько минутного перекура, однако присланное Накахарой сообщение в корне изменило все последующие планы Осаму. Он упустил кадиллак, споткнувшись о собственный чемодан, телефон выскользнул из руки, едва ли не попав под колеса выезжающей иномарки. Ответ короткий, но очень долго продумываемый Дазаем вместо десятка стертых им предложений, состоящих из мата и всевозможных упреков рыжего, занял еще девять минут, по истечению которых с таблоида исчезло название рейса. Юноша столкнулся с Фицджеральдом, когда уже убрали шасси. Темно-алый, забытый на одном из кресел зала ожидания платок, недопитый кофе, чашка, касавшаяся губ Мори, ─ вот он, единственный оставшийся после Огая отпечаток его присутствия. Тринадцать минут и одно чертово, косвенно спасшее жизнь наследнику сообщение. Но этот долг Дазай не намерен отдавать Накахаре. Сегодня в двенадцать он вскрыл запечатанное в конверте завещание Огая в присутствии двух свидетелей, нотариуса и ранее работавшего на Мори адвоката. Все, за исключением, видимо, заранее обговоренной с Фрэнсисом твердой суммы и трехэтажного коттеджа в Германии с довольно-таки приличным земельным участком, по наследству перешло к Осаму, сделав мальчишку богаче на 680579,43 фунтов стерлингов*, находящихся на разных счетах, вдобавок к чему он получил в собственность его дом в Токио, двухъярусную квартиру в Йокогаме, приравненную к целому состоянию выручку за продажу старинного особняка с гербом аристократии в пригороде Лондона и кресло дона «Портовой мафии» в свои неполные девятнадцать лет. До двадцати одного года в силу неполной дееспособности в соответствии с законодательством Японии он все равно не сможет в полной мере распорядиться своим наследством, по причине чего Огай заключил со Скоттом еще десять лет назад договор, согласно которому американец в случае преждевременной смерти Мори до второго совершеннолетия Дазая обязуется взять над ним опеку, чтобы обезопасить денежные накопления от каких-либо посягательств извне. Особенно со стороны старшего брата Огая, о существовании которого и пугающей внешней схожести с доном Осаму впервые узнал на похоронах, когда тот поднял вместе с остальными усыпанный белыми каллами гроб. В кармане пиджака молодого исполнителя до сих пор лежала его визитка, смятый, картонный ключ к прошлому «отца». «Позвоните, когда будете готовы говорить о Рине**», ─ прохладно произнеся на японском эту фразу, мужчина вложил клочок бумаги в ладонь юноши. В дверь стучали на протяжении семи минут, и, сдавшись, Дазай все-таки встал с кресла, с закушенной губой он наступил на больную ногу, попутно включив погашенную с ухода американца настольную лампу. Он знал, что с Накахарой придется объясниться, но не ожидал увидеть его именно сейчас, в день поминок Мори. Наверное, ему еще даже не сняли швы. ─ Возвращаю пальто, на сигареты не надейся, ─ пройдя в комнату, рыжий протянул темноволосому напарнику сложенную и, судя по всему, старательно вычищенную в химчистке от крови вещь, ─ мне теперь обращаться к тебе на вы, Дазай-доно? ─ прислонившись спиной к одному из книжных стеллажей, хрипло продолжил бросивший беглый взгляд на прислоненный к бокалу с виски пистолет гонщик. ─ Только на людях, ─ сдавленно ответил вернувшийся в кресло и тут же выставивший опухшую ногу вперед Осаму, ─ присягни, в другой момент я могу передумать по поводу данного тебе обещания, ─ наскоро стянув пыльную перчатку, кареглазый дон вытянул перед собой правую, тронутую бледно-розовым шрамом ближе к ладони руку без единого кольца на длинных, костлявых пальцах. ─ Я, ныне действующий глава «Портовой мафии», Осаму Дазай, на основании власти, переданной мне предыдущим лидером преступного клана ─ Огаем Мори, всецело принимаю твою клятву в верности, Чуя Накахара, и дарую тебе свободу, ─ обязательные, выученные мальчишкой очень давно еще вместе с остальным этикетом мафии слова расцарапывали сухое горло, прикосновение горячих, мягко скользнувших по бледной коже губ также произнесшего официальную речь Накахары невольно отозвалось крупной дрожью по всей конечности. ─ Теперь ты полностью свободен, как и хотел, ─ опущенным на деревянные половицы паркета коленом «волк» упирался в носок черных оксфордов Дазая, левой, облаченной в темную перчатку рукой рыжий слегка касался прооперированного живота, несильно надавливая ладонью на ряд пуговиц светло-серого жилета. ─ Нет, мы оба свободны, Дазай, ─ поднявшись, «волк» дернул холодную руку бывшего напарника на себя. Он уперся коленом в край мягкой сидушки кресла, склонившись над ставшим за эти дни еще белее, чем обычно лицом молодого дона. Черной кожей перчатки Чуя прошелся по напоминающей пергамент щеке партнера, медленно опустившись пятерней на шею. Тепло чужого языка, мягкость губ, вкус «Мальборо» и горького кофе… Глядя на Накахару, кареглазый юноша всегда будет вспоминать, почему он выжил, и боль от этих воспоминаний, увы, не сможет притупиться даже спустя двадцать лет. Равная пустоте свобода пожирала мафиози, приоткрыв рот, он ответил Накахаре на поцелуй, оттянул его губу, вслед зачем провел языком по языку. Рыжий похудел, его позвоночник прощупывался сквозь одежду, кончиками пальцев Дазай протиснулся под тонкий с золотистой пряжкой ремешок классического жилета. Окно спальни Дазая впервые было наглухо закрыто. Не осень. Второй месяц зимы подошел к концу, но осознание смены года только сейчас пришло к безмолвно смотрящему на падающий снег кареглазому мафиози. На его коленях лежала голова точно также смотрящего в окно Накахары, рыжие, растрепанные после близости волосы прижимались к паху, с острого плеча гонщика спала расстегнутая, оставшаяся единственным элементом одежды из-за перевязанного низа живота рубашка, темно-коричневые простыни смялись в ногах. Левая рука темноволосого мафиози расслаблено лежала на ребрах «волка», правой ─ он стряхивал пепел с догорающей сигареты на дно стеклянной пепельницы. Сможет ли привязанность Чуи перейти в равные отношения в будущем, или же гонщик станет чем-то вроде сублимации, морфина, притупляющего, подобно стремительно съедающей крошащиеся органы раковой опухоли, боль? ─ Дазай не знал. В любом случае, он понадеялся на решение времени. Очередной окурок вжался в мутное стекло.Rivvrs ─ Save My Soul
______________________________________________________________________________ *680579,43 фунтов стерлингов ─ примерно 69 млн. руб. ** сокр. от Ринтаро, в данной истории старший брат Мори всегда использовал к нему подобное обращение.