Гэвин Рид

Отца у Гэвина не было — помер. А может, сбежал. С какой-нибудь шлюхой, куда-нибудь в Даллас, подальше от жены и маленького сына — Гэвину на это было, чего таить, глубоко насрать. Он его даже толком-то и не помнил, все фотографии мать сожгла сразу же, как он исчез из их жизни — Риду было шесть или около того, — и разговоров о нём не заводила. Гэвин не настаивал. Мать же, женщина внешности небезупречной и характера нелёгкого, работала в канцелярии. На са-амом дне, мутном и илистом. Деньги там получались соответствующие, свести концы с концами можно, но при очень сильном желании. Правда, жертвовать для того приходилось свободным временем… и Гэвином. Так что рос Рид, как трава: криво, косо, местами с коноплей. Потому и предпочтения, с учёбой не пересекающиеся даже в особо удачные дни, удивительными не оказались. Пустыри, драки, пиво в подворотнях. Нет, дураком Рид не был — дураки без напряга хорошие баллы в тестах не получали, — просто забивал хер. У его матери времени не было не то что на «серьёзные разговоры», а даже на пару пиздюлин. До окончания средней школы Гэвин делал, что хотел. Вся технологическая пиздень — открытие крови, разработка разумных и объявление Элайджи-ебать-его-Камски человеком века, — неполноценную семью Рида как-то обогнула. В том смысле, что без внимания, своих проблем хватало. Ну и вышел сюрприз. Двадцать второй был годом знаковым, переломным. Годом, когда своих мест полишалась большая часть «маленьких» людей: садовники, уборщики, таксисты, лавочники. Гэвину только-только исполнилось двадцать, когда его мать потеряла работу («Ох, понимаете, миссис Рид, мы вступили в эпоху передовых технологий, где рутинные обязанности может взять на себя робот, так что… Ваши услуги нам более не нужны»). Трагедии из этого она не сделала. Просто Рид, вернувшись как-то раз из (ха-ха) колледжа, застал её на кухне, приложившейся к полупустой бутылке дешёвой текилы, с косяком в руке. Тогда-то и понял — пиздец. До всего этого у Гэвина, несомненно, была весёлая жизнь, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что началось после. Работы не было. Совсем. Риду без высшего светило, ну максимум, хлеб в забегаловках поджаривать, но — ах, какая ирония! — все эти места уже были заняты. Андроидами. Или теми немногочисленными счастливчиками, которые, видимо, хлеб поджаривали как-то по-особенному. Вставив в зад, например. У Гэвиновой же матушки дела шли и того хуже — мало, что образование одно, так ещё возраст околопенсионный. И когда от полуголодной жизни и горы долгов впору было лезть на потолок, Гэвин решился на самый тупой поступок в его жизни. Скажи кто лет пять назад, что Рид у дверей департамента полиции хвостом крутить примется, умоляя о работе, Гэвин не поленился бы разбить ему ебало о ближайший угол. Словами не описать, как сильно он ненавидел это здание и людей, которые в нём сидят, до кровавых соплей! Камера была его второй спальней, пока Гэвин себе глаза, сука, на затылке не отрастил. А теперь вот — стоит! Весь прилизанный, отутюженный — будто в ящик сыграть собрался, — и глаза собачьи, слезливые. Самого от себя тошнило, но делать нечего, жрать-то надо. А Рид хоть и мудак был редкостный, но бросить мать да усвистать не смог бы. И должное надо отдать, выстоял. Выскреб, буквально выгрыз себе работу. Капитан давал ему от ворот поворот раз десять, наверное, если не двадцать — но в Гэвине упрямства не меньше было, чем говна. Он под дверями кабинета прописался, главу департамента ловил везде, куда успевал — на выходе из машины, в коридоре, у порога уборной, — и примелькался до такой степени, что стоило его свежевыбритой харе где-то маякнуть, как капитан резко менял направление на противоположное. Рид знал, что его не должны принять: он не учился в академии и слишком часто светился перед законниками, а таких в полиции не терпят. Но он доебался. Первый год работы выдался тяжким. Доказывать свою пригодность приходилось посекундно: Департамент и так налажал, когда принял без пяти минут сидельца, так что драл с него три шкуры, не учитывая ни время суток, ни сексуальные предпочтения. Потому вкалывал Рид, как ёбаный чёрт, домой приползая в соплях и пене — и так на протяжении двенадцати месяцев. Всё слилось в один очень-очень долгий день, по окончании которого, казалось, Гэвин просто сдохнет. Когда же его официально — со всеми бумажками и вручением значка, — приняли на испытательный срок, стало несколько свободнее. Совсем слегка. Экстаза Гэвин от этого, правда, не испытал — он собственноручно подписался под каторжный труд до, блять, пенсии, чему радоваться? Но за что боролись… Своё первое дело в качестве полноценного офицера Гэв помнит до сих пор. Особенно сильно, когда мимо зеркала проходит. Его приставили к Андерсону (в то время ещё сержанту), насильно. Тот, конечно, ну отбрёхиваться — и Рид неопытный, и характер у него поганый, и дело заебись какое важное, да толку-то. Всё равно впаяли. Гэвину, вообще-то, это тоже мало удовольствия доставляло, вот только Хэнк тогда был лучшим, и дело знал. А Рид, так-то, планировал на работе подольше недели продержаться — и хватался за любую возможность подучиться. Порешили на том, что Андерсон спокойно делает что нужно — а нужно было накрыть мелочь из краснолёдщиков, — а Гэвин сидит и не отсвечивает. Но в итоге-то, конечно, по проторенному не пошло: объект почуял неладное, они ещё вплотную не подобрались, и — дай Бог ноги. Эти, разумеется, за ним. Бежали недолго — злачные подворотни Детройта Гэвин знал ничуть не хуже, — но Хэнк успел пропустить пару поворотов и подотстать, так что попытку задержания Рид проворачивал единолично. Весьма херовую попытку. На поверку оказалось, что пиздится дилер, как бегает, поэтому вылетевшему из-за угла Риду неслабо прилетело в щи — сначала кулаком, а потом об кирпичную стену. Как назло, в ней торчала арматурина. Нос прорезало на четверть пальца. Кровища хлещет, ни вдохнуть, ни выдохнуть, из глаз от боли искры сыпятся, а этот ублюдок уже камень над ним заносит — добить. Что было потом, Гэвин очень честно не помнит — очнулся уже, когда Андерсон его до машины тащил, — так что только по рассказам и знает. Вроде как он, Рид, мало того, что от удара, ослепший, увернулся, так ещё и суку эту скрутил собственноручно. Вот только жалостливо-насмешливые взгляды Хэнка и сотрясение второй степени в картину вписывались скверно. Хуже тошнотворного сочувствия сослуживцев и их ехидных замечаний («Придержи лёд подольше, герой, или к утру лицо опухнет вдвое больше, чем обычно!») был только мудак, из-за которого Гэвин сейчас щеголял бинтами на всю рожу и зверски гнусавил. Упечь того за решетку и забить хер вплоть до суда капитан не позволил, приспичило ему барыгу растрясти. Птичка, видите ли, начирикала, что «у задержанного невыявленные сообщники имеются». А ебаться с этим — всё тем же. Андерсон, конечно, мог разобраться со всем сам и отослать Гэвина долечиваться, но не захотел. Захотел другое: поручить вести допрос. В третьем часу ночи. С голодухи, с сотрясением и резервуаром концентрированной ненависти. В первые пару мгновений Рид чуть было не послал Андерсона на такой длинный хер, что сядь на него Хэнк, тот бы задел, блять, гланды — но ему удалось сдержаться нейтральным «пошёл к чёрту». Они потратили на это больше часа. Ну как «они» — конкретно Рид. Андерсон большую часть времени просто стоял, наблюдая, как скрученный наркоторговец ухмыляется в перекошенное от ярости и арматуры лицо Рида. Даже факт взятия с поличным развязать ублюдку язык не помог — он упорно гнул своё, разбавляя через раз едкими комментариями относительно Гэвина. Чёрт знает, до чего бы докатилось, если бы в конце концов Андерсон не вышел из допросной со словами «не до смерти», смысл которых допёр до Рида очень не сразу. Дилер, надо отдать ему должное, сообразил быстрее, и когда Гэвин повернул к нему голову, улыбаться резко перестал. В конечном счёте, Рид выбил ему резцы, нос, несколько пальцев и коленную чашечку, а из него — признание и имена. Уже выходя, в коридоре, он столкнулся с Хэнком, но тот лишь поинтересовался полученной информацией, а получив ответ — сухо кивнул и ушёл за наркоторговцем. С Андерсоном Гэвин с тех пор больше в паре не был, да и не сильно рвался. Особенно после смерти сына. Хэнк тогда ушёл в такой глубокий запой, что перестал появляться в офисе совсем, и большую часть Андерсовых дел перекинули Риду. Рад ли он этому был? Очень вряд ли. Работа, тем не менее, продолжалась — в какой-то момент ебаться с ней во всех немыслимых позах вошло у Гэвина в прочную привычку. Даже появилась своеобразная ломка, если кто-то перехватывал направленное ему дело. Он тут же щетинился и начинал плеваться ядом. Это его работа, не твоя. Отдай. А теперь иди нахуй. Козёл. Что же касается андроидов… вообще-то, всю свою жизнь Гэвин к ним относился нейтрально — да, в свое время они заставили его возненавидеть, блять, бытие, но какой в этом смысл? Толку-то на чайник с дополнительными функциями злиться, он же чайник. Но вот глядя на вошедшего в кафетерий РК800 (который, не прилагая никаких усилий, мог ровно то же самое, что и Гэвин, просто потому что это заложено в его программе) Риду хочется смеяться и, одновременно, переебать тому в пластиковую харю — и что из этого пересилит не знает даже он сам.