Я в себе, от себя, не боюсь ничего, Ни забвенья, ни страсти. Не боюсь ни унынья, ни сна моего — Ибо всё в моей власти. Не боюсь ничего и в других, от других; К ним нейду за наградой; Ибо в людях люблю не себя… И от них Ничего мне не надо. И за правду мою не боюсь никогда, Ибо верю в хотенье. И греха не боюсь, ни обид, ни труда… Для греха — есть прощенье. Лишь одно, перед чем я навеки без сил, — Страх последней разлуки. Я услышу холодное веянье крыл… Я не вынесу муки. О Господь мой и Бог! Пожалей, успокой, Мы так слабы и наги! Дай мне сил перед Ней, чистоты пред Тобой И пред жизнью — отваги…
Зинаида Гиппиус.
Лейси проснулась, чувствуя, что задыхается. В панике она прижала ладонь к груди, пытаясь сделать вдох, и только тогда ощутила, как тело конвульсивно вздрагивает, а по лицу катятся слезы. Воздух рваными толчками наконец прорвался в легкие сквозь тихий плач, и Лейси обхватила себя руками, вспоминая, что же довело ее до такого состояния. Эти сны начались пару месяцев назад. Сперва, они были довольно невинными, и Лейси не придала им особого значения. Она была расстроена открывшейся правдой о ее настоящих родителях и думала, что ее переживания просто таким странным образом выливаются в подсознание. В тех снах она бродила по мрачным пыльным комнатам в каком-то средневековом замке, пытаясь найти выход, но как бы ни пыталась, каждый раз снова возвращалась в один и тот же зал. Там Лейси подходила к напольному зеркалу и смотрела на свое отражение. Она выглядела странно: ее кожа мерцала, словно покрытая мраморной крошкой, а глаза казались неестественно яркими. Лейси опускала взгляд и видела в своих руках изогнутый кинжал, на котором было выгравировано какое-то слово, но она никак не могла разобрать какое. На этом сон кончался, но со временем начал обрастать все новыми и новыми уже пугающими деталями и событиями. Лейси стала видеть кровь… Много крови… На своих руках и чужих мертвых телах. Видела страх в глазах людей, убегающих от нее. Слышала собственный рык, больше похожий на звериный, когда она бросалась в атаку. Каждый раз Лейси хотелось остановиться, прекратить это безумие, но ни разу ей не удалось вмешаться в происходящее. Она была лишь наблюдателем, заключенным в чужое тело, так похожее на ее собственное, и в то же время едва ли человеческое… Иногда она видела мужчину. Он всегда сидел к ней спиной за прялкой, и его пальцы ловко перехватывали золотую нить. Лейси никогда не видела его лица, никогда не могла заговорить с ним, но что-то в его позе или занятии действовало на нее умиротворяюще, и она старалась цепляться за его образ, пока ее вновь не выталкивало туда, где были одни только крики, боль и кровь. Ночь за ночью ей снились эти кошмары, лишая отдыха и покоя. Лейси стала нервной и замкнутой. Она не могла рассказать об этом ни матери, ни Эмме. Они бы не поняли, не смогли понять, не увидев все это своими глазами, не ощутив собственной кожей… Лейси пыталась понять, как справиться с происходящим, с помощью книг и интернета. Советы, вроде пить травяные отвары и больше гулять на свежем воздухе, казались детским лепетом, но она все равно попробовала их, только чтобы убедиться — ее кошмарам на чай с мятой глубоко плевать. Единственное, что позволяло, если не справиться с ними, то хотя бы выплеснуть все, что копилось в душе день за днем, было рисование. Лейси не помнила, где и когда научилась этому, но когда она смотрела на предмет, то могла с легкостью перенести его на бумагу, словно уже видела его там. Она изображала самые запоминающиеся детали снов в своем альбоме, который всегда носила с собой, опасаясь, что Регина или Эмма увидят эти наброски и решат, что она сумасшедшая. Порой Лейси и сама не была уверена, что это не так… Она начала ненавидеть собственное отражение за то, что оно было таким же, как во сне. Та Лейси из кошмара была чудовищем, монстром, и она не хотела видеть его и наяву. И тогда она перекрасила волосы, спрятала лицо под ярким макияжем и купила новую одежду, которую носила словно броню или маскировку. Ей хотелось спрятаться, стать другой. Если бы только можно было вовсе не спать, Лейси бы так и поступала, но, не имея другого выбора, старалась хотя бы делать это, как можно реже. Она загружала себя в мастерской, в школе, гуляла допоздна с компанией друзей, принимала алкоголь— все шло в ход, лишь бы достаточно вымотаться, чтобы заснуть без снов на пару часов и вновь проснуться, пока кошмары не нашли путь в ее разум. Лейси уже почти привыкла к такому порядку вещей, когда сегодня ей вдруг приснилось нечто совсем иное. Это даже не было кошмаром, наоборот. Она видела просторный бальный зал, стеклышки мозаики на огромных витражах создавали причудливую игру света на полу и стенах, и Лейси зачарованно огляделась. На ней было золотое пышное платье в пол, которые носят разве что принцессы в сказках. Пока она разглядывала невесомую ткань юбки, то почувствовала, что уже не одна в зале. Раздались звуки скрипки, и из темноты появилась мужская фигура. Это был тот же человек, которого она уже видела за прялкой в других снах, прежде. Он подошел к ней, и осторожно положив одну руку ей на талию, а другой мягко поддерживая ее ладонь, начал медленно вальсировать. Лейси не умела так танцевать, но ее тело, казалось, было знакомо с каждым па, и она с легкостью кружилась по залу, пытаясь разглядеть лицо своего партнера, но оно каким-то непостижимым образом постоянно оставалось в тени. В конце концов, Лейси оставила попытки угадать, кем же был этот таинственный мужчина, и просто расслабилась в его надежных, теплых руках, позволяя музыке вести ее в этом удивительно мирном и счастливом сне. «Но отчего же тогда так больно?» — плакала теперь Лейси, сидя на кровати и обхватив подушку обеими руками. Это не были слезы страха или отчаяния, как случалось прежде, когда ей снились кошмары, и она просыпалась в холодном поту с пересохшими губами и трясущимися руками. Сейчас она чувствовала скорее скорбь по чему-то невыразимо прекрасному, что было в ее жизни и ушло, оставив после себя только тени… Бессмыслица какая-то. Лейси соскочила с кровати и прошла в ванну, чтобы умыться и прийти в себя. Не глядя в зеркало над раковиной, она включила холодную воду и опустила в нее ладони. Шум потока заполнил тишину, возвращая Лейси к реальности. Она плеснула себе в лицо ледяную воду, с силой потерев переносицу и лоб, и бросила взгляд на свое отражение. Из зеркала на нее смотрел незнакомый мужчина. Его кожа была золотисто-коричневой, волосы вились беспорядочными кудрями, а в желтых змеиных глазах словно вовсе отсутствовал зрачок. Задохнувшись криком, Лейси сделала несколько шагов назад, не отводя взгляда от странной фигуры, застывшей в зеркале. Мужчина усмехнулся, забавляясь ее страхом. — Ты кто? — наконец смогла выдавить из себя Лейси, одновременно боясь, что незнакомец существует только в ее больном воображении (а значит она сошла с ума), и что он на самом деле существует (и тогда все еще хуже). Оба варианта ее категорически не устраивали. — Ты всегда предпочитала этот облик любому другому, — высоким подрагивающим голосом произнес он. — Мне стоило догадаться раньше… — Кто… ты… такой? — прижимаясь спиной к двери, с нажимом повторила Лейси. В ванную комнату вели две двери: из комнаты Лейси и Эммы, и сейчас она боялась, что сестра может проснуться, услышав их голоса, и войти сюда. Почему-то Лейси была уверена, что ничем хорошим эта встреча для Эммы не кончится. — Темный, — представился незнакомец, чуть склонив голову. — Что это значит? Ты призрак или что-то в этом роде? — Темный рассмеялся противным писклявым голосом, явно издеваясь над Лейси. Сцепив зубы, она старалась не подавать виду, насколько ей страшно. — Что-то в этом роде… — ответил он и исчез так стремительно, словно его никогда и не было. Лейси ошарашенно уставилась на зеркало и, выждав пару минут, медленно подошла и коснулась его поверхности рукой — ничего. Может, она сходит с ума? Или это просто галлюцинация от недосыпа? Такое ведь с каждым бывает, верно? Верно ведь? Лейси вернулась к себе в комнату и включила торшер, повторяя себе, что все в порядке, что не произошло ничего необычного. Она просто устала и ее разум сыграл с ней злую шутку. Лейси уже привыкла убеждать себя в этом, но сегодня почему-то не получалось. Как долго человек может лгать самому себе и верить собственной лжи? Что еще должно произойти, чтобы она наконец поверила, что происходящее с ней нельзя больше игнорировать? Может, ее галлюцинациям нужно пнуть ее как следует, чтобы она наконец начала действовать? Но что делать-то? Пойти к доктору Хопперу? Лейси невесело усмехнулась, когда представила, как вытянется лицо добродушного Арчи, когда она начнет рассказывать ему о своих кровавых снах и человеке в зеркале, который с ней разговаривает. И тогда здравствуйте белые мягкие стены и разноцветные пилюли… Ну уж нет. Лейси достала из сумки свой альбом, карандаш и принялась рисовать того человека из зеркала. Его слова никак не выходили из головы: «Ты всегда предпочитала этот облик», словно он хорошо знал ее, что бы эта фраза ни означала… Она трудилась над его портретом пару часов, прежде чем придирчиво взглянула на результат. Возможно, из-за того, что она так старательно думала о нем, его черты стали казаться ей смутно знакомыми, хотя Лейси и была уверена, что едва ли смогла бы забыть кого-то со столь необычной внешностью, если бы хоть раз повстречала. Какой-то образ настойчиво бился в ее сознании, но от попыток ухватиться за него, у нее только разболелась голова. Обреченно вздохнув, она закрыла глаза и вновь уснула, на сей раз без всяких сновидений: хороших или плохих… * * * — Зачем ты это сделал? — Нил недовольно скрестил руки на груди и повернулся к отцу, насколько позволял ремень безопасности автомобиля. — Мне не нужна нянька или помощь в том, чтобы вписаться в этот мир. Это же просто школа! Я, черт побери, выживал в местах и пострашнее… — А я и не думал о тебе или твоих «навыках выживания», когда попросил Лейси познакомить тебя с ее друзьями, — невозмутимо ответил Румпель, сворачивая к школьному двору. — Но ты мне очень поможешь, если окажешься в ее ближнем круге. Ты же знаешь, как обстоят дела. В городе есть всего три человека, включая тебя, которые понимают, что здесь происходит, и какая Лейси — бомба замедленного действия. Регина не может находиться с ней рядом слишком много, да я бы этого и не хотел в любом случае. Я тоже не подхожу. А вот ты ее ровесник, вы вместе учитесь, почему бы вам не проводить время вместе, как друзья? Считай это своей миссией… Будешь в центре событий. — Ну раз так, тогда другое дело, — заметно расслабился Нил и с любопытством оглядел школьный двор, на котором собралась практически вся школа перед занятиями, чтобы пообщаться и поделиться сплетнями. — Что-то я не вижу ее… — Зато я вижу, — усмехнулся Голд, вылезая из машины. Обезболивающие этого мира оказались очень эффективными, и он не стал вытаскивать трость, чтобы сделать несколько шагов навстречу помахавшей ему рукой Лейси. — Привет, мистер Голд! — оживленно улыбнулась она, и Голд готов был поклясться, что эта веселость ей дорогого стоит. Она все еще выглядела так, словно только что вернулась с рок-концерта: черная кожаная куртка, слишком короткая расклешенная юбка в тон с рисунком в виде красных роз и короткие ботильоны на высоких каблуках, которые заставляли ее ноги, затянутые в черные плотные колготки, выглядеть по-мультяшному бесконечными. Длинная челка была заплетена в три маленькие косички, закрепленные где-то на макушке, от чего ее глаза, все также густо подведенные черным, казались более открытыми и приветливыми. — Лейси! — поприветствовал он ее, едва сдержав смешок, когда бросил взгляд на вышедшего из машины Нила. Тот был откровенно шокирован внешностью своей почти сестры. Это была совсем не та Белль с портрета — милая девочка с каштановыми кудрями, которую он себе представлял, и сейчас Нил боязливо оторопел, глядя на эту готическую принцессу. — Как твои дела с Региной? — Не знаю, что вы ей наговорили, но сегодня она приготовила мне блинчики, — ухмыльнулась Лейси. И, подняв указательный палец для важности следующего замечания, добавила: — Собственными руками! — Что ж, я рад, что смог повлиять на восстановление ваших семейных уз, — рассмеялся Голд. Лейси игриво прищурилась, словно пытаясь разгадать какую-то загадку, но так ничего и не сказала, вместо этого повернувшись к Нилу: — Привет и тебе! Так значит ты и есть наш новенький? — Да. Я — Нил, — ответил он и нервно сглотнул. Бейлфаер не был трусом или скромником, но сейчас, осознав, что опыта общения с девушками у него по сути никогда и не было, почувствовал себя не в своей тарелке. Когда он был ребенком, это вообще не имело значения — в деревне и мальчишки, и девчонки играли в одинаковые игры и дружили без всякой задней мысли. Когда же Бей стал достаточно взрослым, чтобы в нем проснулся интерес к противоположному полу, жизнь повернулась так, что ему стало совершенно не до этого. Сначала отец стал Темным, и все вокруг шарахались от него, затем была семья Дарлингов и Венди, но они провели вместе слишком мало времени, чтобы между ними могло возникнуть нечто большее, чем дружба. А после он оказался в Неверленде, где даже само слово «девчонка» было оскорбительным. И потом на острове вообще не было девушек, кроме индианок, но все они были дикарками и говорили на каком-то непонятном языке. — Мы с компанией сегодня после уроков собрались в кино, хочешь с нами? Заодно со всеми и познакомишься… — Звучит здорово, — кивнул он, пытаясь хотя бы казаться непринужденным. Тут к ним подошла еще одна девушка. Она была такой же высокой, как Лейси, но выглядела менее агрессивно. Ее соломенные волосы были забраны в высокий конский хвост, а на лице не было ни грамма косметики, кроме легкого перламутрового блеска на губах. Она была одета в синие джинсы и джемпер небесного оттенка. Как только их взгляды встретились, Нил понял, что не может отвести от нее глаз. И тут ему вспомнилось… Девочка Венди оказалась настоящим другом. Вместо того, чтобы выгнать наглого воришку из дома или хотя бы сообщить о нем родителям, она тайком проводила его в свою комнату и указала на маленькую дверку в стене, которая вела в кладовку. При этом она ужасно извинялась, что не может предложить ему ничего лучше, хотя Бейлфаер ужасно усталый и голодный был просто счастлив оказаться в теплом и сухом месте с целой буханкой хлеба в руках. Но Венди все продолжала суетиться, впервые чувствуя себя настоящей хозяйкой, принимающей гостя, и подтаскивала к кладовке все больше нужных, с ее точки зрения, вещей, вроде второго теплого одеяла, подушки и дополнительных свечей, которые Бей, чувствуя себя все более неловко от такого внимания, молча складывал внутри своего убежища. Спорить с хозяйственной Венди он не смел. Напоследок, когда из-за двери уже слышались голоса ее родителей, зовущих ее, Венди преподнесла свой последний дар: — Вот, возьми, — она протянула ему книгу, которую Бейлфаер благоговейно принял из ее рук. До сих пор он никогда не видел ничего подобного. Книга была большущей, в твердом переплете с золотым тиснением по краю, с цветными иллюстрациями и витиеватым шрифтом. — Это моя любимая сказка. «Принцесса-лебедь» называется. Хоть как-то скоротаешь время, пока меня нет… Потом я принесу тебе еще что-нибудь, а сейчас мне пора — родители ждут… Бей едва успел произнести слова благодарности, как Венди уже убежала, торопливо цокая маленькими каблучками по ступенькам лестницы. Оставшись один, он осторожно открыл первую страницу и начал медленно читать строчку за строчкой. У Бея было не так уж много практики, но он не был безграмотным. Отец учил его алфавиту и слогам, и постепенно ему удалось воскресить эти знания и вникнуть в сюжет. В конце каждой страницы он останавливался и подолгу рассматривал иллюстрации. Ему очень нравилось смотреть на прекрасную принцессу Одетт. Ее соломенные волосы, голубые глаза и точеные черты казались Бею совершенством… И сейчас, гладя на стоящую перед ним девушку, он словно видел перед собой ожившую картинку из книги Венди. Прекрасную принцессу… — Это моя сестра, Эмма. Эмма, это Нил, он новенький, — бойко представила их Лейси, пока он молча разглядывал светловолосую красавицу. Эмма протянула руку, и Нил сам не понял, что его дернуло вместо обыкновенного пожатия, повернуть ее ладонь и прижаться губами в невесомом поцелуе к ее пальцам, словно средневековый рыцарь. Правда, средневековым он и был, по крайне мере с точки зрения этого мира. — Ой… Приятно познакомиться, — не на шутку смутилась Эмма, густо покраснев. Нил и сам почувствовал себя крайне неловко, но, бросив быстрый взгляд на лицо Эммы, а затем Лейси с облегчением отметил, что его необычный жест скорее удивил их, чем вызвал недовольство. На отца же он решил не смотреть вовсе. Впрочем, Румпельштильцхен и сам, увидев, что начало положено, поспешил ретироваться, попрощался со всеми, попросил Нила не очень сильно задерживаться и, незаметно сунув в карман его рюкзака купюру, уехал. Оказалось, что у Нила и Эммы первый урок совместный, и они в неловком молчании отправились к школе, пока Лейси порхала вокруг, здороваясь со всеми направо и налево. Ее усилиями спустя всего несколько минут он перезнакомился с большим количеством людей, чем за всю свою жизнь, хотя едва ли запомнил хотя бы десяток имен. Все его мысли крутились вокруг Эммы. Он хотел заговорить с ней, но не знал, о чем. Ложная память Нила тоже не особенно помогала. Он помнил, как встречался с какой-то девушкой в Нью-Йорке, кажется, ее звали Тамара, но затем они расстались незадолго до переезда в Сторибрук. Помнить-то Бей все это помнил, только вот как применять эти знания на практике пока не понимал. Как заставить себя не краснеть, не заикаться, перестать, наконец, пялиться на нее, как идиот, и сосредоточиться. Потому что судя по ее поднятым бровям, она явно задала ему какой-то вопрос, который он благополучно пропустил мимо ушей. — Прости, ты что-то сказала? — Да, я спросила, как тебе город? — улыбнулась она, заправляя выбившуюся прядь за ухо. — О, с каждой минутой мне тут все больше нравится, — на одном дыхании выпалил Нил чистую правду, и Эмма смущенно хихикнула, отведя взгляд. — Ну, Сторибрук не сравнить с Нью-Йорком, наверное, — продолжила она мысль. — Большой город, столько возможностей. Я мечтаю уехать отсюда. — И мы уедем! — с энтузиазмом воскликнула Лейси, встревая между Эммой и Нилом, словно игривый щенок. — На следующей неделе мы все вместе отправимся вон из этого тоскливого болота! Хотя бы один вечер проведем по-человечески… — Лейси, — предупреждающе покосилась на Нила Эмма. — Не сейчас… — Да ладно, Эм, Нил ведь никому не скажет, правда? — Лейси состроила умильную мордашку, за которой Нилу почудилась угроза. Возможно, так влияло знание о том, что эта милая девушка на самом деле такое. И на что она способна. Сглотнув, он постарался подавить тревогу и как можно беззаботнее ответил: — Конечно, Лейси. Но, чур, я тоже еду. — Ооо, а ты у нас рисковый парень, как я погляжу, — одобрительно закивала Лейси и, пихнув Эмму в плечо, подмигнула ей: — Тебе повезло, сестренка… — Иди уже, Лейси, урок вот-вот начнется, — сквозь зубы процедила Эмма в ответ, притворяясь рассерженной нахальством сестры. Но Нил видел, что за этими маленькими пикировками кроются по-настоящему тесные узы. Лейси помахала им рукой и скрылась за поворотом. — Извини, она бывает слишком… взвинченной последнее время, — начала Эмма, но Нил лишь спокойно улыбнулся. Уж он-то знал причину этой нервозности Лейси. Он видел отца таким, когда тот стал Темным: перепады настроения были лишь каплей в море. И если это все, что беспокоило Эмму в сестре на сегодняшний день, то ей еще очень повезло. — Все в порядке, Эмма, — он галантно открыл перед ней дверь класса, и ему показалось, что на лице Эммы отразилось разочарование, когда она увидела, что место рядом с ней уже занято. Он улыбнулся этой мысли и сел на единственный свободный стул в самом конце класса. * * * Компания, собравшаяся около входа в кинотеатр оказалась довольно разношерстной. Подруге Лейси, Руби, на вид можно было дать и восемнадцать, и двадцать пять лет. Ее вызывающе красная помада и короткая юбка отлично гармонировали с таким же роковым образом Лейси. Руби работала официанткой в местном кафе и была завсегдатаем единственного ночного клуба в Сторибруке «Кроличья нора», где, как он понял из их разговора, они с Лейси и проводили большинство ночей. В целом, Руби показалась Нилу вульгарной, но довольно милой. Она широко улыбалась и флиртовала, но, не увидев ответного интереса с его стороны, легко переключилась на подъехавшего мотоциклиста. То был некий Август Бут, который представился другом Лейси и коллегой по автомастерской. Он казался старше всех и произвел на Нила крайне неприятное впечатление. Что-то скользкое было в этом типе. В том, как он жадно шарил взглядом по телу Лейси, как недовольно скривились его губы, когда она оттолкнула его словно в шутку скользнувшую ей на талию руку. И Нил про себя решил, что, пожалуй, стоит поставить его первым номером в список тех, кто мог завладеть кинжалом. Даже если Нил окажется не прав, Румпельштильцхен все равно не захочет, чтобы подобный тип крутился вокруг его Белль и проследит, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Остальные друзья Лейси не произвели на него никакого особенного впечатления, впрочем, как и друзья Эммы, большую часть которых Нил узнал по школе, но предпочел держаться поближе к ним, чтобы иметь возможность совмещать приятное с полезным: быть рядом с Эммой и наблюдать за Лейси. Когда они наконец оказались в зале кинотеатра, и потух свет, Нил взволнованно вздохнул, почувствовав, как ладонь Эммы ненавязчиво скользнула в его. Он искоса посмотрел на нее, и увидев, что она тоже за ним наблюдает, несмело улыбнулся. «Я ей нравлюсь!» — с восторженным удивлением осознал Нил, сжав руку Эммы в своей, и перевел глаза на экран, где как раз начинались заглавные титры. Он так и не удосужился спросить, на какой фильм они шли. Ему было это совершенно безразлично, но когда на экране крупными буквами появилось название «Питер Пэн. Тайна Нетландии»*, то почувствовал, как сердце пропустило удар. На экране появился Питер Пэн, которого играл какой-то слащавый юнец, совсем не похожий на его дедушку, и все вокруг казалось таким неправильным и глупым, что Нилу стало неловко за людей, которые искренне наслаждались действом. Ему было противно и обидно за то, что этот мир так поверхностно и легкомысленно рассказал историю, полную боли и одиночества… Нил вытерпел половину фильма, а затем повернулся к Эмме и, прошептав ей на ухо, что сходит купить еще колы, быстро выскользнул из зала. Фойе кинотеатра было пустым, и Нил устало присел на диван, откинув голову на холодный бетон стены и закрыл глаза. Солнце светило с каждым годом все реже, прячась в серых низких облаках, готовых вот-вот обрушиться на головы обитателей Неверленда. Вокруг острова клубился такой густой туман, что, пожалуй, даже такой опытный моряк, как капитан Крюк, не решился бы выйти в открытое море. Большинство порталов, иллюзий и заклинаний уже не действовали. В воздухе витало предчувствие неминуемой беды. Магические существа погибли первыми. Сначала феи, когда пропала волшебная пыльца, а затем и русалки. Когда настанет очередь людей было лишь вопросом времени. Индейцы молились своим богам, но те были глухи. Румпельштильцхен никого ни о чем не просил и ничего уже не ждал. Он стоял на берегу и смотрел вдаль. — Мы скоро умрем, да, папа? — спросил его Бейлфаер. — Видимо, да… — тяжело вздохнул он, и вина отразилась на его лице застывшей маской. — Мне так жаль, Бей… Я не знаю, как остановить это все. Столько лет потрачено… — Это не твоя вина! Ты сделал все, что мог. Мы же были вместе, мы все перепробовали… — необходимость утешить отца перевешивала страх смерти в душе Бея. Румпель прижал сына к груди, словно стараясь закрыть его собой от неминуемого будущего. Он даже не знал, как именно они умрут здесь. Исчезнет вода и еда? Кончится воздух? Или Неверленд просто лопнет, как мыльный пузырь, прихватив их всех с собой? Надежда на быструю смерть казалась худшей из надежд. — Да… Это моя вина… Только моя… — раздался за спиной хриплый слабый голос Пэна, и Румпельштильцхен и Бей тут же развернулись, чтобы увидеть, как Питер, пошатываясь и морщась от боли, приближается к ним, прижав руку к груди. — Ты умираешь, — обвиняюще констатировал Румпель, даже не делая попытку поддержать отца в его последние минуты. Бейлфаер торопливо подошел к Питеру, помог ему усесться на песок и прислониться к стволу пальмы, растущей на берегу. — Да, умираю, — кашлянул он и медленно заговорил: — Когда чувствуешь, что конец уже совсем близко, начинаешь видеть все в ином свете… И я прошу у вас прощения. Прежде всего у тебя, Румпель. Перед тобой я виноват больше всего… Как много времени мне все время требуется, чтобы понять, что на самом деле важно… А потом уже оказывается слишком поздно все исправлять… Я сделал неправильный выбор, сынок, я выбрал этот проклятый остров вместо тебя. Сам себя заточил в эту тюрьму и годами раскаивался… А когда вновь обрел здесь вас обоих, получил шанс наконец-то сделать все правильно, то снова все испортил… Простите меня… Больше я не совершу этой ошибки… — О чем ты говоришь? — нахмурился Бей. — Сердце истинно верящего… Его никогда не нужно было искать. Это мое сердце. Я — тот самый истинно верящий… Но я так хотел жить… Был так уверен, что вы найдете другой способ спасти Неверленд или найдете другое сердце, которое спасет остров… Простите меня, я был трусом и просто не хотел умирать… Но сейчас, зная, что вы, моя семья, единственные люди, которых я когда-либо любил, погибнете из-за меня, из-за моего эгоизма, я не могу этого допустить. Потребовалось столько лет, но я наконец сделал правильный выбор. Я выбрал тебя, Румпель, сын, и тебя, Бей… — Что ты сделал? — Румпельштильцхен взволнованно приблизился к отцу и склонился над его умирающим телом. — Что ты сделал?! — Сердце истинно верящего спасет остров и вас… — он поднял дрожащую руку и указал на пещеру Черепа, над которой начал подниматься ярко-голубой дым. — Скоро магия вернется, туман рассеется… Вы свободны. Возвращайтесь домой… Я вас очень люблю… Я так рад, что у меня была возможность узнать вас обоих, прежде чем… — Папа?.. — Румпельштильцхен почувствовал слезы в своих глазах, когда тело Питера стало меняться. И вот уже перед ним лежал не юный владыка Неверленда, а мужчина средних лет, Малкольм. Такой, каким Румпельштильцхен его помнил. — Папа… — Он умер? — голос Бея тоже задрожал. Он никогда не слышал, чтобы отец называл Питера «папой». Между ними даже за пятнадцать лет так до конца и не растаял лед. Румпельштильцхен относился к нему без презрения, но держа дистанцию. До этого самого мига. Все было кончено, и не было смысла притворяться. — Да… Голубой свет ослепительной вспышкой разорвал небо Неверленда, возвращая краски и свет на умирающий остров, вновь возрождая его к жизни. Бей и Румпельштильцхен сами выкопали могилу на берегу и молча опустили туда тело на первом за много лет восходе солнца. — Я прощаю тебя, папа, — прошептал Румпельштильцхен, касаясь могилы в последний раз. Бей сжал руку отца в молчаливой поддержке. Слова были не нужны. — Нил? Ты в порядке? — раздался голос Эммы, и Нил распахнул глаза. — Да, прости, я, наверное, немного устал, — неловко ответил он. — Фильм уже кончился? — Нет, но я не хочу досматривать, — поморщилась Эмма. — Глупо там все как-то… — Почему ты так думаешь? Остальным вроде нравится… — Мне всегда казалось, что история про Питера Пэна не должна быть такой уж веселой, — задумчиво ответила Эмма. — В смысле, каково это навсегда остаться ребенком? Нет никакого движения, никакого смысла в жизни… — Ну… А в чем смысл для тебя? — удивленно спросил Нил, пристальнее вглядываясь в ее глаза. — Ты скажешь, что это банально, — смущенно нахмурилась она. — Обещаю, что не скажу! — Ладно… — сдалась Эмма, чуть нахмурившись. — Я думаю, все обретает смысл там, где есть любовь. Настоящая любовь. Понимаешь, о чем я? — Думаю, что да… — серьезно кивнул Нил. — И это совсем не банально, Эмма. — Спасибо, — ее улыбкой можно было осветить целый мир. — Хочешь уйти отсюда? — С огромным удовольствием! Рука об руку они выбежали из кинотеатра в опустившиеся на город сумерки, и ничто в целом мире не имело сейчас значения, кроме них двоих.