William's stories

Осень начинается не с солнца. Небо беспросветно, каждый день льют дожди, ночью они барабанят по парапету, а вчера была оглушительная гроза, которая мешала спать. В груди у Джисона тоже все забилось водой и грязью. Раньше он не знал, что можно так много плакать, как и не знал, что можно так обходиться с человеком. Можно улыбаться, ненавидя за глаза. Можно смеяться, пряча в каждом слове злобную шутку. Шлюзы соленой влаги переполнены, внутри него слишком много горечи, которой нет выхода и от которой нет спасения. Из гостиной раздается шум, Джисон вздрагивает, торопливо стирая пальцами слезы с красных щек. Стоя на холодном балконе и разглядывая, как вода после очередного дождя протягивается по тротуарам, как блуждают одинокие прохожие под черными зонтиками, как медленно плывут грязные облака, он забылся. Кто-то из ребят вернулся в общежитие раньше или просто Джисон потерял счет времени и простоял здесь дольше обычного. Пальцы замерзли, нос забился, а голова разболелась, ― в таком состоянии нельзя показываться, кто бы там ни пришел. Джисон решает быстро закрыть балкон, чтобы спрятаться и отсидеться, пока его лицо не остынет. Покраснения отойдут, он успокоится, выйдет невозмутимым и никто не станет до него докапываться. Он быстро защелкивает дверь и, поднимая голову, внезапно встречается опухшими красными глазами с промокшим Донхёком, что только что вошел в комнату и удивленно застыл. Джисон тоже замирает, его охватывает разочарование ― спрятаться не удалось, и потому он даже не пытается решить, что делать дальше. Он просто оставляет дверь балкона закрытой и уходит к окну. Ладно, видел и видел. Будет спрашивать, что случилось ― можно проигнорировать, тем более это Донхёк. Джисон слышит, как задергалась дверная ручка, но даже не оборачивается. Приглушенно слышится голос хёна, который просит открыть, но проходит не больше минуты, и все звуки прекращаются. Джисон разглядывает серую улицу и пытается выдумать достойную причину своих слез, если все-таки придется объяснять. Стоять на балконе вечно у него не получится и, видимо, Донхёк быстро это понял. В какой-то момент любопытство пересиливает, Джисон оборачивается. Он видит, что Хёк сидит на диване, вокруг него раскрытые коробки с пиццей ― маргарита, ассорти и еще какая-то; в руках лимонад в пластиковом закрытом стаканчике, а на экране телевизора, который тот так увлеченно смотрит, юмористическая передача. Донхёк откидывается на спинку дивана и хохочет, даже не успев дожевать кусок пиццы. Внутри что-то ощутимо переворачивается. Джисон минуту назад чувствовал себя хуже всех на свете, Донхёк же стал свидетелем его слез ― слез! ― а теперь сидит и ржет над тупой передачей. Прошло-то всего… не больше 10-ти минут, наверно, с тех пор, как он попытался открыть дверь. Джисон не может понять, возмущен он или обижен, или просто в замешательстве. Если бы он увидел кого-то в слезах, то попытался бы помочь. Да хотя бы стоял у этой двери и дергал до тех пор, пока ему не открыли. Стучался бы, утешал, успокаивал, но делал бы хоть что-то. А если и не делал, то точно бы не ржал на диване с пиццей во рту. Джисон понимает, что из всех хёнов больше всего на него плевать именно Донхёку. Только теперь кажется, что так даже лучше. Он выйдет из балкона, пойдет в ванную, умоется, покушает, у него никто ничего не спросит. Они просто сделают вид, что ничего этого не было. Он отворяет балконную дверь и выходит, уже готовый быстро и молча свалить, как Хёк его окликает. ― Джисонни, ― делает паузу, ― Всех голодающих в Африке оплакал? Пак останавливается, хмурясь. Если начать беседу и сказать “нет”, то придется объясняться, так что лучше согласиться и быстро уйти. В голове правда мелькает короткая мысль о том, почему именно голодающие в Африке? Джисон думает недолго и отвечает. ― Да, всех. Донхёк посмеивается в ответ, берет пульт и делает телевизор потише. ― Вот это правильно, ― он оборачивается, все еще держа в руках кусок пиццы и тычет им в воздухе, ― Потому что им там очень плохо. Некоторые в Африке даже не знают, что такое пицца. Представляешь? Джисон недоуменно хмурится и стоит, не зная куда себя девать. Разговоры с Донхёком у них редко бывают душевными и долгими. Меньше всего он хотел бы сейчас обсуждать голодающих в Африке. ― Нет, наверно.. не могу представить, ― отвечает Пак. ― Как и им не представить нашей жизни, ― заключает Хёк и подзывает рукой к себе. Джисон колеблется. Он собирался свалить, еще ему бы умыться, но отчего-то кажется, что уход лишний раз докажет, что Джисон не в порядке. Он все еще не хочет этого демонстрировать. Пак подходит. Хёк кивает на коробку с пиццей и добавляет. ― Угощайся. Я на всех купил. Джисон молча берет кусочек из коробки с ассорти, Хёк поворачивается к телевизору и снова делает громче. Он берет со стола еще один стакан лимонада и молча ставит перед младшим, продолжая неотрывно следить за передачей, в который раз внезапно засмеявшись. Джисону шутка не кажется смешной. Он вообще не понимает, что сейчас происходит, но думает, что должен вести себя невозмутимо. Он решает съесть этот кусок и быстро уйти, правда, как только Хёк замечает, что Джисон доел, то протягивает теперь коробку с маргаритой и, все еще веселый, с улыбкой говорит. ― Эту тоже попробуй. ― Слушай, хён, ― начинает Джисон, ― Я не очень хочу кушать и пойду. ― Ты что, отказываешься от пиццы? Джисон неуверенно присаживается обратно и говорит. ― Я говорю, что уже поел. ― Так поешь вот эту тоже. ― Я не хочу, ладно? ― Ты не хочешь, а дети в Африке хотят. Джисон замолкает и недоуменно морщится, спрашивая. ― Это шутка такая? ― Что тут смешного, по-твоему? ― говорит Донхёк и выглядит совершенно невозмутимо. Пак не может понять, издеваются над ним или нет. Во всяком случае, он терпел достаточно, а потому решает уйти, но стоит дернуться, как Хёк настойчиво кладет ладонь на его плечо и сажает обратно. ― Нет, я спросил. Что смешного, Джисон? ― Я не знаю, хён, ― устало говорит Пак, ― Все, мне надо идти. ― Вот именно, что ничего смешного, ― продолжает, игнорируя просьбу, ― Это страшно, а еще это несправедливо. Джисон терпеливо вздыхает и внимательно слушает старшего, у которого, кажется, крыша поехала или он в очередной раз перегибает палку со своими глупыми шуточками. Донхёк убирает ладонь, откладывает пиццу на стол и говорит. ― Мир несправедлив, Джисонни. Пак хмурится, не понимая, к чему все это, но остается сидеть и слушать. ― И это факт, ― продолжает Хёк, ― Миру все равно, во что ты веришь, чего ждешь и на что надеешься. Он не честен ни со мной, ни с тобой. Ему плевать на наше благополучие. Наступает тишина. Джисон испытующе смотрит на Хёка, начиная, наконец, улавливать суть слов. Ему это не нравится и он снова хочет уйти, но Донхёк склоняет голову и улыбается, мягче продолжая. ― Это понятно? ― Да, ― сухо отзывается Джисон. Хёк отпивает из трубочки немного лимонада, поворачивается полным корпусом в сторону Джисона и спокойно заговаривает. ― Ты думаешь “со мной обошлись несправедливо”. И не проще ли сказать, что кто-то был нарочно несправедлив, чем принять тот факт, что таков порядок вещей? ― он склоняет голову, щурится, следя за реакцией Пака, и говорит дальше, ― Ведь теперь есть виновный и можно сказать себе, что это зло, которое неестественно. Но зло, к сожалению, абсолютно естественно. Джисон слушает серьезно, брови его хмурятся. Он выглядит напряженным, но, на самом деле, уже не собирается никуда уходить и внимает каждому слову. Он понимает, о чем идет речь и для чего Донхёк все это говорит. Вместе с тем, слова кажутся то ли неприятными, то ли оскорбительными. Хён продолжает. ― И у зла, Джисонни, ровно столько же прав, как и у добра. Более того, я почти уверен, что зло чаще находит на себя расправу, а добро так и остается ― в людях, в их сердцах, в их памяти. Поэтому, ― он хлопает Пака по колену, ― Отпусти это и забудь. Ты еще не раз столкнешься с несправедливостью. ― Это худшая поддержка, которую я когда-либо получал, хён, ― сухо говорит Джисон и Хёк, после небольшой паузы, взрывается хохотом. Пак тоже смеется, хотя и не сразу, но просто становится как-то легче и проще. Старший отпивает еще немного лимонада, успокаивается, и с улыбкой пропевает. ― Пора взрослеть, Джисонни. Тот вздыхает, без тяжести, без грусти ― как-то обреченно, но с улыбкой, и откидывается на спинку дивана, посмеиваясь. Может быть, действительно, все намного проще. Мир таков, какой он есть и совсем не должен быть удобным. Люди также будут совершать ошибки, осенью также будут идти дожди, а слезы иногда будут проситься наружу. И все это не больше, чем течение времени. По крайней мере, всегда можно заказать пиццу.