Жестоки и свободны

Он ловко поймал мешочек с деньгами, едва не прилетевший ему в макушку. По всей видимости, бросивший того и добивался, но мужчина лишил его возможности поглумиться над собой и, невозмутимо запихнув мешочек в карман, торжествующе осклабился в сторону обидчика. - Во французская шельма!.. - загоготал рослый парень, сдвинув шапку на самый затылок, так что она вот-вот готова была свалиться. Из-под шапки показались соломенные волосы. Француз безо всякого выражения сделал легкий поклон, показывая, что его представление окончено. Люди начали расходиться, а он, сложив шатер, отправился вниз по заснеженной улице. К иностранцам тут относились гостеприимно. Россия, пожалуй, была лучшим местом, где ему доводилось бывать. Все было прекрасно, за исключением одного, вполне ощутимого, недостатка, и особенно ощутимого еще и из-за его худощавого телосложения. Здесь были чертовски холодные зимы. Многие приличные господа знали его язык, но фокусник, каждое утро появлявшийся на ярмарке и всегда надевавший маску на все лицо для своих представлений, предпочел выучить русский в знак уважения к открытой и приветливой стране. Он жил на подселении, коротая вечера в особняке безвестной княжны Веры Алексеевны Воронцовой, доброй пожилой женщины. Княжна не считала чем-то неприличным принимать у себя под крышей мужчину, да и вообще, с точки зрения ее жильца, была довольно странной в некотором отношении. Вера Алексеевна была словно одуванчик и о жестокостях окружавшего ее мира ничего будто бы не знала. Она жила по четко выработанному расписанию: в девять завтракала, затем до двенадцати выезжала на прогулку, возвращалась к чаю и начинала щебетать на совершенно разные темы; причудливые скачки от одного предмета разговора к другому даже ее хмурого квартиранта порой заставляли улыбнуться. После чая обычно бывало чтение или вышивание, а когда дело шло к обеду, Вера Алексеевна садилась за крохотное фортепиано в гостиной и играла, причем, кажется, довольно неплохо. Обычно Эрика в это время уже не было дома. В пять снова был чай, потом молитва, на которую княжна запиралась в своей комнате; после ужина все ложились спать, и дом погружался в безмолвие и темноту. Мужчина запустил руку в нагрудный карман и, взглянув на часы, понял, что еще успеет к ужину. Дверь открыл сухонький лакей, приветственно склонившись: - Доброго вечера, мсье Эрик. - Доброго, - бросил мужчина и наклонился, чтобы пройти в дверь: притолоке была низкой для его роста, как и везде в этом старинном доме, и первые два или три раза, проходя из комнаты в комнату, он ударялся макушкой. Избавившись в прихожей от не новой, но добротной лисьей шубы, также пожалованной княжной, Эрик медленно дошел до гостиной, пытаясь согреть руки. Маску он так и не поменял на обычную - белую, половинчатую. Пожилая женщина уже сидела за накрытым столом, явно ожидая его. - Добрый вечер, Вера Алексеевна, - машинально поздоровался фокусник. - Не составите мне компанию, Эрик? - тоже поздоровавшись, вопросительно глянула княжна. - Простите, - пробормотал мужчина, качая головой. - Не могли бы вы, как обычно, приказать принести ужин наверх? - Разумеется, - кивнула Вера Алексеевна, хотя он заметил, что отказ вызвал у нее недовольство. Впрочем, оно тотчас испарилось, лишь стоило ему пообещать присоединиться к ней после ужина за разговором. Эрик развернулся и вышел, чтобы затем подняться в занимаемую им комнату. Весь лестничный пролет был погружен во мрак - в этом доме экономили свет, - но отсутствие освещения мужчине не мешало. К слову, он часто выходил прогуляться по дому в ночное время, когда все уже спали. Ясное дело, что он старался не попадаться никому на глаза, и хотя пару раз такое все же случалось, никто из видевших его слуг не сказал и слова, очевидно, приняв его фигуру за призрак. Да-да, они крестились, стоило им нечаянно на него наткнуться в ночи. Только совсем не как католики. В Нижнем Новгороде, как и в Руане, и в Париже, были церкви, но они были православными. В них не было органов и хоров, хотя бы отдаленно напоминавших те, что были в католических соборах; хор из мужчин или женщин, а иногда и смешанный, назывался клиросом и пел непривычные, но благозвучные песнопения, и ему они нравились. Впрочем, в России многое отличалось от Европы, и эта концентрация чистой этники и бесконечной любви к своей культуре завораживала Эрика. Мужчина поглядел в окно: вьюга бросала в стекла пригоршни снега, острых и мелких льдинок. За белой пеленой лишь смутно виднелись фонари, мигавшие от резких порывов ветра. В этот момент в дверь постучали, и, дождавшись позволения войти, служанка внесла и поставила на стол поднос с ужином. Затем, робко пожелав ему приятного аппетита, девушка сделала неловкий книксен и удалилась. Эрик не отрицал, что в этом доме готовили вкусно, но в нем вызывало недовольство большое количество еды. Впрочем, ему приходилось признать, что хотя бы раз в день есть необходимо. Особенно учитывая то, что он отощал от морозов. После ужина он, как и обещал, спустился в гостиную. Княжна сидела в одном из кресел у камина, держа в руках книгу, но вместо чтения глядела на огонь. Эрик был готов поклясться, что пожилая женщина не могла слышать его шагов. Тем не менее, она заговорила как раз тогда, когда он нерешительно остановился посреди комнаты. - Как вы собираетесь жить, Эрик? - О чем вы? - насторожился он, занимая, наконец, место в кресле справа от камина. - О том, что готовит вам будущее, - слегка улыбнулась Вера Алексеевна. - Ничего, - сухо ответил он. - Оно ничего мне не готовит, мадам Воронцова. У него было «ц» чуть длиннее положенного, поскольку ему приходилось совмещать «т» и «с», но этот легкий акцент, впрочем, только ему шел. Женщина оглянулась и пытливо взглянула на него, прямо в глаза, затем подняла одну бровь, сохраняя на губах полуулыбку: - Почему вы так думаете? - Люди имеют одно дурное свойство, - медленно проговорил мужчина, успев взять себя в руки и успокоиться. - Они всегда составляют впечатление о вещах исключительно по внешним данным. А я в данном случае... - он запнулся, - проигрываю. - Не сочтите за любопытство, Эрик, но что вы все-таки скрываете? Мужчина встал с кресла и, заложив руки за спину, нервно зашагал по паркетному полу, где он не был скрыт ковром, из стороны в сторону. - Вам, как и остальным, лучше не знать таких вещей, - ответил он, наконец; его голос звенел от напряжения. - Что ж, - Вера Алексеевна повернулась к огню и вздохнула, - я не хочу менять ваше мнение обо мне; по крайней мере, я надеюсь, что оно хорошее... Я не стану дольше любопытствовать. Каждый имеет право на секреты. И она улыбнулась, словно у нее самой этих секретов было пруд пруди, и она понимала, каково это - не мочь ими ни с кем поделиться. Оставшееся время женщина сидела молча, улыбаясь воспоминаниям. Эрик был благодарен ей за это понимающее молчание и поразительный такт, который она проявила. Он ожидал от нее требования снять маску или, по крайней мере, не особенно приятных слов и вопросов, но женщина ни того, ни другого себе не позволила. - Благодарю вас за компанию, Эрик, - улыбаясь, поговорила княжна, увидев, что ее квартирант собирается откланяться. - Ну что вы, это не стоило мне никаких усилий, - вежливо солгал мужчина и, уже уходя во мрак коридора, услышал нагнавшие его слова: - Просто подумайте, может быть, не все люди одинаковы, и есть те, кто примет вам таким, какой вы есть?.. Если бы она знала, что скрывалось за хмурящейся белой полумаской, то никогда не стала бы так говорить. *** И снова сон не шел. Эрик около часа ворочался в постели, пытаясь отыскать удобную позу, но даже мысль о завтрашнем раннем подъеме не принесла долгожданного забытья. Он зло вздохнул, встал и спустился в гостиную, без труда ориентируясь в полумраке. Как и всегда, в углу на столе горела свеча, и ее пламя весело прыгало, отражаясь в лакированной поверхности фортепиано. Фортепиано. Эрик знал, что хозяйка дома обычно играет на нем в предобеденное время, но слышал ее игру лишь раз или два, когда уходил на ярмарку позже обычного. Мелодии Веры Алексеевны - он не был уверен, импровизирует она или играет давно забытое - напоминали старинные вальсы и мазурки, были чуть неловкими, но приятными для слуха. Мужчина медленно поднял крышку инструмента и, проведя пальцами по клавиатуре, тронул одну из клавиш. Фортепиано отозвалось тихо и гулкой «до», утонувшей в тишине. Потом к одной ноте прибавилось другая, в терцию, потом пальцы образовали аккорд... Эрик не мог удержаться, чтобы не сесть на приставленный к фортепиано вертящийся стул, уже играя заоблачную грустную мелодию. Где-то на краешке его сознания еще оставалась мысль, что его могут услышать, и он не делал по-настоящему сильных аккордов. Но вся его душа, все это время тайно болевшая по музыке, теперь отзывалась сладкой дрожью и болью, и он не замечал, как из-под его маски по подбородку сбегали слезинки. Наконец Эрик встал, осторожно опустил крышку фортепиано и, пошатываясь, побрел в свою комнату. В первый раз за последнее время ему было так хорошо. Едва добравшись до постели, он упал в нее и, вздохнув, уснул. *** Утро выдалось тихое и безветренное, снег не шел, а сквозь пелену облаков просвечивало далекое солнце. Эрик оделся и испустился в гостиную, чтобы там посидеть в одиночестве. Он вспоминал вчерашние прикосновения к клавишам, тему до боли в подушечках пальцев хотелось повторить. Но одно дело играть, пока весь дом спит, и совсем другое - когда любой может его услышать. Поэтому мужчина сидел в кресле, не решаясь подойти к фортепиано и лишь бросая на него наполненные вожделением взгляды. Наконец в коридоре послышались шаркающие шаги, и его поприветствовал управляющий: - Доброе утро. Чаю, как обычно? - Пожалуй, ничего не надо, - откликнулся Эрик, мысленно перебирая пальцами по клавиатуре инструмента. Мужчина ожидал, что слуга откланяется и уйдет, но тот, судя по звукам, продолжал мяться на пороге. - Тебе нужно что-то, Василь? - не выдержал Эрик. Тот втянул голову в плечи и тихо спросил: - Скажите, мсье, вы не слышали ночью странных звуков? - Каких? - спросил Эрик, холодея. - Словно кто-то играл на фортепиано... Знаете, такая грустная и тихая музыка... - управляющий взглянул в глаза мужчине, ища ответа, но, наконец, стушевался: - Впрочем, не обращайте внимания: мне, старику, что угодно могло показаться. Василий, имя которого француз произносил неверно, ушел, оставив Эрика в смятенном и взволнованном состоянии. Тот долго сидел, уставившись на уголок оконной рамы, и думал о глупой вещи: понравилась ли его музыка слуге? Судя по выражению глаз, можно было судить о симпатии; но если это так, то почему старик не назвал ее красивой? Тряхнув головой, Эрик встал и начал собираться на ярмарку. Как и обычно, он тепло оделся и проигнорировал зеркало, боясь случайно наткнуться на собственное отражение. На улице потеплело, и в воздухе чувствовалось приближение весны. Воробьи гомонили, обсыпав деревья, как живая гирлянда; весело бежали собаки, с улыбкой разговаривали ранние прохожие. Эрик даже вдруг почувствовал себя ущербным, что не улыбается наступающему теплу так же, и позволил легкой улыбке тронуть губы. Разложив фиолетовый шатер, Эрик достал свои привычные атрибуты: монеты, которые он превращал одну в другую, карты, которые он заставлял исчезать и танцевать, листы бумаги, что он складывал в затейливые фигурки. Впрочем, главное, за чем к нему приходили зрители, не требовало отдельного кармана. Это был его голос. С голосом Эрик мог делать что угодно: мог заставить его звучать тонко, как у маленькой барышни, или низко, словно у мужика-крестьянина; мог сделать так, чтобы голос звучал из глубины шатра или над самым ухом какого-нибудь зрителя. Голос приносил ему хорошие деньги, которых запросто хватало на необходимое. Постепенно к шатру начали сходиться заинтересованные люди. Некоторые из них были уже знакомы Эрику, некоторые приходили впервые, но все с одинаковым восхищением глядели на его «чудеса». В этот день появилось совершенно новое лицо. Это был мужчина средних лет, восточной внешности, в странной для местных одежде и с заинтересованным, но каким-то пронзительным выражением глаз. Светло-зеленых, чуть белесых глаз... Мужчина не смеялся и не аплодировал вместе со всеми, не пытался понять, откуда идет голос, когда Эрик показывал искусство чревовещания. Он просто смотрел, и в его взгляде было что-то такое, словно он приценивался к товару. Эрик не мог не глядеть невольно на незнакомца, хотя и старался делать это незаметно, а почему - и сам не знал. Незнакомец в тот день последним покинул площадку, где стоял фиолетовый шатер, и, к некоторому облегчению Эрика, не задал ни одного вопроса, хоть и несколько раз обернулся, уходя. Как и всю эту зиму, много дней подряд, сегодня Эрик тоже сложил свой шатер и унес с собой, чтобы оставить в прихожей; под вечер, столь же тихий, каким было и утро, начал медленно кружиться снег, огромными хлопьями падая на все горизонтальные поверхности. Сегодня, несмотря на вечернее похолодание, Эрик шел домой гораздо медленнее обычного, разглядывая дома и прохожих. Деревянные и кирпичные здания, лепнина, подвальные помещения, оборудованные под пивные и закусочные; извозчики, телеги, лошади, цветные платки на женщинах... Он пришел домой к восьми или девяти; было ясно, что Вера Алексеевна теперь читает у камина и не ложится, ожидая его прихода. Скинув верхнюю одежду еще в дверях, мужчина тихо прошел в гостиную, как, впрочем, и всегда, потирая руки друг о дружку. - Здравствуйте, Вера Алексеевна, - привычно проговорил он. - О, вы вернулись, - княжна кивнула, и ее слегка морщинистое лицо расплылось в приветственной улыбке. - Хотите горячего чаю? Я прикажу. - Да, спасибо, - рассеянно ответил Эрик. Он разглядывал каменную полочку со статуэткой Афродиты, отлитой, кажется, из бронзы. - Знаете, я хочу вам сказать одну вещь, - чуть опершись руками на подлокотники кресла, сказала Вера Алексеевна. - Какую? - Вы прекрасно играете на фортепиано, Эрик. Сегодня ночью вы заставили меня плакать. Это ваша музыка? Первой мыслью было начать отпираться, но мужчина быстро сообразил, что это было бы глупо. Он ожил от оцепенения, пожал плечами и ответил: - Да, моя. Вы действительно считаете ее хорошей? - Хорошей - это слишком слабое слово для ее описания, дорогой друг, - покачала головой женщина. - Я не преувеличу, если назову ее гениальной. Это песня ангелов... Почему вы не играли раньше? Эрик поднял бровь под маской: - Я не знаю. Просто не приходилось. К тому же, я не хотел, чтобы меня кто-нибудь услышал. Вера Алексеевна взглянула на мужчину с негодованием: - Но это просто обязано быть услышанным, Эрик!.. Вы не имеете права скрывать от мира такой талант. Знаете, что? Я порекомендую вас графу Зеленцову. Он сетовал недавно на то, что у него нет хорошего музыканта... Он ценит музыку и хорошо за нее платит, Эрик. Секунду он сидел, словно замороженный, не решаясь пошевелиться. Наконец, расслабившись, он помотал головой, заставляя прядь темных волос у лба яростно запрыгать: - Я не смогу. Это просто бред. Граф, каким бы он ни был, ни за что не согласится держать музыканта вроде меня. - Вы ошибаетесь. Вам стоит попробовать! Графу Зеленцову важен талант, ему все равно, какой внешностью при этом будет обладать человек. - Я... - он сжал зубы изо всех сил, пытаясь остановить бешеный поток мыслей. - Это абсурд... Абсурд!.. Если мне откажут?! Вы же не собираетесь подвергнуть меня такому унижению?!. - Успокойтесь, Эрик!.. - чуть тверже сказала княжна. - Я совсем не хочу унижать вас. И мне тем более жаль будет расставаться с вами, если граф Зеленцов решит дать вам место - а он решит, я уверена... Но поймите, я хочу, чтобы ваше будущее стало лучше. Поэтому и лишь поэтому я предложила вам это. - Но... - Эрик хотел снова возразить, однако Вера Алексеевна остановила его: - Вам необязательно отвечать сейчас. Я буду ждать вашего решения тогда, когда вы сами будете готовы его сказать. А теперь - спокойной ночи. Женщина неторопливо поднялась и семенящими шагами вышла, придерживая подол своего светлого платья. А Эрик усмехнулся про себя. Да, княжна была далека от знания жестокости этого мира, но прошлая жизнь в ореолах высокого света научила ее неплохо разбираться в людях. Это качество она проявила сейчас, и предоставив ему выбор, и в то же время не оставив никакого. Играть! Играть на инструменте, по которому он скучал с отрочества... Свое отрочество он тихо ненавидел, старался забыть. В каком-то смысле попытка забыть музыку была той же попыткой забыть прошлое. И у него неплохо получалось... До вчерашней ночи. Теперь же воспоминания шли плотной стеной, их ничем было уже не заглушить - оставалось лишь лежать в темном мареве, опутанным простынями, и не шевелиться, надеясь, что кошмары обойдут стороной. И все же, даже понимая, что музыка всегда будет горька для него, Эрик думал над возможностью служить у графа Зеленцова и осознавал с легкой досадой, что согласен. О, наверняка слышать каждый день собственную музыку будет больно! Но что же? Он не против. *** Утро - солнечное, впервые за четыре месяца - осветило строения старинного города. В это время Эрик был уже при полном параде и даже в перчатках, и его глаза светились решительностью: один - через прорезь его белой маски, другой - как был. В гостиной он дождался появления княжны, выдержал ее пристальный взгляд ему в глаза и озвучил свое решение. В очах Веры Алексеевны появился понимающий отблеск, замешанный на сожалении от расставания с ним: - Я понимаю, почему вы так решили, Эрик. Еще вчера я поняла это по вашим глазам. Эрик скрипнул зубами. Женщина нашла его руку и легко пожала ее, заметив, что расплавленные изумруды в глазах мужчины плеснулись вслед за ее жестом, а потом возвратились к ее лицу. - Вот как, - кивнул он, быстро отнимая руку и отступая. - Сегодня вечером я поеду к графу Зеленцову и сообщу ему, что вы готовы стать музыкантом в его доме. Я думаю, он будет несказанно рад... А хотите, я возьму вас с собой? Я представлю вас, граф прикажет накрыть стол с эклерами... Вы ведь любите эклеры?.. - Ну конечно, - Эрик ответил положительно, но жест - небрежное пожатие плечами - выдал в нем отсутствие особенного энтузиазма. - Тогда вы не идете на ярмарку? - с надеждой спросила княжна. - Пожалуй, будет лучше, если я все же пойду, мне нужно там закончить кое-какие дела, - Эрик отступил еще на шаг, вдруг ощутив сильное желание остаться в одиночестве. Конечно, для любого человека не секрет, что лучше всего одиночество ощущается в окружении толпы. Иногда, и даже, наверное, часто, такое состояние не доставляет удовольствия. Но Эрику оно приносило болезненное наслаждение, как наркотик, и временами его именно за одиночеством тянуло к таким непохожим на него существам - людям. Распрощавшись, он вышел на улицу, даже не поглядел в небо, а сразу отправился на ярмарочную площадь. Здесь еще было пусто, лишь редкие прохожие нарушали словно бы гладкую тишину. Здесь Эрик снова превратился в занимательного для русских иностранца, фокусника, чревовещателя. А впрочем, все эти занятия могут быть направлены лишь на развлечение людей... Это осознание приносило боль мужчине, стоявшему сейчас посреди площади. Он ведь никогда не занимался ничем, кроме развлечения других, никогда не был никем, кроме диковинки... Во власти цыган, сейчас, на русской ярмарке, и даже на той должности, на которую согласился - пианист в доме семейства Зеленцовых, - люди не требовали от него ничего, кроме умения угождать. Развлекать. Скрашивать скуку. Как игрушка... И все равно Эрик разложил свой фиолетовый шатер, снова достал свои атрибуты и принадлежности и сложил на грубовато вырезанный рыжий стол. Сняв с себя шубу - не полагалось фокуснику в шубе, - он обернулся. С порога шатра на него взирал вчерашний странный посетитель, смуглый и зеленоглазый, и молчал. - Что вам нужно? - первым спросил Эрик. Его необычный (какая ирония!) собеседник продолжал отмалчиваться, и фокусник нахмурился: - Вы что, немой? Вы стоите на пороге моего шатра в одиночестве, значит, чего-то хотите. Так отвечайте, черт вас возьми!.. Смуглый на миг прервал зрительный контакт, затем, поколебавшись, подался вперед и начал по-французски: - Я Надир-Хан, родом из Персии, дарога Мазендерана. А вы, так полагаю, Эрик? - Да, - чинно кивнул тот, не удивившись тому, что с ним заговорили на его родном языке. - Расскажите же мне, чем я обязан тому, что вы знаете мое имя и местоположение. Человек в маске и человек в халате глядели друг на друга: оба изумрудных взгляда словно обшаривали собеседника. - Я много слышал о вас, - медленно, почти не мигая, словно змея, проговорил незнакомец. - Точнее, едва лишь я услышал о вас в первый раз, я сразу понял, что мне нужно искать вас. - Искать? - поднял Эрик бровь. Впрочем, за маской этого разглядеть было невозможно. - И что же вы хотите от меня? - Мне требуется человек, который мог бы жить при персидском дворе. - Вот как?.. - Эрик пытливо глядел на перса, тот глядел на него, и если бы кто-нибудь видел из сейчас, то наверняка подумал бы, что они сто́ят друг друга. Оба странно одеты: один до вычурности богато, другой до скуки минималистично. Оба глядели в глаза друг другу, не отрываясь и почти яростно. - Вы могли бы жить в роскоши и ни в чем не нуждаться, - вкрадчиво начал смуглый господин. Эрик кивнул. - ... Ваш талант принес бы вам славу. Эрик снова кивнул. - ...В вашем окружении находилось бы столько прекрасных женщин, сколько вы бы сами пожелали. И опять молчаливый кивок. - Так вы согласны? - нетерпеливо спросил перс. - Вы поедете? - Нет. Из глаз фокусника надменно пролилось зеленое мерцание. *** Немного раньше окончив в этот раз, Эрик спешно возвращался в дом Веры Алексеевны. Несколько раз он ловил себя на мысли, что едва ли не бежит, прежде чем усилием воли заставить себя идти медленнее. Фонари одиноко покачивались на своих тонких черных ногах. Дул промозглый сырой ветер, часто бывавший здесь весной. Откуда-то приносило запахи лошадей, свежей выпечки, а из русских закусочных тянуло квасом и пивом. - Подождите! Постойте! - снова Эрик далее не понял, что окликают его, и лишь спустя какое-то время обернулся. Шагах в двадцати от него быстро шел Перс, силясь нагнать его, но у него, очевидно, не получалось. - Что вам опять нужно? - мужчина почувствовал прилив раздражения. - Я же сказал «нет», этого недостаточно? - Ханум всей Персии лишь отдала мне приказ, мсье, - осторожно проговорил южанин. - Я выполняю его. - Какое мне до этого дело?.. - осведомился Эрик, пожав плечами. - Вы очень нужны мне. Я проделал такой далекий путь и... я готов просить вас на коленях, - на лице зеленоглазого перса выступило унизительное выражение, и француз еле выдержал, чтобы не сморщиться от всколыхнувшегося отвращения. - Я не буду даже думать на эту тему, - решительно отозвался Эрик и возобновил свой стремительный путь, оставив Надир-Хана посреди дороги в замешательстве. *** Этим же вечером Вера Алексеевна собралась к графу Зеленцову. Эрик заметно нервничал, перебирая пальцами темно-шоколадный накрахмаленный галстук, и поминутно проверял, на месте ли маска. Сегодня этой бедной вещи придется вынести множество взглядов. Он машинально разглядывал пейзажи на стенах, успевшие намозолить глаза, и думал, что сегодня, возможно, вся его жизнь переломится к лучшему. Он будет играть свою музыку на хорошем фортепиано орехового цвета, иногда спускаться ужинать с хозяевами... Ну разумеется, на этих ужинах есть он ничего не станет, только будет говорить, если его о чем-нибудь спросят. - Вот увидите, все сложится наилучшим образом, - грустно улыбаясь, говорила Вера Алексеевна, когда они садились в настоящие русские сани. Эрик только одарил ее скупой улыбкой, чтобы не показывать, насколько сильно́ его волнение перед ответственным вечером. Езда в санях была сущим адом. Лошади рвались сквозь поднявшуюся внезапно вьюгу, хрипели и отплевывались; фонари иногда погасали на один краткий миг, но казалось, что они моргали в ответ Эриковым собственным глазам-свечкам. А когда поехали по пригородной дороге, стало совсем темно. Только вой - не то вьюги, не то волков, хоть их в городах и не бывает. Страшная страна - Россия. Страшная и великая. Но замелькали огни: вдали показалось зеленцовское поместье. Название у поместья было какое-то корявое и нескладное, и молодой человек сразу же решил не запоминать его. Сани дернулись, переехали кочку и встали. Бешеные скакуны щерили рты, плюясь пеной от быстрой скачки. Эрик машинально хлопнул по крупу одного из них, проходя к крыльцу, пока Вере Алексеевне помогали выбраться из саней. Пожилая женщина засеменила к нему, совершенно фамильярно взяла Эрика за локоть. - Как вам поместье, Эрик? Красивое, правда? - шепотом спросила Вера Алексеевна. Эрику были не по душе слишком массивные каменные колонны, сделанные на какой-то извращенный манер итальянских вилл, но он согласился: - Пожалуй, дом неплох. В доме у каждой двери был швейцар, светились в углах стеклянные лампы с розовыми абажурами; на стенах мрачно поблескивало средневековое оружие, пестрили кроющимся в полумраке узором азиатские ковры, а под потолком угадывались белоснежные выпуклости итальянской же лепнины. «Безвкусица», - подумал Эрик. И все же, несмотря на эти страшные сочетания предметов интерьера, поместье не навевало мыслей поскорее сесть в сани и уехать. Граф ожидал в роскошной и такой же безвкусной гостиной. Он сразу улыбнулся при виде гостей, но эта улыбка будто бы доставляла ему боль. Седые короткие волосы и элегантно подровненная борода, одежда с иголочки по последней моде, прямая неторопливая походка - все выдавало в нем человека богатого и прекрасно воспитанного. - Здравствуй, Саша, - поздоровались княжна, подошла к графу вплотную и трижды расцеловала в щеки. - Познакомься с моим хорошим другом. Эрик, это Александр Михайлович, Саша, это Эрик. - Очень рад, - с такой же вымученной улыбкой ответил граф, и знакомство скрепили рукопожатием. - Величайшая честь для меня, - произнес француз. - Прошу сюда, - Зеленцов указал на комнату, расположенную за полуотворенными дверьми. - Сейчас подадут чай. Княжна улыбнулась так молодо и легкомысленно, что отказаться Эрику просто не достало сил, хотя никакого чаю ему не хотелось. - Идемте, Эрик. Прошу, не стесняйтесь, граф очень любезный и понимающий человек. К тому же, он ценит умных собеседников. К чаю действительно подали эклеры, как и предсказала Вера Алексеевна. - Чем же вы предпочитаете заниматься в свободное время, Эрик? - с любопытством взглядывая в глаза молодому человеку, спросил граф. - Всем понемногу, - уклончиво ответил иностранец. - Но предпочитаю архитектуру, музыку и фокусы. - Фокусы? - с интересом переспросил Зеленцов. - Да. Я выступаю здесь на ярмарке, - сухо информировал Эрик. Он лелеял надежду разочаровать собеседника своей бедностью и приземленностью и был неприятно удивлен, заметив, что любопытство к нему лишь возросло. - Ну, а как же с музыкой? Вы упоминали о ней, - спросил Зеленцов. - Вы поете, играете? - И то, и другое. - В таком случае вы, может быть, опробуете рояль?.. Он достался мне в наследство от родителей, но сам я, увы, не умею на нем играть. Никакого слуха, - печально улыбнулся граф. - Мне думается, что чтобы научиться играть на рояле по нотам, особенного слуха не требуется. Очевидно, вам не хватало практики, - Эрик увидел, каким алым сделалось лицо старика, и ему это принесло чувство триумфа. Зеленцов ему не нравился. Не дожидаясь повторного приглашения, француз подошел к старинному инструменту. Восхищаясь, погладил лак на крышке с вензельками; поднял ее, пробежал пальцами по клавишам, не садясь, пробормотал сам себе, что непременно настроит его получше. Быть может, он и испытывал антипатию к хозяину, но инструментом решил во что бы то ни стало завладеть. - Если вы будете так любезны сыграть нам что-нибудь, то я буду вам обязан, - донесся голос графа, как сквозь сон. Такое предложение не нашло возражений. Эрик сел на обитую кожей банкетку. Он заиграл стремительный, летящий вальс - то, что привыкла слышать публика подобного рода на балах. Был ли это Шопен, а может быть, автором являлся он сам - неважно; за достаточно длительное время игры молодой человек ни звука не услышал от своих зрителей, и только в самом конце, на заключительном аккорде, Вера Алексеевна не удержалась и всхлипнула. - Видите, Сашенька, - плаксивым голосом сказала она, обращаясь к графу уже на «вы», - мсье Эрик - талантливейший и глубочайший человек. Лишь недавно я узнала о его музыкальных способностях. И мне захотелось его представить вам - я ведь знаю, как вы любите музыку. - Гм, ну что ж, - Зеленцов поднялся со стула. - Я должен признать, что вы и впрямь очень недурно играете. Я был бы счастлив, если бы вы стали приезжать сюда и играть на этом инструменте. Я одинок, а музыка скрасила бы мое одиночество. «Одинок», - подумал Эрик, и голос, озвучивший в его голове эти мысли, так и сочился сарказмом. Откуда этому старику знать, что такое одиночество? Он наверняка всю жизнь был окружен людьми. Нет, Эрик и один лишь Эрик знает, что такое «одинок». - Я осмелюсь предложить вам работать у меня, - продолжил граф после паузы, с помощью которой, очевидно, пытался создать интригу. - Я бы согласился, если бы не смущающее обстояьельство. У меня нет своего жилья, а стеснять милейшую Веру Алексеевну я больше не намерен. - В этом случае двери моего дома для вас открыты! Переезжайте хоть сегодня. Я прикажу приготовить для вас комнату. На красном от восторга лице Зеленцова играла беззаботно-дружелюбная улыбка, Эрику противная, но взгляд на рояль решил все. Ради своей музыки он был готов сносить присутствие хозяина, очевидно, человека вульгарной натуры. - Ладно. Я согласен. По дороге домой Вера Алексеевна пыталась незаметно утереть платочком слезы. - Ах, я буду так скучать по нашим вечерам! - жалобно сказала она. - Наверное, я сойду с ума. - Я буду вас навещать, - сухим голосом произнес иностранец. Он не переносил женских слез, но в этот раз в нем словно что-то треснуло. Ему было до странного жалко эту женщину, вдруг сделавшуюся похожей на обыкновенную старушку; эта истинная сущность вечно скрывалась за экзальтированной улыбкой и изящным наклоном головы. - Простите меня, - Вера Алексеевна тщетно промакивала глаза и щеки, блестящие от влаги. В тот же вечер Эрик собрал один лишь маленький саквояж со своими вещами и уехал в поместье Зеленцовых. *** Наутро, когда он спустился в гостиную, граф, нацепив неуклюжее пенсне, что-то читал. Вид его выражал волнение. - Доброго утра, - без всякого выражения сказал Эрик. - И вам, - Зеленцов от своего чтива не оторвался. Лишь спустя минуту он отложил на журнальный столик письмо и встал. - Я должен предупредить вас: сегодня вечером приедет моя племянница. Письмо лишь теперь принесли... Она окончила обучение в пансионе и не желает больше оставаться в Москве. Вам, как я понял, общество неприятно, но верьте мне: графиня Анна Николаевна - милая и воспитанная девушка. Весь день Эрик думал лишь о приезде графини. Ноты, обычно безоговорочно слушавшиеся его пальцев, теперь словно смеялись над ним и никак не выходили. А когда Анна Николаевна, наконец, приехала, и из коридора донесся ее звонкий и чистый молодой голос, Эрик почувствовал себя совсем старым, ненужным и деревянным. - Ах, до чего же я соскучилась, дядя! - воскликнула графиня, и тут же послышался ее смех и звуки обоюдных приветственных поцелуев. Эрик поднялся с банкетки, когда хозяин и племянница вошли в комнату. Зеленые в обрамлении темных ресниц глаза Анны Николаевны приковались к его высокой фигуре, и иностранный музыкант почувствовал себя довольно скверно. В глазах Анны было видно, что она умна, и это было во сто крат хуже, чем глупость, которую легко подчинить и с которой не составит труда сладить. - Представь нас, дядюшка, - сразу приобретя чопорный вид, попросила графиня. Ее розовые с мороза щеки постепенно бледнели, достигая аристократически фарфорового оттенка. - Эрик, это моя племянница Анна Николаевна. Аннушка, это Эрик - наш музыкант. Прекрасно владеет пианино. - Фортепиано, - насмешливо поправил Эрик и поцеловал протянутую ему маленькую ручку. - Рад встрече. - Сыграйте, - попросила Анна Николаевна, и ее взгляд приобрел выражение твердости и интереса. Зеленые глаза, что были намного темнее глаз француза, стали совсем черными омутами. Эрик сел и заиграл. Это снова был легкомысленный танец. Он опасался играть барышне свою музыку, боялся, что она не поймет. Женщины были такими легкомысленными, а Анне на вид было не больше семнадцати. - Это что, полька? - спросила графиня, и Эрик впал в замешательство: ему было непонятно, нравится ли племяннице графа музыка. Но следующие ее слова развеяли его сомнения: - Как неинтересно... Я слышала эти глупые танцы сто раз. - Так вы не любите танцы? - Эрик хотел сделать обиженное выражение лица, но понял: получилось заинтересованное. - А что же вы любите? - Я люблю, чтобы в музыке был смысл. Как и в любой другой вещи, - вежливо улыбнулась Анна Николаевна. - Все очень просто. Эрик почувствовал, что в нем всколыхнулась ярость. Подумать только, он сделал ставку - и она оказалась провальной! - Смысл, - эхом прошептал он и сделал длинный, тревожный, диссонирующий аккорд. - Вам нравится смысл, - снова проговорил он, и его пальцы рассерженно пробежалась уменьшенными квинтами. Всего в несколько минут он создал собственными руками ад и сам себя поставил королем этого ада. Когда он окончил, Анна стояла у рояля с неподвижностью, достойной мраморной статуи. С ее лица не сошла вежливо-снисходительная улыбка, но когда он взглянул ей в глаза, уголок ее губы дернулся, словно собираясь положить начало жуткой гримасы. Никто из них ничего не сказал. *** День ото дня пребывание в поместье в компании Анны Николаевны становилось невыносимым. Это была абсолютно вежливая барышня, но дядя, очевидно, оставался в неведении относительно ее любопытства. К Эрику молодая графиня проявляла странный интерес. За столом, в присутствии графа Зеленцова, она норовила придумать ничего не значащий, но каверзный и смущающий вопрос. Эрик отвечал на ее подшучивания холодностью, раздражением и молчаливой угрозой во взгляде. Она оказалась умным, коварным противником, обладающим очень многими достоинствами, которые почему-то не спешила использовать Эрику во вред. Но вскоре, через неделю после переезда француза в зеленцовское поместье, произошло то, что положило конец пребыванию Эрика не только в этом доме, но и вообще в России. Граф отлучился на какой-то прием, а молодая графиня сослалась на головную боль и осталась дома, низвергнув в ад надежды Эрика побыть в одиночестве. Поначалу, пока он играл какие-то странные, приходящие то и дело на ум мотивы, она слонялась в соседних комнатах, поливала цветы и распевала что-то отвратительно веселое. Молодой человек прервал игру: - Что-то не очень-то ваше состояние напоминает головную боль. Она, в свою очередь, прервала песню, заглянула в комнату с роялем и спросила: - А вам какое дело? - и продолжила что-то мурлыкать себе под нос. У Эрика эти слова и беспечный тон, которым они были сказаны, вызвали раздражение. В самом деле, эта маленькая и смышленая хамка его просто-напросто бесила. - Вы знаете, что ваш голос никуда не годится, так зачем же выставляете себя на посмешище? - помолчав, спросил он. Девушка тем временем вошла в комнату, нарочно повертелась и пожеманничала у зеркала перед дверью, пританцовывая, дошла до кресла и села, теперь оказавшись прямо у Эрика за спиной. Он продолжал играть приходившие в голову мотивы, нарочно выбирая из них самые резкие и неприятные, чтобы графине не было комфортно находиться здесь, и она поскорее ушла. Но Анна Николаевна оказалась упрямее, чем Эрик предполагал. Когда он бросил игру и развернулся к ней, желая высказать ей в лицо все свои нелестные мысли, девушка отвлеклась от бесцельного перебирания бахромы на своей шали и взглянула на его половинчатое лицо: - Что же вы перестали? Играйте. Или вам, наконец-то, стало стыдно за свою игру?.. - Я знаю, в отличие от вас, дорогая графиня, что играю лучше, чем кто бы то ни было, - холодно и с потрясающим спокойствием ответил Эрик. - И это перед вами-то я выставляю себя на посмешище, когда пою? - насмешливо глянула Анна. - Знаете, я могу вам дать адрес моего учителя музыки, и он, быть может, сумеет хоть чем-то помочь вашей игре, бедный Эрик. Он понимал, что эта бестия злила его нарочно, но почему-то от этого знания самообладание не возвращалось. Тяжело поднявшись с банкетки, музыкант приблизился к племяннице графа. Девушка вскочила, но Эрик впечатал ладонь в стену, преграждая ей путь к выходу. - Вы, вы... - прошипел он ей в маленькое алебастровое ушко с изящной серьгой, - вы бездарность, иначе умели бы слушать настоящую музыку, а не ваши любимые приторные вальсы и польки!.. - А вы, дорогой Эрик, - невоспитанный наглец, - прошептала ему на ухо бесстрашная девчонка. Она и понятия не имела, что он хотел сделать с ней!.. За все свои дерзости она заслуживала самых ужасных мучений, и он был бы рад сделаться ее мучителем. - На-хал, - с придыханием повторила она, когда оба ее запястья оказались сжаты рукой ее врага. - Продолжайте, покуда у вас хватит наглости, а я посмотрю на вас. Он отпустил ее руки и вцепился ей в горло, кривя рот в гримасе яростного наслаждения. Откуда в нем только взялась эта ненависть! Эта тщеславная графиня все продолжала без всякого страха улыбаться и даже прикрыла глаза, будто собираясь задремать. Эрик не заметил, как быстро развились последствия его фатальной ошибки, когда он и думать позабыл о цепких руках Анны Николаевны, еще недавно державших изящную лейку для орошения комнатных цветов. Теперь эти руки держали его маску. Внезапно осознав, что лишен своей защиты, пианист взвыл от ярости. Девчонка вскрикнула от испуга перед его чудовищным лицом, отшвырнув маску подальше - по ее неосторожности фарфоровая вещица попала в зеркало, и оба предмета превратилась в груду осколков. - Я... тебя... убью, - задыхаясь, Эрик отстранил графиню от стены и со всей силы впечатал обратно. Племянница графа ударилась головой и обмякла, повиснув на своей сжатой руками Эрика шее. Он поздно заметил, что эта бестия перестала храбро смотреть ему в глаза и хватать ртом воздух; он отпустил ее, она упала. Чувство липкого страха за содеянное прокралось по спине Эрика; он подхватил бездыханную чертовку на руки и поднял ее на кресло, не зная, стоит ли ему даже пытаться привести ее в чувство. Но он наклонился к ее груди, желая послушать, бьется ли еще это дерзкое сердце. - Получите! - взвизгнула вдруг она, и звонкая пощечина обожгла изуродованную щеку Эрика. - Я добьюсь, чтобы вас уволили. Сегодня же!.. - Я буду очень рад никогда вас больше не увидеть, - прорычал Эрик, отступив к двери. Он чувствовал на себе ее злорадный взгляд, когда стремительно уходил по коридору и вниз по лестнице. *** Человек в узорчатом халате увидел его издалека и сразу поспешил навстречу. - Здравствуйте, Эрик. - Идите к черту, - с бессмысленным раздражением отозвался он. - Вы изменили свое решение? Вы поедете со мной? - без прежней готовности унижаться спросил Надир-Хан. - Поеду.