Жестоки и свободны

Самым ужасным было то, что ото всего этого было некуда спрятаться. Ни от этого кровавого заката, ни от неспешных вельмож. Порой она была готова бежать на край света, если бы только это было возможно, но, словно очнувшись ото сна, вдруг оглядывалась... - Да, моя госпожа. О! Это была та самая фраза, что ранила ее сильнее оскорблений. Лучше бы ей кричали и смеялись бы во след. Иногда она почти была готова бросить первого попавшегося человека в темницу и приговорить к казни, лишь бы прекратились пустые любезности. Она знала, что они произносились перед нею из слепого страха. Они боялись ее, слабой женщины. Женщина сжала в кулаке подол одеяния бирюзового цвета. Она знала, что пока не готова войти в ту дверь, перед которой сейчас стояла. Хотя, впрочем, не так: она никогда не была готова войти сюда. Но поздно: рука бессильно опустилась, толкнув дверь, и женщина в бирюзовом шагнула внутрь, втянув носом воздух. Она сразу же увидела того, кого искала... Или уже то, что искала?.. Ее супруг завещал похоронить себя в странном ящике. В Европе это назвали гроб... Это было странное желание для Шаха Персии, но его исполнили. Ящик был украшен прекраснейшими рубинами и изумрудами голубоватого цвета. Он хотел, чтобы его похороны отличались от остальных своей пышностью, что, впрочем, и случилось. Случится... Сегодня же в полночь. А пока она глядела на серо-сизое лицо мёртвого и усмехалась. Он всегда хотел, чтобы его жизнь отличалась от жизни вельмож и вообще всех людей. Он не признавал своей принадлежности к роду человеческому, считая себя чуть ли не кровным сыном Аллаха, полубогом. - Смерть не сделала тебя лучше, - прошептала Ханум. - Даже в парче, бархате и в этом дурацком ящике ты все равно не выглядишь богом. Ты равен любому из бедняков, Кахраман-Шах... Ты сделал меня своей женой, а оказался неспособным ни на что, кроме алчности. Зачем? Ты похоронил меня заживо в этом дворце, как в склепе... Женщина брезгливо сморщилась, поколебалась мгновение и все же ударила ладонью сизую заплывшую щеку. Голова мужчины безвольно упала набок. Ханум развернулась и вышла в коридор, не закрыв за собой дверь. * Женщина могла бы без конца думать о тех временах, когда еще только подрастала в доме заботливых родителей, окруженном фруктовым садом. Беневша и Тахир были богаты и оба происходили из знатных родов. Шахбану с детства наблюдала, казалось, ничем не колеблемую любовь родителей друг к другу и к ней. Оба они всеми способами старались доставить радость своей единственной дочери, красавице с детских лет. Шахбану любила цветы. Во фруктовом саду у нее был свой цветник, и она выращивала в нем розы. У нее были белые, желтые, алые розы, но она хотела, чтобы однажды раскрывшийся бутон принес ей черный цветок с красной каймой на лепестках. Каждый вновь распускавшийся алый, белый или желтый цветок приносил девушке легкий вздох разочарования, но от этого она не переставала любить своих питомцев. Она заботилась о них, поливала, сама пересаживала и была счастлива этим. Отец Шахбану занимался торговлей, и у них не было недостатка в дорогих тканях, изысканных блюдах и роскошном жилье. Их дом был богат, полон древних статуэток, ковров, низкой мягкой мебели. Но девушка, купавшаяся в роскоши с детства, была осведомлена и о другой части жизни, от которой родители старались оберегать свою изнеженную красавицу-дочь. У Шахбану был один секрет. С десяти или одиннадцати лет, когда мать и отец оставляли ее в одиночестве в большом доме, уезжая куда-нибудь, она спускалась в комнаты слуг, крала подходящую чистую одежду и, переодевшись, незаметно для всех сбегала за пределы сада. Невдалеке от их дома был город. И в этом городе было одно очень примечательное место - рынок. На рынке девушка проводила большинство времени, которое должна была потратить, сидя дома, в своей комнате наверху. О, бродить по рынку было гораздо интереснее, чем слоняться по давно знакомому дому! Множество лавок и лавочек распахивало свои двери, торговки в серой грубой одежде приветливо зазывали горожан взглянуть на товар. Шахбану не любила глядеть на украшения, которые видела с рождения. Дешевые камушки, снизанные на нитки, или украшения подороже, из металла, с гравировкой... Нет. Девушка заходила в неприметные лавочки, которые не стремились приблизить жизнь горожан к той роскоши, от которой она устала. Интереснее всего были лавки, где продавались самодельные вещи, будь то посуда или грубое сукно. Посуда часто была неумело или однообразно расписана, а на сукне встречались пятна, но Шахбану так завораживала простота этих изделий, что она иногда останавливалась и подолгу разглядывала такие вещи. Залитые солнцем рыночные ряды, гомон, ругань, крики, смех чумазых детишек, иногда сидящих прямо на земле или на низких скамейках из досок, - все это сперва оглушало и ослепляло, но затем Шахбану начинала чувствовать себя частью этого удивительно бедного, грязного, но красочного и оттого привлекательного мира. С каждым разом походы в город становились все интереснее, и Шахбану предвкушала их и ждала с нетерпением. Она была умной, и потому старалась вести себя совсем не как дворянка, а как обычная бедная девушка. Она даже придумала, что при встрече с кем-нибудь представится просто Бэну, чтобы случайно не выдать своего высокого происхождения... Она ни разу не попалась никому из тех, кто мог бы узнать ее, за те три года; никто не знал о том, насколько девушка успела полюбить свои полуденные вылазки в платье служанки. Но в четырнадцать лет с Шахбану произошел печальный и неприятный случай, что заставил ее никогда больше не возвращаться в город, в обиталище бедняков, которых она была готова полюбить и принять, но которые заставили ее возненавидеть их грязное, грубое и веселое общество. В тот день был праздник, - Шахбану уже не помнила, какой. Она знала, что в городе и особенно на полюбившемся ей рынке будет много бедняков, но будут и другие люди, и все будут одеты в лучшую одежду, и все дешевые украшения будут раскуплены, а детишки у лавок получат по куску свежих лепешек. Уверенным и бодрым шагом девушка шла по главной улице, встречала нарядных прохожих, иногда кланялась в ответ на шутливые кивки незнакомых голов... У Шахбану разбегались глаза, и все ее существо трепетало лишь при мысли о радости, наполнявшей сегодня сердца людей, и о том, что она делит с ними эту радость. Приходя мимо лавки, где старая худая торговка с черным лицом продавала лепешки, Шахбану вдруг заметила, что к лавке подлетела стайка плохо одетых детей, схватила по лепешке и прыснула в стороны. Хозяйка лавки лишь по-доброму пригрозила кулаком детворе, те же смеялись и поддразнивали ее на другой стороне улицы, жуя теплое серое тесто, посыпанное специями. Шахбану позавидовала мальчишкам, укравшим лепешки, и ей вдруг тоже захотелось со смехом украсть себе что-нибудь со старухиного прилавочка... Она подбежала к лавке, подхватила лепешку и бросилась было к детворе, улыбаясь удаче, но вдруг ощутила на запястье хватку костлявой руки. Старуха глядела на Шахбану со злостью, которой та еще не видела в человеческих глазах. Другой рукой, свободной, торговка ударила девушку по руке, и лепешка упала в желтую пыль на дороге. В растерянности Шахбану глядела, как бабка, уложив лепешку обратно на прилавок, прокричала что-то детворе, сидевшей на другой стороне улицы, и вдруг такие весёлые и дружелюбные дети поднялись, начали кричать на девушку и, поднимая с земли камни и грязь, стали бросать все это в нее. Страх и обида душили ее, когда она бежала с рынка, подгоняемая летящими камнями и смехом детей. В тот день Шахбану не поняла, почему ей не простили воровство, как детям, но через некоторое время осознала, что за разница была среду между нею и ними. Они были теми, кто принадлежал городу, а она была незнакомкой, нездешней, чужой. С тех пор любой вид бедняков вызывал в ней жгучую обиду вперемешку с яростью. Она хотела отомстить бедным за то унижение, что ей пришлось перенести. * Ханум усмехнулась, открыв глаза. Она только что пребывала в к каком-то полусне, сидя на подушках в своих покоях и предаваясь воспоминаниям. Те дни были далеки - ведь ей теперь было тридцать; но ярость еще кипела в ней. Однако эта ярость не могла остановить мимолетного желания Ханум, и, встав, женщина засеменила к сундуку, закрытому плотной вышитой тканью. Там лежали некоторые ее вещи, и среди них находилось то, что не должно было там присутствовать. Не колеблясь, Шахбану извлекла простую серую одежду и темно-синее покрывало, которое могло защитить ее от случайного узнавания приближенными. Быстро переодевшись во все это и побросав украшения в шкатулки, женщина выскользнула из комнаты и поспешила скрыться в боковом коридоре. Несмотря на довольно хрупкое телосложение и не очень высокий рост, она не боялась ходить там, где ей вздумается. При ней всегда был маленький кинжал с костяной ручкой. Как-то она приобрела его не том самом рынке, где ей доводилось гулять. Ее заинтересовала простая и довольно необычная форма ручки с изображением мантикоры*, вырезанной из слоновой кости, по заверениям хозяина лавки. Но материал не интересовал Шахбану и сейчас, - она лишь знала, что лезвие кинжалов достаточно остро, чтобы проникнуть в печень. Она могла защититься. Слуг и служанок в нижних коридорах всегда было полным-полно. В первый раз женщина проникла сюда, следуя за одной из служанок по пятам, около двух лет назад. Кахраман-Шах так и не узнал, что его супруга развлекается, совершая вылазки в мир плебеев, на нижние этажи дворца. А впрочем, Шахбану всегда сомневалась в том, знал ли Шах о ней хоть что-то кроме имени и тела. Она почти не видела мужа днем и, кажется, была рада этому. В мире, к которому они принадлежали, служанки становились разговорчивыми и смешливыми. Шахбану вслушивалась в их разговоры, пока ее не видели, и, к своей зависти, находила их довольно-таки удовлетворенными своей жизнью. Они были счастливы! Хотя спали, как позже разведала Ханум, почти на голом полу и питались самой простой едой. Иной раз Шахбану ловила себя на мысли, что ей хочется сбежать со своего высокого поста и присоединиться к вечно работающим девушкам, женщинам, мужчинам, старикам. Но она понимала, что это в действительности было абсолютной глупостью. Стоило Ханум вновь различить в себе желание отказаться от всего, что у нее было, ради нескучных дней, как она сейчас же возвращалась в свои покои, кипя бешенством от непонимания природы своих чувств. На этот раз побег к себе случился с Шахбану гораздо раньше. Она возвращалась, глотая слезы жалости к себе самой. Сегодня контраст ее жизни и жизни этих людей был поразителен. Они не имели ничего, но вместе с тем - все: маленькие радости жизни, простые разговоры о пустяках... Любовь!.. Шахбану насилу сумела сдержаться от крика ярости, когда увидела в углу молодого человека, обнимающего и целующего девушку. А сейчас, влетев стрелой в свои покои, она больше не сдерживала злых слез, срывая с себя неприметную одежду и бросаясь на свое ложе, в груду безразлично-мягких подушек. - Как вы смеете надо мной издеваться?! - кричала она. - Вы все! Как вы смеете быть счастливыми, когда я несчастна?! Я всех вас ненавижу, ненавижу, ненавижу... Так Шахбану плакала, пока, наконец, не поняла, что более не в силах уронить хотя бы одну слезу. Она была почти обессилена, но ярость не оставила ее, лишь шире разливаясь в груди горячим ядом. * Любовь Шахбану не познала ни будучи юной, ни в более зрелом возрасте. Просто не привелось. Несомненно, гуляя по рынку и по остальному городу, девушка встречала симпатичных молодых людей, и они, судя по взглядам, тоже находили ее красивее остальных. Но Шахбану не считала, что из-за одних лишь взглядов она может завести отношения с кем-нибудь из мужчин. Быть может, она ошибалась, но в ее понимании слово "любовь" значило нечто необъятное, горящее, гораздо большее, чем простая симпатия. Может, такое восприятие и в самом деле было ошибкой... Но ведь она видела, видела, с каким жаром и какой нежностью целовались в нижних коридорах слуга и служанка!.. Ее снова охватила обида, что она еще не любила, хотя давно была в зрелом возрасте. Она подробно вспоминала каждый момент своей замужней жизни, больше не плача, а лишь сидя на ложе в вольной позе абсолютно нагая. Знакомство Шахбану с Кахраман-Шахом не было неожиданностью, поскольку отец правителя объявил смотрины. На это важное событие собрались лучшие знатные девушки Персии - всего около трехсот. Но молодой демонически красивый сын шаха выбрал из всех именно ее, ее одну. Красота зеленоглазого и черноволосого, смуглого Кахрамана заставляла девушек пытаться отравить друг друга в течение всей недели смотрин, но Шахбану идеальные лицо и тело молодого человека казались скорее отталкивающими, чем привлекательными. Уже после церемонии свадьбы, машинально улыбаясь счастливым родителям в толпе гостей, новоиспеченная госпожа удивлялась сама себе, как вообще могла ответить согласием на решение Кахрамана взять ее в жены... Все просто. Это было его решение. Кажется, именно с этого времени начался бесконечный ад. Тринадцать, подумать только, тринадцать лет мучений в одиночестве. Одиночестве, которое оказалось возможным даже в постоянном окружении людей... За эти тринадцать лет Кахраман-Шах заметно подурнел, растерял юношеский шарм, и наружу вылезли все его пороки. Завидовали бы теперь те триста красавиц ей, госпоже Персии? Никогда. Лучше бы она сбежала прямо со свадьбы и не испытывала бы милость Аллаха. * Ханум стерла с лица последние следы слез и снова облачилась в бирюзовый наряд. Она пообещала себе, что это был последний раз, когда она позволила себе задумываться о прошлом. Она - госпожа всей Персии, и никому, а особенно ей, не должно быть важно, что сделало ее такой, какая она сейчас. Женщина выпрямила спину, толкнула дверь рукой в золотом браслете и вышла. Она отказалась от девушек-служанок два дня назад, надеясь, что уединение принесет ей покой, и потому снаружи никто ее не ждал. Мелкими шагами Шахбану дошла до следующей двери, миновав коридор, и так же неторопливо она прошла все остальные коридоры и лестницы. Она шла туда, куда никто из слуг не заходил, боясь того, кто обитал в каморке с низким потолком и деревянной кроватью, у которой небрежно валялся затертый соломенный коврик. В комнате не было никаких роскошеств, и если не знать, что она была частью дворца, об этом невозможно было догадаться. Но Ханум интересовала не комната, а тот, кто жил там. О, она часто видела этого человека в последнее время, а точнее - в последние тринадцать лет. И он не менялся: все то же дочерна загорелое лицо, широкая спина, непривычно светлые, почти белые, глаза... В них невозможно было глядеть, потому что из этих глаз на любого смотрели в ответ тысячи душ, неприкаянных, жалких. Эти души он всегда забирал с собой. Любимый палач Кахраман-Шаха - Джахан. Два мутных бледных озера уставились на вошедшую, смуглая рука рефлекторно сжала рукоять кинжала - и тут же отпустила. - Снова соскучились, моя госпожа? - спросил тихий и вкрадчивый голос. - Да, Джахан... Мне все надоело. Можешь ли ты оказать мне услугу?.. - Несомненно, моя госпожа, - ухмыльнулся Джахан, и его брови уползли под край белой материи на его голове. Этот странный человек носил чалму, как в Индии, и потому его звали во дворце Белой Чалмой. - Что ты можешь сделать для меня? - Ханум держалась холодно и спокойно, не боясь Джахана ни капли. Палач, хоть его желание причинять другим боль и доходило до одержимости, никогда не тронул бы ее... А если и тронул, то вряд ли успел бы повредить: Шахбану очень неплохо владела оружием, и ее кинжал с мантикорой все еще был на набедренном ремне, спрятанный под складками одеяния. - Сегодня я могу сделать для вас что угодно, моя госпожа... Виселица, бой насмерть, дикие звери... У Джахана есть все! Мужчина самодовольно сверкнул зубами. - Все это скучно, Джахан... Мне хочется чего-нибудь необыкновенного. Есть ли у тебя то, чего я еще не видела? - Может быть, моя госпожа хочет увидеть сжигание заживо? Утопление? - Испускание крови. Обычно негромкий голос Шахбану прозвучал твердо, как будто бы она силилась прорезать им камень. - Как пожелает моя госпожа, - безразлично и бесстрастно ответил палач и лениво спросил: - Кто? Шахбану помнила, какими именами называли друг друга слуга и служанка, целовавшиеся у нее на глазах. Быстро подавшись вперед, она холодно улыбнулась и сообщила Джахану всего два слова. - Будьте спокойны, моя госпожа, отвечал мужчина, - в течение получаса я разыщу их и доставлю в свой подвал... А насчет казни: хотите проделать это сами, или чтобы это сделал я? Ханум продолжала улыбаться, но уголок ее губ дёрнулся: - Сделай это сам, Джахан. Я приду через полчаса, и все должно быть готово к зрелищу. * Двое несчастных теперь были прикованы к каменным стенкам друг напротив друга. Девушка яростно вырывалась из оков, следуя примеру парня, но, наконец, поникла и сдалась. По лицу, искаженному страхом, потекли слезы. - Не сдавайся, мы выберемся отсюда, - попытался подбодрить ее возлюбленный. - Давай, тешь себя надеждами, - ядовито проговорил пока невидимый человек. - Вы не выберетесь отсюда, даже если сумеете вылезти из собственной шкуры... Влюбленные одновременно взглянули в проход, когда оттуда показался человек в белой чалме и черной накидке. - Скажите, что вам нужно от нас?! - выкрикнул юноша. - Зачем вы притащили нас сюда?! - Я хочу, чтобы вы поклонились нашей госпоже, и поэтому вы здесь, - медленно пройдя между стенками из камня, проговорил человек. - Она пришла! Ни звука. Ханум в бирюзово-золотом наряде медленно вошла в полуосвещенное помещение и остановилась у стенок, опираясь на одну из них. Палач почтительно ей поклонился. - Джахан, - вдруг слабым голосом обратилась к нему госпожа, - брось: я собираюсь сделать это сама. Подготовь мне самый острый нож. Она устало окинула взглядом бледные от ужаса лица молодых людей и, сглотнув, прислонилась к стенке спиной. - Пожалуйста, не надо, - дрожащим голосом просила служанка. - Побыстрее, Джахан, - раздраженно произнесла женщина. - Я устала и хочу побыстрее с ними закончить. В руке миниатюрной женщины в бирюзовом появился остро наточенный нож. Она в задумчивости перевела взгляд с девушки на юношу, потом опять на девушку и, наконец, двинулась по направлению к слуге. - Не надо! Не делайте этого!.. - закричала служанка. - Вы чудовище, не смейте убивать его!.. Ханум занесла кинжал над внутренней стороной локтя юноши. Тот сглотнул и зажмурился. Она не смогла. Нож с инкрустированной ручкой упал на пол, и женщина не наклонилась, чтобы его поднять. Она, несмотря на смуглый цвет кожи, заметно посерела и, закачавшись, рухнула на холодный камень. * Первой мыслью в голове Шахбану стала мысль о бедных влюбленных. Она точно помнила, что долго пыталась сделать надрез на руке юноши, но не смогла. Ей стало страшно, и она поддалась этому страху. Даже хотела сказать Джахану отпустить обоих молодых людей, но не успела, потеряв сознание. - Госпожа? - ее окликнули. - Госпожа! Это был голос Джахана. Он не осмелился помогать ей встать, следуя традиции неприкосновенности женщины, и Шахбану, качаясь, встала сама. Она оглянулась на молодых людей: оба уже не шевелились в своих кандалах, а пол был залит их смешавшейся кровью. Женщина почувствовала ужасную слабость, что наступила внезапно и неожиданно, и, держась за стену, медленно пошла вверх по лестнице. - Что случилось, госпожа? - раздался ей вслед непонимающий голос палача. - Ничего, все в порядке, Джахан. Можешь быть свободен, завтра я отдам тебе плату. С этими словами Ханум продолжила свой путь до покоев, никем не провожаемая. Лишь дойдя до ложа, она рухнула на него ничком. В голове билась мысль, заставлявшая Шахбану сжимать кулаки. Она не смогла. И точно так же она не сумела бы убить своего супруга, если бы он сам не умер. А ведь она хотела доказать себе самой, что сможет!.. Осознание собственных трусливости и беззащитности наполнило разум женщины. Она рывком выдернула из набедренных ножен кинжал и долго разглядывала его ручку. Затем, сжав в руке фигуру мантикоры, царапнула лезвием запястье... Не так сильно, чтобы даже оставить след. Она не может. Не может. Она не станет подобной своему покойному мужу, потому что не хочет этого. Даже если сила значит убивать. * Похороны Кахраман-Шаха и впрямь были пышными, с огромным количеством подданных и простых людей, провожавших "гроб". Ханум, наряженная в персиковые одежды, как бесчувственная кукла неподвижно сидела в переносимом шатре. Кроме нее в нем находились слуги, отгонявшие от женщины москитов, которых было большое количество в ночное время. С трудом Шахбану выдержала церемонию похорон, понимая, что сбежать с нее все равно не может. Даже когда Кахраман-Шах встретился с землей, а после исчез под сыпучей оливковой почвой, Ханум не ощутила, чтобы что-то в ее сердце дрогнуло сожалением о потерянном супруге. Ее заставляло плакать лишь непонятное чувство, что с этого времени она свободна сама делать свой выбор, и что никто не станет с нею на равных. Теперь она была вольна делать все, что ей захочется, и пусть теперь ее мертвый муж злится и мечется в загробном мире, глядя на ее сегодняшнее празднество. О, да, она непременно устроит богатый пир для себя и подданных, она отпразднует свободу, дарованную ей Аллахом. Нужно приказать открыть винный погреб, достать оттуда лучшие вина и не жалеть их. Пусть видит весь двор, как она рада смерти мужа... Шахбану не могла понять, отчего так сильно ненавидела Кахрамана все те годы, что жила во дворце, и только сейчас начинала это понимать, хотя полное осознание этой ненависти было еще далеко за пределами ее разума. Кахраман-Шах стеснял каждое ее движение, даже позволяя делать все, что ей заблагорассудится. Она медленно, но верно чахла под сводами дворца, среди мозаичных стен, витражных окон и дорогих тканей. Молодая, ошеломляюще красивая, великая. Никому не нужная. Нахмурившись этой мысли и усилием воли заставив себя сдерживать нервную дрожь, Шахбану поглядела на улицу через щель в тканях шатра и с удовлетворением поняла, что они возвращаются. Ей было плевать на то, что кругом были люди и что они, возможно, хотят видеть в ней идеальную супругу покойного Кахраман-Шаха, - она хотела забыться мирным сном. * Лишь возвратившись в свои покои после роскошного пиршества, Ханум осталась одна, позволив остальным пировать до утра. Она проигнорировала старательно скрываемые взгляды недоумения, когда прозвучал ее приказ дать празднество. Они вряд ли знали, что она не относится к супругу, как должна относиться любящая жена. Если она не уронила ни слезы при них со вчерашнего дня, когда узнала, что Кахраман мертв, то они наверняка думали, будто она не хочет показывать слез и потому сдерживает их. Так пусть узнают, что она обманывала их все тринадцать лет!.. Женщина отказалась от помощи надоедливых служанок и предпочла раздеться самостоятельно. После этого она подошла к слюдяному окну и долго всматривалась в черное небо, но так и не разглядела но одной звезды. Шахбану возвратилась мыслями к молодой паре, что она сегодня казнила, и вспомнила, что обещала плату Джахану. Она подошла к шкатулке с драгоценностями, выбрала золотые украшения и отложила в сторону. Завтра утром она прикажет отнести их. Женщина легла на ложе. Она перестала думать о погибших влюбленных - их убили по случайности, она всего лишь не успела приказать отпустить их. Сейчас ее черноволосую голову, лежавшую среди подушек, посетила новая мысль, притом совершенно безрадостная: теперь каждый ее день во дворце будет напоминать предыдущий. И ее сердце сжалось от мысли, что так будет всегда. Всю жизнь. --- * Мантикора - древнеперсидское мифическое существо с телом льва и лицом человека.