Ты мог бы мне сниться и реже

«Так отлетают темные души… — Я буду бредить, а ты не слушай. Зашел ты нечаянно, ненароком — Ты никаким ведь не связан сроком, Побудь же со мною теперь подольше. Помнишь, мы были с тобою в Польше? Первое утро в Варшаве… Кто ты? Ты уж другой или третий? — «Сотый!» — А голос совсем такой, как прежде. Знаешь, я годы жила в надежде, Что ты вернешься, и вот — не рада. Мне ничего на земле не надо, Ни громов Гомера, ни Дантова дива. Скоро я выйду на берег счастливый: И Троя не пала, и жив Эабани, И всё потонуло в душистом тумане. Я б задремала под ивой зеленой, Да нет мне покоя от этого звона. Что он? — то с гор возвращается стадо? Только в лицо не дохнула прохлада. Или идет священник с дарами? А звезды на небе, а ночь над горами… Или сзывают народ на вече? — «Нет, это твой последний вечер!»» А. Ахматова

. Звонок от Бея раздался в ночи, как гром среди ясного неба. Ночной клуб в Портленде, труп Августа в туалете, и Темная в полукоматозном состоянии — все это пронеслось перед глазами сонного Румпельштильцхена, словно ночной кошмар. Он не мог припомнить, когда последний раз был так зол на сына, но серьезный разговор об ответственности можно было отложить на более поздний срок, а вот решение возникшей проблемы нет. Резко встав с кровати, Румпельштильцхен зашипел от острой боли в колене, что только усилило его раздражение. Он потянулся к баночке с таблетками, стоящей на прикроватной тумбочке, и, понимая, что эта ночь может стать очень долгой, принял двойную дозу обезболивающего. Затем, выждав пару минут, пока лекарство начнет свое действие, он начал собираться. Прежде всего, он сложил необходимые зелья в свой саквояж, затем оделся и вышел в ночь. Следующее на очереди было — одолжить машину Регины так, чтобы она не напросилась ехать вместе с ним. Но тут Румпельштильцхен, взбешенный из-за вынужденной пешей прогулки и обеспокоенный до предела, встал намертво: либо он едет один, либо не поедет никто, и будь что будет. Регина никогда прежде не видела своего учителя в таком мрачно-решительном расположении духа и без лишних слов протянула ключи от мерседеса. Однако, когда, спустя час с лишним, он наконец приехал в злополучный клуб и увидел Лейси, сидящую на полу туалета рядом с мертвым телом, всю растрепанную, в порванной одежде, не реагирующую ни на что вокруг, весь гнев разом схлынул с него, сменившись бесконечной виной и сочувствием. Она казалась такой бледной и хрупкой, что Румпельштильцхен боялся даже дотронуться до нее, словно она вот-вот рассыпется. — Моя бедная девочка… — прошептал он, погладив ее по щеке. Лейси вся дрожала. Ее кожа была холодной и влажной от слез, но она не отстранилась от его прикосновения, а лишь тихонько вздохнула. И этот еле слышный жалобный вздох, больше похожий на всхлип, ножом резал по сердцу. Но сейчас было не время поддаваться эмоциям. Он повернулся к мертвому телу и внимательно осмотрел его. Румпельштильцхен понимал, что Темная сорвалась с цепи не просто так, что-то спровоцировало ее также, как и в прошлый раз, когда вспышка ее гнева разбила дома лампочки. Но чтобы убить человека должно было потребоваться что-то посерьезнее пары обидных слов… Однако, одежда Августа была в порядке, и Голд не сдержал вздоха облегчения, боясь, что этот ублюдок мог попытаться изнасиловать Лейси. Нил и раньше говорил, что Бут крутится вокруг нее, и Румпельштильцхен приглядывал за ним, но парень, казалось, не представлял особой угрозы. Лейси относилась к нему, как к близкому другу, и они часто проводили время вместе. Что же тогда произошло? На этот вопрос теперь могла дать ответ только Лейси, а Голду пока нужно избавиться от тела. Он открыл свой саквояж, где с педантичной аккуратностью были расставлены бутылочки с зельями, каждая в отдельном кармашке, надежно закрепленные упругими ремешками. Каждое зелье здесь было уникальным, созданным Румпельштильцхеном в лаборатории Темного замка. Он никогда не шел проторенным путем в магии, предпочитая прокладывать свой собственный. И эта коллекция стала его гордостью, результатом долгой и упорной работы, экспериментов и научных изысканий. Его пальцы почти любовно прошлись по каждой бутылочке, прежде чем осторожно вытащить нужную. «Туман смерти» — было самым подходящим зельем в данной ситуации. Выдернув пробку, Румпельштильцхен вылил на голову мертвеца содержимое бутылочки, и спустя мгновение тело заволокло густым белым паром. Когда же он рассеялся, от Августа не осталось и следа. Голд улыбнулся своему успеху. Зелье было изящным и удобным, хотя раньше у него и не было возможности им воспользоваться вне стен лаборатории, как и необходимости скрывать убийства. Лейси дернулась, почувствав магию так близко от себя, и ее черные глаза вдруг очень осознанно сфокусировались на Голде. Он ответил ей таким же пристальным взглядом и медленно произнес: — Все хорошо… Не бойся… Я хочу тебе помочь… Мы сейчас встанем и уйдем из этого места… Я отвезу тебя домой… Все будет хорошо… Пока он говорил, то медленно обхватил Лейси за талию и потянул вверх, очень надеясь, что она не станет упрямится, потому что нести ее на руках Голд попросту не смог бы. Но она подчинилась его тихому успокаивающему голосу и встала, чуть пошатываясь на ноги. — Хорошо, умница… Теперь идем отсюда, — он мягко потянул Лейси за собой, поддерживая ее одной рукой за спину и продолжая говорить ей какие-то успокаивающие и пустые слова. По пути он заметил валяющуюся под раковиной черную сумку, которую уже видел у Лейси раньше, и подхватил ее вместе со своим саквояжем. Глаза Лейси были все также черны, и Голд старался быть очень осторожным и в словах, и в прикосновениях, не желая ненароком спровоцировать Темную. Так, шаг за шагом, они медленно вышли из туалета в главный зал. Там было все также людно и шумно, но Лейси никак не отреагировала на это. Казалось, ее разум находился где-то в другом месте, а тело просто механически следовало за Голдом. К счастью, никто им не встретился и не задал ни единого вопроса, и пошатывающаяся пара выскользнула в ночь незамеченной. Голд усадил Лейси в автомобиль, но не рискнул пристегивать ее ремнем безопасности. Всю дорогу до машины, он практически тащил ее на себе, и теперь его нога вновь разболелась. Пошарив по карманам, Голд не обнаружил свои таблетки от боли и раздраженно чертыхнулся. Все лучше и лучше. Провести за рулем еще часа полтора представлялось непосильной задачей, да и Лейси вызывала серьезное беспокойство. Он боялся, что чем дольше Тьма будет владеть ее разумом, тем сложнее будет вывести ее из этого состояния. Зелье, которое могло помочь, лежало в саквояже, но Голд не был уверен, как именно Лейси отреагирует, когда придет в себя, поэтому не решился использовать его прямо в клубе. Он вывел эту формулу в те времена, когда Белль только стала Темной. Хотя она очень старалась не подавать виду, но Румпельштильцхен видел, как неуверенно она себя чувствовала, пытаясь побороть Тьму в своей душе. Он и сам проходил через это и боялся за нее — такую чистую и невинную, поэтому изготовил особое зелье, состоящее из чернил неверлендского кальмара и крови Темной. В чистом виде чернила вызывали у магических существ что-то вроде временного паралича. Когда Джефферсон впервые привез Румпельштильцхену это вещество и рассказал о его свойствах, маг ему не поверил и, презрительно рассмеявшись, решительно вылил на себя добрую половину пузырька, уверенный, что Темному никакие чернила не страшны. К бурному восторгу Шляпника он оказался не прав — чернила на Темного очень даже подействовали, и хотя для их нейтрализации ему и потребовалось намного меньше времени, чем кому-либо, но ощущение собственной беспомощности даже в течение нескольких минут было невыносимым. После этого Румпельштильцхен начал изучать чернила, желая создать на их основе противоядие. В этом он особого успеха не достиг и в конце концов оставил попытки подчинить упрямое вещество, посчитав, что осторожность и ясновидение — гораздо более эффективные помощники в том, чтобы избежать контакта со злосчастными чернилами. Однако, когда Белль стала Темной, он вновь вернулся к работе, но на сей раз с иной целью. Изменив формулу, Румпельштильцхен смог добиться, чтобы зелье воздействовало не на тело, а только на магические способности, на время парализуя их. Он сохранил его на случай, если Белль начнет проигрывать схватку с Темным, и ей потребуется помощь, просто маленькая передышка, чтобы отдохнуть и собраться с новыми силами. В то время зелье так и не понадобилось. Белль всегда была сильной девочкой и отважно сражалась за свою душу. И все, что было сейчас необходимо — это напомнить ей, какая она, раз уж проклятие отняло у нее эти воспоминания. Так что торопиться в Сторибрук не было никакого смысла, и Голд рассудил, что ночь в гостинице пойдет им обоим на пользу. Завтра, выспавшись, можно будет снова окунуться в их городское сумасшествие. Однако, было и еще кое-что, что заставляло его тянуть с возвращением в Сторибрук. Он надеялся, что если сегодня ночью к нему вернется не Лейси, а Белль, то у него будет время, чтобы поговорить с ней без посторонних, объясниться и попросить прощения. И, возможно, она выслушает и сможет поверить ему еще один последний раз. Поэтому Голд сел в машину и, бросив тоскливый взгляд на неподвижную фигуру Лейси, отправился вглубь Портленда на поиски гостиницы. Здание частного отеля было двухэтажным комплексом на десяток комнат, соединенных длинным балконом по периметру. Голду не хотелось оставлять Лейси в машине одну, пока он договаривался по поводу номера, но ее состояние вызвало бы слишком много вопросов, на которые он был совершенно не готов отвечать. Администратор и так помотрел на него с подозрением, покрутив фальшивое удостоверение Лейси в руках, прежде чем отдать ключи от двухместного номера — брать ей отдельную комнату Голд не рискнул по понятным причинам — но удостоверение сотрудника полиции, будто случайно оказавшееся в поле зрения бдительного сотрудника отеля, оказало на него прямо-таки волшебное действие, и уже спустя десять минут Голд привел Лейси в немного обшарпанный, но чистый номер, состоящий из двуспальной кровати, пары продавленных кресел, журнального столика и тускло горящего торшера. Он усадил Лейси на кровать и чуть сжал ее ладонь. Никакой реакции. Тогда он открыл саквояж и достал оттуда баночку с иссиня-черным веществом внутри. Бросив на Лейси настороженный взгляд, Голд заметил, как она напряглась, искоса наблюдая за его действиями, и одним резким движением выплеснул на нее зелье. Лейси резко поднялась на ноги, уставившись на него с такой злобой, что сердце Румпельштильцхен невольно зашлось от страха. Если зелье не подействует, и Темная атакует — он скорее всего разделит судьбу Августа Бута, а этот мир получит опасное бессмертное чудовище под ангельской личиной юной красавицы. В ожидании развязки, он не сводил с нее глаз, подмечая малейшее движение, вздох или взгляд. Долгие несколько секунд ничего не происходило, а потом, наконец, из ее глаз медленно пропала тьма, сменившись родным голубым цветом. Она моргнула раз, другой, пока ее взгляд не остановился на стоящем перед ней Голде, ее губы шевельнулись, будто она хотела ему что-то сказать, а затем ее тело бессильно обмякло, как у марионетки, которой перерезали все ниточки, что, отчасти, так и было — Темный больше не имел власти над ней, а у самой Лейси уже не осталось сил. Голд едва успел подхватить ее, прежде чем она оказалась бы на полу, и сторожно уложил обратно на кровать. Он взволнованно прикоснулся к ее шее, и запястью, проверяя пульс, но тот был хоть и несколько замедленным, но уверенным, дыхание же наоборот — быстрым и поверхностным. Но Лейси определенно была в порядке, решил про себя Голд, ей просто нужно время, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Впрочем, как и ему самому. Он снял с Лейси туфли и накрыл ее пледом, прежде чем улечься на другой стороне кровати, даже не снимая пальто. Едва его голова коснулась подушки, как Голд ощутил, что проваливается в сон. Утро разбудило его ярко светящим прямо в глаза солнцем. Он поднял ладонь, заслоняясь от безжалостных лучей и попытался восстановить в памяти события этой ночи. Как только ему это удалось, он тут же обернулся в поисках Лейси, боясь, что она могла проснуться раньше него и уйти. Но она все также крепко спала, свернувшись клубочком на самом краю кровати, и Голд не сдержал вздоха облегчения, вновь откидываясь на подушки. Все еще сонный, он запоздало осознал, что так и не удосужился позвонить сыну и сообщить, что задержится в Портленде дольше, чем рассчитывал. Румпельштильцхен нашарил в кармане мобильник и, взглянув на дисплей, нахмурился — тридцать пропущенных звонков: часть от Бея, часть от Регины; и два сообщения, тоже от обоих: «Папа, позвони, я волнуюсь!» и «Не смей игнорировать мои звонки, Голд!». Обреченно вздохнув, он тихонько вышел на балкон, продолжая присматривать за спящей Лейси сквозь балконную дверь, и набрал номер сына. Бей взял трубку после второго гудка. — Папа! — с явным облегчением воскликнул он. — Я тебе звонил уже раз десять! — Я знаю, извини, не хотел потревожить Лейси и выключил на телефоне звук. Мы в отеле. Я не знаю, во сколько вернусь. Может, к вечеру… — Голд прислонился к оконной раме и зажал переносицу двумя пальцами, пытаясь заглушить начинающуюся мигрень. — Как она? — встревоженно спросил Бей. — Я не знаю, — вздохнул Румпельштильцхен. — Она еще не приходила в сознание. Все, что я могу сказать наверняка — зелье сработало. — Но ты же знаешь, чернила не могут действовать долго, тем более на Темную, — проведя в Неверленде десятки лет, Бейлфаер разбирался в чернилах кальмара не хуже отца. — В этом и нет необходимости, — ответил он, стараясь придать своему голосу уверенности, которой на деле совсем не ощущал. — Она справится и сама. Всегда справлялась. Ей просто нужно было помочь. Что-то вызвало в ней этот магический всплеск, спровоцировало ее. — Думаешь, Август что-то ей сделал? — Возможно… — Это моя вина, — поник Бейлфаер. — Ты не виноват в смерти Августа, — спокойно произнес Румпельштильцхен. — Это могло случиться и в Сторибруке. Просто в Портленде сложнее заметать следы. Ты виноват лишь в том, что скрыл от меня ваше маленькое путешествие. И этим поставил под удар и Белль, и Эмму, и самого себя. Если бы кто-то увидел вас и вызвал полицию… — Прости, я и представить не мог, как это все обернется, — покаянно вздохнул Бей, и Румпельштильцхен решил сменить тему: — Что сделано, то сделано. Лучше расскажи, как вы вчера добрались? Как Эмма? — В шоке, — коротко ответил он, тяжело вздохнув. — Молчала всю дорогу. Зато мэр Миллс устроила мне настоящий допрос с пристрастием. — Чего она хотела? — насторожился Голд. — Подробностей, конечно же, — невесело хохотнул Бей. — Как я понял, ее пугает перспектива держать в своем доме неуправляемую Темную, которая уже начала убивать людей. — Можешь ей передать, что это больше не ее забота, — резковато ответил Румпельштильцхен. — Я собираюсь забрать Лейси. — Ты серьезно? А если она так ничего и не вспомнила?! — Значит придется рассказать ей какую-то часть правды, — убежденно сказал он. — У нас уже просто не остается другого выбора. Если Регина не справляется, значит придется идти на крайние меры. — Папа… — предостерегающе начал Бей. — Что? — Не забывай, что Лейси — не вещь, которую можно передавать из рук в руки, — в его голосе сквозила печаль и разочарование. — И не преступница, за которой нужен присмотр двадцать четыре часа в сутки. Ей нужна помощь, а не… Вот это все… — Я знаю, Бей… — с досадой воскликнул Голд, стукнув кулаком по перилам балкона, от чего раздался низкий гул вибрирующего металла. Руку обожгла отрезвляющая боль, и Румпельштильцхен, сцепив зубы, повторил: — Я просто хочу сделать так, как будет лучше для нее. Она же не понимает, что с ней… — Думаю, тебе стоит в этом сперва убедиться, — сухо обронил Бей и, прежде чем повесить трубку, добавил: — Просто постарайся не сделать все еще хуже… Опустив затихший мобильник обратно в карман, Голд на мгновение закрыл глаза, повернувшись лицом к солнцу. Слова сына оставили в груди колючий комок страха, и если бы Румпельштильцхен мог, то вырвал бы его оттуда и раздавил также, как он делал это когда-то с сердцами своих врагов. Постараться не сделать хуже… Всю жизнь Румпельштильцхен только это и пытался сделать и всегда безуспешно: спасти сына, спасти Белль, самого себя. Порой ему казалось, что какая-то высшая сила упорно выворачивает каждое доброе намерение, каждый благородный порыв, который когда-либо был в нем, только чтобы еще раз ткнуть его носом в собственное ничтожество: «Думаешь, теперь ты сможешь спокойно доживать свой век? Не так быстро, дорогуша!». И он продолжал бороться и брать эту жизнь измором, вырывая малейший успех нечеловеческими усилиями и жертвами. Но как же Румпельштильцхену хотелось, чтобы хотя бы раз, один-единственный раз, ему просто немножечко повезло. Ну, неужели ему не отведено ни капли простого человеческого везения, когда хорошие события случаются просто так, без кровавого пота, слез и страданий? Можно подумать, он так много хочет от жизни: дом, близкие люди рядом и немного покоя. Но нет. Румпельштильцхен прекрасно знал, что у всего своя цена. Возможно, его жизнь и была бесконечной борьбой, но она того стоила. И стоит все еще… Из размышлений его вывел приглушенный стеклянной дверью стон, доносящийся из номера. Румпельштильцхен тут же развернулся, открыл балкон и бросился к кровати, на которой металась Лейси во власти захватившего ее кошмара. Они снились ей и раньше, еще в Темном замке, и Румпельштильцхен хорошо помнил, как она говорила, что его голос всегда успокаивает ее и заставляет вспомнить, что правда, а что вымысел, и вырваться из кошмара. И сейчас он также, как и раньше, прижал ее вздрагивающее от слез тело и принялся шептать ничего не значащие слова утешения. Как ни странно, это подействовало, и Лейси затихла в его руках, доверчиво прижавшись к нему всем телом. Румпельштильцхен не решился отпускать ее, наслаждаясь этой близостью. Хотя теперь это ощущение стало иным, наполненным чем-то новым. Как бы он ни старался не замечать перемен, но его маленькая Белль стала взрослой. В ней не осталось ничего от того угловатого подростка с выпирающими ключицами, каким она была в тот день, когда впервые оказалась в Темном замке. Румпельштильцхен помнил, как она дрожала в том нелепом полупрозрачном платье, призванном подчеркнуть плавные изгибы женского тела, которым четырнадцатилетняя девчонка совсем не обладала. Тогда ему было ее так жалко, что это чувство шокировало даже его самого. Но сейчас… Румпельштильцхен невольно подумал, что то платье смотрелось бы на ней сейчас совсем иначе, вызывая отнюдь не жалость, а нечто гораздо более темное и горячее. То, что, возможно, толкнуло Августа на безрассудство, заставив поплатиться жизнью? Красота Лейси была мрачной, но интригующей. Изысканность готического собора, романтика черно-белой фотографии, благоговейный страх и восхищение, который испытываешь, глядя на разыгравшуюся грозу. И Румпельштильцхен не знал, виной ли тому Тьма внутри нее или это ее собственное очарование, а может причудливое сочетание и того, и другого так влияло на него, но он поймал себя на том, что жадно разглядывает ее руки, черты лица, словно видит впервые, открывает для себя по новой. Она и была совсем иной, чем он помнил: ее тело, волосы, одежда, манера держаться — все стало иным, стирая образ той девочки, которую он знал. Это противоречие заставляло Румпельштильцхена вести с самим собой мысленную войну, в которой одна половина его разума кричала: «Это ведь Белль! Она была тебе как дочь! Ты не имеешь права даже думать о ней в таком ключе!», а вторая отвечала, что это не имеет значения, и в его чувствах к ней нет ничего заслуживающего порицания. Она была его воспитанницей, и он относился к ней именно так, но она выросла, и отрицать ее женскую привлекательность было бы лицемерно и глупо. И вот так, споря сам с собой, Румпельштильцхен едва не пропустил, что Лейси проснулась и молча наблюдает за этими мысленными терзаниями, живо отражающимися на его лице. — Лейси? — неуверенно позвал он, наконец справившись с собой. Ответом ему было молчание и пристальный взгляд. Румпельштильцхен уже начал волноваться, что зелье не сработало, и она вновь оказалась в плену этого странного ступора, но решил попробовать снова: — Лейси, ты хорошо себя чувствуешь? Она молча кивнула, не показывая ни тени беспокойства ни о своих воспоминаниях, ни о том, почему она оказалась в номере отеля с почти чужим ей человеком. Лейси просто смотрела на него своими огромными сапфировыми глазами, словно искала что-то в его лице. И Румпельштильцхен растерялся, не понимая, как вести себя. Он ожидал страха, слез, или что она закатит ему скандал, требуя объяснить, что произошло. Но ничего этого не было. — Лейси, поговори со мной, пожалуйста, — мягко попросил он. — Мне нужно понять, что ты помнишь о вчерашнем вечере. — Я помню все, — спокойно ответила она немного хриплым со сна голосом. Ее губы чуть дернулись, а затем Лейси все же не удержалась и улыбнулась ему счастливой улыбкой: — Я помню все, Румпельштильцхен. Ты все-таки вернулся за мной. — Белль! — ее имя вырвалось у него со всхлипом, и он притянул ее в объятья так крепко, словно от этого зависела его жизнь. Она гладила его по волосам, и тоже плакала, пока он шептал ей все, что копилось в его душе все эти долгие годы: как он сожалел, что не смог спасти ее, как тосковал, как искал, как никогда не переставал любить. — Я была так зла на тебя… Я понимаю, почему ты так поступил, оставил меня, но мне было так больно, что я не допускала даже мысли, что ты вернешься, — призналась она, прижимая его ладонь к своей щеке. — Я и не хотела этого. Мне так казалось… Но сейчас ты здесь, и я так рада… Я скучала по тебе. — Я тоже, милая, я тоже, — он обхватил ее лицо ладонями и прижался лбом к ее лбу так, чтобы убедиться, что она и вправду рядом, что они дышат одним воздухом, и ее глаза смотрят на него без ненависти. Какое-то время они провели так, просто наслаждаясь моментом воссоединения. Но наконец, Румпельштильцхен отстранился и спросил: — Но как ты вспомнила? Это из-за того, что произошло вчера? — Не только, — нахмурилась Белль, все еще удерживая его руку. — Я уже какое-то время постепенно вспоминала, даже не осознавая этого. Мне снились сны, обрывки моего прошлого. Я думала, что схожу с ума… — она вдруг поднялась с кровати и, обнаружив свою сумку на полу, достала из нее потрепанный альбом для рисования. — Вот, взгляни сам… Я рисовала то, что видела, пыталась разобраться… Румпельштильцхен взял протянутый альбом и принялся медленно перелистывать страницы. И снова ее дарование ошеломило его своей естественностью и точностью, передавая не только очертания, но и настроение. С каждой страницей оно менялось. Вот своды Темного замка сменило изображение витража в бальном зале, затем шла гостиная комната с огромным дубовым столом, прялка, заснеженные горы, виднеющиеся из окна ее комнаты. Эти рисунки несли в себе покой, одиночество и невыразимую тоску. Затем было пропущено несколько листов, а за ними начинались совсем короткие наброски, пронизанные страхом и гневом. В верхнем углу листа была изображена пара женских глаз, в которых Румпельштильцхен без труда узнал Регину — ее насмешливый прищур идеально подкрашенных густых ресниц был изображен с блестящей точностью; ниже рука, сжимающая чье-то сердце, справа убегающий человек, в чьих глазах застыл ужас. Таких зарисовок в альбоме было более десяти штук, и каждая изображала ту или иную сцену жестокости или убийства. На следующем листе была изображена сама Белль, какой Румпельштильцхен ее уже не застал. Она выглядела истинной Темной: равнодушные глаза, кожаный обтягивающий комбинезон, длинная коса, твердая мраморная кожа. Он провел подушечками пальцев по изображению, словно пытаясь стереть это холодное бесчувственное выражение с ее лица, но, как сказала сама Белль, это было ее прошлое, и ничто не в силах его изменить. Румпельштильцхен через силу продолжал рассматривать ее рисунки, словно принимая наказание за свое предательство. «Смотри», — приказывал он себе. — «Вот что с ней стало, когда ты ушел!». Не то, что бы он ожидал чего-то иного, зная натуру Регины, но одно дело догадываться, и совсем другое — видеть своими глазами, пусть и через призму рисунков Белль. Боль сжала сердце с новой силой, но прежде, чем она стала вовсе нестерпимой, он перевернул следующую страницу, и увидел… собственное лицо. Белль нарисовала его портрет так подробно, словно он позировал ей часами, а не привиделся в кошмарном сне. Каждая черточка, морщинка были тщательно прорисованы талантливой рукой. То была внешность Темного Румпельштильцхена, это было очевидно по неровной текстуре его кожи и нечеловеческим глазам. Растерянный, он повернулся к Белль в немом вопросе. — Иногда, я видела тебя во сне, — тихо объяснила она, задумчиво переворачивая страницу. Здесь были изображены мужские руки. Сперва, Румпельштильцхен уставился на них в недоумении, но, приглядевшись, осознал, что именно она нарисовала — длинные пальцы, перехватывающие золотую нить. Его пальцы. В разных положениях, но за одним и тем же занятием. Из его груди вырвался долгий прерывистый вздох. — Когда ты появлялся рядом, кошмары отступали, и я могла отдохнуть… А потом ко мне явился Темный в твоем обличье… Мы разговаривали. Он думал, это поможет мне вспомнить. — И почему же он решил, что мое лицо — это то, что ты захочешь видеть? — горько произнес Румпельштильцхен. — После всего, что я сделал тебе… После всего, что случилось с тобой по моей вине… — Даже Темный не может отрицать силу истинной любви, — печально улыбнулась Белль и сжала его подрагивающую ладонь. — Даже я… Несмотря ни на что… — Мне всегда казалось, что истинная любовь должна приносить людям благословение, счастье, — возмущенно поморщился он. — На то она и светлая магия, разрушающая самые черные проклятия… Но похоже, что это совсем не так. Взгляни на себя, на Белоснежку — разве кому-то из вас эта «истинная любовь» принесла хоть что-то, кроме страданий? — Да, — просто ответила Белль. — У Белоснежки все еще есть Эмма, хотя она и не помнит об этом... А у меня есть ты… — это прозвучало скорее как вопрос, чем утверждение, и Румпельштильцхен с готовностью прижал ее руку к губам, чтобы изгнать любое сомнение из сердца Белль, чтобы заставить ее поверить — она не одинока. Помолчав пару секунд, она с деланным оживлением сказала: — Ты должен рассказать мне все. Как ты нашел Бея? Что вы делали все эти годы? — Я обязательно все тебе расскажу, дорогая, — торопливо ответил он. — Но прежде, ты мне расскажи, что же все-таки вчера произошло? Я тебя никогда такой не видел. Мне пришлось использовать зелье из чернил кальмара, чтобы привести тебя в чувство… — Да… Я помню, — нахмурилась Белль, и по ее лицу скользнула тень печали. — Это из-за Августа. Он напился, вошел за мной в туалет, начал приставать, лапать. Я испугалась, попыталась его отпихнуть, остановить, но он был слишком пьян. И тогда Темный почуял мое отчаяние и воспользовался лазейкой. Мы словно поменялись местами — он действовал, а я могла лишь наблюдать, как моя рука вцепилась в горло Августа, как его лицо почернело, и он упал. Тогда мои воспоминания еще не вернулись, но я знала, что должна бороться, иначе просто растворюсь в этой Тьме… Я попыталась прорваться назад, забрать контроль, но Темный не собирался так легко сдаваться. Мы боролись. Я не помню, сколько прошло времени, когда я услышала голос Эммы… Она дотронулась до меня, и Темный отвлекся, отступил, и я смогла вернуться. Но тут стали возвращаться воспоминания, и все поплыло… Я слышала, как ты говорил со мной, но не могла ответить, не было сил… Спасибо, что спас меня. — Всегда пожалуйста, это меньшее, что я мог для тебя сделать, милая, — благодарная улыбка тронула ее губы. Белль положила голову на плечо Румпельштильцхена и зажмурилась от удовольствия, когда его длинные пальцы стали перебирать пряди ее волос. — Но сейчас-то все под контролем? — Определенно, — беззаботно ответила она. — А если что, ты не дашь мне сорваться, я знаю. — Послушай, Белль, — неуверенно начал Румпельштильцхен. — Твой кинжал… — Что с ним? — тут же насторожилась Белль, отстраняясь, чтобы заглянуть Румпельштильцхену в лицо. В ее глазах он увидел страх, подозрение и боль. — Он пропал. Мы с Региной обыскали уже весь Сторибрук, но так и не смогли найти того, кто его похитил из склепа на кладбище. Теперь, когда ты все вспомнила, и сила вернулась к тебе, ты можешь найти его. Между кинжалом и его владельцем устанавливается мощная связь, ты же знаешь… Лицо Белль тут же застыло, а сапфировый свет в ее глазах устремился куда-то вглубь. Спустя долгие несколько секунд ее взгляд вновь очистился, и она посмотрела на замершего в ожидании ее вердикта Румпельштильцхена. — Я не знаю, у кого кинжал. Не чувствую. Возможно, силы еще не до конца вернулись ко мне, — ответила Белль, опустив глаза и сосредоточенно пытаясь свести края дырки на колготках. — Что ж, скорее всего так и есть, — разочарованно кивнул Румпельштильцхен, пожалев, что вообще начал эту тему. Упоминание кинжала развеяло все тепло и радость между ними, оставив после себя только холод и чувство неловкости. Повисла пауза. — Я немного устала. И мне бы не помешало принять душ… — натянуто улыбнувшись, сказала Белль. — Конечно, иди, — засуетился Румпельштильцхен. — А я пока принесу что-нибудь поесть. Ты, должно быть, ужасно голодна… — Да, я бы перекусила… Спасибо. Прежде чем он успел сказать еще что-то, Белль уже скрылась в ванной комнате. «Постарайся не сделать все еще хуже» — снова раздался голос сына в голове, и Румпельштильцхен мысленно застонал: «Если бы я только мог, Бей, но похоже я совершенно безнадежен!». Припадая на хромую ногу сильнее обычного, он вышел из номера с тяжелым сердцем.